своему лицу от улыбки. С злым лицом она ехала
через деревню и с злым лицом отвечала на поклоны
встречных мужиков. Приехав домой, она прошла
черным ходом к себе в спальню и прилегла н постель
мужа.
- Господи боже мой,- шептала она,- к чему эта
каторжная работа? К чему эти люди толкутся здесь и
делают вид, что им весело? К чему я улыбаюсь и
лгу? Не понимаю, не понимаю!
Послышались шаги и голоса. Это вернулись гости.
"Пусть,- подумала Ольга Михайловна.- Я еще полежу".
Но в спальню вошла горничная и сказала:
- Барыня, Марья Григорьевна уезжает!
Ольга Михайловна вскочила, поправила прическу и
поспешила из спальни.
- Марья Григорьевна, что же это такое?- начала она
обиженным голосом, идя навстречу Марье
Григорьевне.- Куда вы это торопитесь?
- Нельзя, голубчик, нельзя! Я и так уже
засиделась. Меня дома дети ждут.
- Не добрая вы! Отчего же вы детей с собой не
взяли?
_ Милая, если позволите, я привезу их к вам
как-нибудь в будень, но сегодня...
- Ах, пожалуйста,- перебила Ольга Михайловна,- я
буду очень рада! Дети у вас такие милые! Поцелуйте
их всех... Но право, вы меня обижаете! Зачем
торопиться, не понимаю!
- Нельзя, нельзя... Прощайте, милая. Берегите
себя. Вы ведь в таком теперь положении...
И обе поцеловались. Проводив гостью до экипажа,
Ольга Михайловна пошла в гостиную к дамам. Там уж
огни были зажжены, и мужчины усаживались играть в
карты.
IV
Гости стали разъезжаться после ужина, в четверть
первого. Провожая гостей, Ольга Михайловна стояла
на крыльце и говорила:
- Право, вы бы взяли шаль! Становится немножко
свежо. Не дай бог, простудитесь!
- Не беспокойтесь, Ольга Михайловна!- отвечали
гости, усаживаясь.- Ну, прощайте! Смотрите же, мы
ждем вас! Не обманите!
- Тпррр!- сдерживал кучер лошадей.
- Трогай, Денис! Прощайте, Ольга Михайловна!
- Детей поцелуйте!
Коляска трогалась с места и тотчас же исчезала в
потемках. В красном круге, бросаемом лампою на
дорогу, показывалась новая пара или тройка
нетерпеливых лошадей и силуэт кучера с протянутыми
вперед руками. Опять начинались поцелуи, упреки и
просьбы приехать еще раз или взять шаль. Петр Дмитрич
выбегал из передней и помогал дамам сесть в
коляску.
- Ты поезжай теперь на Ефремовщину,- учил он
кучера.- Через Манькино ближе, да там дорога хуже.
Чего доброго опрокинешь... Прощайте, моя прелесть!
Mille compliments вашему художнику!
- Прощайте, душечка Ольга Михайловна! Уходите в
комнаты, а то простудитесь! Сыро!
- Тпррр! Балуешься!
- Это какие же у вас лошади?- спрашивал Петр
Дмитрич.
- В великом посту у Хайдарова купили,- отвечал
кучер.
- Славные конячки...
И Петр Дмитрич хлопал пристяжную по крупу.
- Ну, трогай! Дай бог час добрый!
Наконец уехал последний гость. Красный круг на
дороге закачался,- поплыл в сторону, сузился и
погас - это Василий унес с крыльца лампу. В
прошлые разы обыкновенно, проводив гостей, Петр
Дмитрич и Ольга Михайловна начинали прыгать в зале
друг перед другом, хлопать в ладоши и петь:
"Уехали! уехали! уехали!" Теперь же Ольге
Михайловне было не до того. Она пошла в спальню,
разделась и легла в постель.
Ей казалось, что она уснет тотчас же и будет спать
крепко. Ноги и плечи ее болезненно ныли, голова
отяжелела от разговоров, и во всем теле
по-прежнему чувствовалось какое-то неудобство.
Укрывшись с головой, она полежала минуты три,
потом взглянула из-под одеяла на лампадку,
прислушалась к тишине и улыбнулась.
- Хорошо, хорошо...- зашептала она, подгибая ноги,
которые, казалось ей, оттого что она много ходила,
стали длиннее.- Спать, спать...
Ноги не укладывались, всему телу было неудобно, и
она повернулась на другой бок. По спальне с
жужжанием летала большая муха и беспокойно билась
о потолок. Слышно было также, как в зале Григорий
и Василий, осторожно ступая, убирали столы; Ольге
Михайловне стало казаться, что она уснет и ей
будет удобно только тогда, когда утихнут эти
звуки. И она опять нетерпеливо повернулась на
другой бок.
Послышался из гостиной голос мужа. Должно быть,
кто-нибудь остался ночевать, потому что Петр
Дмитрич к кому-то обращался и громко говорил:
- Я не скажу, чтобы граф Алексей Петрович был
фальшивый человек. Но он поневоле кажется таким,
потому что все вы, господа, стараетесь видеть в
нем не то, что он есть на самом деле. В его
юродивости видят оригинальный ум, в фамильярном
обращении - добродушие, в полном отсутствии
взглядов видят консерватизм. Допустим даже, что он
в самом деле консерватор восемьдесят четвертой
пробы. Но что это такое, в сущности, консерватизм?
Петр Дмитрич, сердитый и на графа Алексея
Петрович, и на гостей, и на самого себя, отводил
теперь душу. Он бранил и графа и гостей и с досады
на самого себя готов был высказывать и
проповедовать, что угодно. Проводив гостя, он
походил из угла в угол по гостиной, прошелся по
столовой, по коридору, по кабинету, потом опять по
гостиной, и вошел в спальню. Ольга Михайловна
лежала на спине, укрытая одеялом только по пояс
(ей уже казалось жарко)6 и со злым лицом следила
за мухой, которая стучала по потолку.
- Разве кто остался ночевать?- спросила она.
- Егоров.
Петр Дмитрич разделся и лег на свою постель. Он
молча закурил папиросу и тоже стал следить за
мухой. Взгляд его был суров и беспокоен. Молча
минут пять Ольга Михайловна глядела на его
красивый профиль. Ей казалось почему-то, что если
бы муж вдруг повернулся к ней лицом и сказал:
"Оля, мне тяжело",- то она заплакала бы или
засмеялась, и ей стало бы легко. Она думала, что
ноги ноют и всему ее телу неудобно оттого, что у
нее напряжена душа.
- Петр, о чем ты думаешь?- спросила она.
- Так, ни о чем...- ответил муж.
- У тебя в последнее время завелись от меня
какие-то тайны. Это нехорошо.
- Почему же нехорошо?- ответил Петр Дмитрич сухо и
не сразу.- У каждого из нас есть своя личная
жизнь, должны быть и свои тайны поэтому.
- Личная жизнь, свои тайны... все это слова!
Пойми, что ты меня оскорбляешь!- сказала Ольга
Михайловна, поднимаясь и садясь на постели.- Если
у тебя тяжело на душе, то почему ты скрываешь это
от меня? И почему ты находишь более удобным
откровенничать с чужими женщинами, а не с женой? Я
ведь слышала, как ты сегодня на пасеке изливался
перед Любочкой.
- Ну, и поздравляю. Очень рад, что слышала.
Это значило: оставь меня в покое, не мешай мне
думать! Ольга Михайловна возмутилась. Досада,
ненависть и гнев, которые накоплялись у нее в
течение дня, вдруг точно запенились; ей хотелось
сейчас же, не откладывая до завтра, высказать мужу
все, оскорбить его, отомстить... Делая над собой
усилия, чтобы не кричать, она сказала:
- Так знай же, что все это гадко, гадко и гадко!
Сегодня я ненавидела тебя весь день - вот что ты
наделал!
Петр Дмитрич тоже поднялся и сел.
- Гадко, гадко, гадко!- продолжала Ольга
Михайловна, начиная дрожать всем телом.- Меня
нечего поздравлять! Поздравь ты лучше самого себя!
Срам, срам! Долгался до такой степени, что
стыдишься оставаться с женой в одной комнате!
Фальшивый ты человек! Я вижу тебя насквозь и
понимаю каждый твой шаг!
- Оля, когда ты бываешь не в духе, то, пожалуйста,
предупреждай меня. Тогда я буду спать в кабинете.
Сказавши это, Петр Дмитрич взял подушку и вышел из
спальни. Ольга Михайловна не предвидела этого.
Несколько минут она молча, с открытым ртом и дрожа
всем телом, глядела на дверь, за которою скрылся
муж, и старалась понять, что значит это. Есть ли
это один из тех приемов, которые употребляют в
спорах фальшивые люди, когда бывают неправы, или
же это оскорбление, обдуманно нанесенное ее
самолюбию? Как понять? Ольге Михайловне
припомнился ее двоюродный брат, офицер, веселый
малый, который часто со смехом рассказывал ей, что
когда ночью "супружница начинает пилить" его, то
он обыкновенно берет подушку и, посвистывая,
уходит к себе в кабинет, а жена остается в глупом
и смешном положении. Этот офицер женат на богатой,
капризной и глупой женщине, которую он не уважает
и только терпит.
Ольга Михайловна вскочила с постели. По ее мнению,
теперь ей оставалось только одно: поскорее одеться
и навсегда уехать из этого дома. Дом был ее
собственный, но тем хуже для Петра Дмитрича. Не
рассуждая, нужно это или нет, она быстро пошла в
кабинет, чтобы сообщить мужу о своем решении
("Бабья логика!"- мелькнуло у нее в мыслях) и
сказать ему на прощанье еще что0нибудь
оскорбительное, едкое...
Петр Дмитрич лежал на диване и делал вид, то
читает газету. Возле него на стуле горела свеча.
Из-за газеты н было видно его лица.
- Потрудитесь мне объяснить, что это значит? Я вас
спрашиваю!
- Вас...- передразнил Петр Дмитрич, не показывая
лица.- Надоело, Ольга! Честное слово, я утомлен, и
мне теперь не до этого... Завтра будем браниться.
- Нет, я тебя отлично понимаю!- продолжала Ольга
Михайловна.- Ты меня ненавидишь! Да, да! Ты меня
ненавидишь за то, что я богаче тебя! Ты никогда не
простишь мне этого и всегда будешь лгать мне!
("Бабья логика!"- опять мелькнуло в ее мыслях.)
Сейчас, я знаю, ты смеешься надо мной... Я даже
уверена, что ты и женился на мне только затем,
чтобы иметь ценз и этих подлых лошадей... О, я
несчастная!
Петр Дмитрич уронил газету и приподнялся.
Неожиданное оскорбление ошеломило его. Он
детски-беспомощно улыбнулся, растерянно поглядел
на жену и, точно защищая себя от ударов, протянул
к ней руки и сказал умоляюще:
- Оля!
И, ожидая, что она скажет еще что-нибудь ужасное,
он прижался к спинке дивана, и вся его большая
фигура стала казаться такою же беспомощно-детской,
как и улыбка.
- Оля, как ты могла это сказать?- прошептал он.
Ольга Михайловна опомнилась. Она вдруг
почувствовала свою безумную любовь к этому
человеку, вспомнила что он ее муж, Петр Дмитрич,
без которого она не может прожить ни одного дня и
который ее любит тоже безумно. Она зарыдала
громко, не своим голосом, схватила себя за голову
и побежала назад в спальню.
Она упала в постель, и мелкие, истеричные рыдания,
мешающие дышать, от которых сводит руки и ноги,
огласили спальню. Вспомнив, что через три-четыре
комнаты ночует гость, она спрятала голову под
подушку, чтобы заглушить рыдания, но подушка
свалилась на пол, и сама она едва не упала, когда
нагнулась за ней; потянула она к лицу одеяло, но
руки не слушались и судорожно рвали все, за что
она хваталась.
Ей казалось, что все уже пропало, что неправда,
которую она сказала для того, чтобы оскорбить
мужа, разбила вдребезги всю ее жизнь. Муж не
простит ее. Оскорбление, которое она нанесла ему,
такого сорта, что его не сгладишь никакими
ласками, ни клятвами... Как она убедит мужа, что
сама не верила тому, что говорила?
- Кончено, кончено!- кричала она, не замечая, что
подушка опять свалилась на пол.- Ради бога, ради
бога!
Должно быть, разбуженные ее криками, уже
проснулись гость и прислуга; завтра весь уезд
будет знать, что с нею была истерика, и все
обвинят в этом Петра Дмитрича. Она делал усилия,
чтобы сдержать себя, но рыдания с каждою минутой
становились все громче и громче.
- Ради бога!- кричала она не своим голосом и не
понимала, для чего кричит это.- Ради бога!
Ей показалось, что под нею провалилась кровать и
ноги завязли в одеяле. Вошел в спальню Петр
Дмитрич в халате и со свечой в руках.
- Оля, полно!- сказал он.
Она поднялась и, стоя в постели на коленях,
жмурясь от свечи, выговорила сквозь рыдания:
- Пойми... пойми...
Ей хотелось сказать, что ее замучили гости, его
ложь, ее ложь, что у нее накипело, но она могла
только выговорить:
- Пойми... пойми!
- На, выпей!- сказал он, подавая ей стакан воды.
Она послушно взяла стакан и стала пить, но вода
расплескалась и полилась ей на руки, грудь,
колени... "Должно быть, я теперь ужасно
безобразна!"- подумала она. Петр Дмитрич молча
уложил ее в постель и укрыл одеялом, потом взял
