- Что вам угодно?
- Извините, пожалуйста...- начал я.- Я... я, вероятно,
не туда попал... Мне нужна дача Книгиной...
- Я Книгина и есть... Что вам угодно?
Я потерялся... Под квартирными и дачными хозяйками
привык я разуметь особ пожилых, ревматических,
пахнущих кофейной гущей, но тут...- "спасите
нас, о неба херувимы!"- как сказал Гамлет, сидела
чудесная, великолепная, изумительная, очаровательная
особа. Я, заикаясь, объяснил, что мне нужно.
- Ах, очень приятно! Садитесь, пожалуйста! Мне
ваш друг писал уже. Не хотите ли чаю? Вам со сливками
или с лимоном?
Есть порода женщин (чаще всего блондинок), с которыми
достаточно посидеть две-три минуты, чтобы
вы почувствовали себя как дома, словно вы давным-давно
знакомы. Такой именно была и Софья Павловна.
Выпивая первый стакан, я уже знал, что она не
замужем, живет на проценты с капитала и ждет
к себе с гости тетю; я знал причины, какие побудили
Софью Павловну отдать одну комнату внаймы. Во-первых,
платить сто двадцать рублей за дачу для одной
тяжело и, во-вторых, как-то жутко: вдруг вор
заберется ночью или днем войдет страшный мужик!
И ничего нет предосудительного, если в угловой комнате
будет жить какая-нибудь одинокая дама или
мужчина.
- Но мужчина лучше!- вздохнула хозяйка, слизывая
варенье с ложечки.- С мужчиной меньше хлопот
и не так страшно...
Одним словом, через какой-нибудь час я и Софья
Павловна были уже друзьями.
- Ах да!- вспомнил я, прощаясь с ней.- Обо
всем поговорили, а о главном ни слова. Сколько же
вы с меня возьмете? Жить я у вас буду только
двадцать восемь дней... Обед, конечно... чай и
прочее.
- Ну, нашли, о чем говорить! Сколько можете,
столько и дайте... Я ведь не из расчета отдаю комнату,
а так... чтоб людней было... двадцать пять рублей
можете дать?
Я, конечно, согласился, и дачная жизнь моя началась...
Эта жизнь интересна тем, что день похож на
день, ночь на ночь, и - сколько прелести в этом однообразии,
какие дни, какие ночи! Читатель, я в восторге,
позвольте мне вас обнять! Утром я просыпался и,
нимало не думая о службе, пил чай со сливками.
В одиннадцать шел к хозяйке поздравить ее с добрым
утром и пил у нее кофе с жирными, топлеными сливками.
От кофе до обеда болтали. В два часа обед, но
что за обед! Представьте себе, что вы, голодный как
собака, садитесь за стол, хватаете большую рюмку
листовки и закусываете горячей солониной с хреном.
Затем представьте себе окрошку или зеленые щи со
сметаной и т.д. и т.д. После обеда безмятежное
лежанье, чтение романа и ежеминутное вскакивание, так
как хозяйка то и дело мелькает около двери - и "лежите!",
"лежите!.." Потом купанье. Вечером до глубокой ночи
прогулка с Софьей Павловной... Представьте
себе, что в вечерний час, когда все спит, кроме
соловья да изредка вскрикивающей цапли, когда
слабо дышащий ветерок еле-еле доносит до вас шум
далекого поезда, вы гуляете в роще или по насыпи
железной дороги с полной блондиночкой, которая
кокетливо пожимается от вечерней прохлады и то и
дело поворачивает к вам бледное от луны личико...
Ужасно хорошо!
Не прошло и недели, как случилось то, чего вы
давно уже ждете от меня, читатель, и без чего не обходится
ни один порядочный рассказ... Я не устоял...
Мои объяснения Софья Павловна выслушала равнодушно,
почти холодно, словно давно уже ждала их,
только сделала милую гримаску губами, как бы желая
сказать:
- И о чем тут долго говорить, не понимаю!
Двадцать восемь дней промелькнули как одна секунда.
Когда кончился срок моего отпуска, я, тоскующий,
неудовлетворенный, прощался с дачей и Соней.
Хозяйка, когда я укладывал чемодан, сидела на диване
и утирала глазки. Я, сам едва не плача, утешал
ее, обещая наведываться к ней на дачу по праздникам и
бывать у нее зимой в Москве.
- Ах... когда же мы, душа моя, с тобой посчитаемся?-
вспомнил я.- Сколько с меня следует?
= Когда-нибудь после...- проговорил мой "предмет",
всхлипывая.
- Зачем после? Дружба дружбой, а денежки
врозь, говорит пословица, и к тому же я нисколько
не желаю жить на твой счет. Не ломайся же, Соня...
Сколько тебе?
- Там... пустяки какие-то...- проговорила хозяйка,
всхлипывая и выдвигая из стола ящичек.- Мог бы
и после заплатить...
Соня порылась в ящике, достала оттуда бумажку
и подала ее мне.
- Это счет?- спросил я.- Ну, вот и отлично... и
отлично (я надел очки)... расквитаемся и ладно (я
пробежал счет). Итого... Постой, что же это? Итого...
Да это не то, Соня! Здесь "итого двести двенадцать
рублей сорок четыре копейки". Это не мой счет.
- Твой, Дудочка! Ты погляди!
- Но... откуда же столько? За дачу и стол двадцать
пять рублей - согласен... За прислугу три рубля
- ну, пусть, и на это согласен...
- Я не понимаю, Дудочка,- сказала протяжно
хозяйка, взглянув на меня удивленно заплаканными
глазами.- Неужели ты мне не веришь? Сочти в таком
случае! Листовку ты пил... не могла же подавадать
тебе к обеду водки за ту же цену! Сливки к чаю и кофе...
потом клубника, огурцы, вишни... Насчет кофе
тоже... Ведь ты не договаривался пить его, а пил каждый
день! Впрочем, все это такие пустяки, что я, изволь,
могу сбросить тебе двенадцать рублей. Пусть
остается только двести.
- Но... тут поставлено семьдесят пять рублей и
не обозначено, за что... За что это?
- Как за что? Вот это мило!
Я посмотрел ей в личико. Оно глядело так искренне,
ясно и удивлено, что язык мой уже не мог выговорить
ни одного слова. Д дал Соне сто рублей и
вексель на столько же, взвалил на плечи чемодан и
пошел на вокзал.
Нет ли, господа, у кого-нибудь взаймы ста рублей?
ЖЕНИХ
Человек с сизым носом подошел к колоколу и нехотя
позвонил. Публика, дотоле покойная, беспокойно
забегала, засуетилась... По платформе затарахтели
тележки с багажом. Над вагонами начали с шумом
протягивать веревку... Локомотив засвистел и
подкатил к вагонам. Его прицепили. Кто-то, где-то,
суетясь, разбил бутылку... Послышались прощания,
громкие всхлипывания, женские голоса...
Около одного из вагонов второго класса стояли
молодой человек и молодая девушка. Оба прощались и
плакали.
- Прощай, моя прелесть! - говорил молодой человек,
целуя девицу в белокурую головку. - Прощай! Я так
несчастлив! Ты оставляешь меня на целую неделю!
Для любящего сердца ведь это целая вечность!
Про... щай... Утри свои слезки... Не плачь...
Из глаз девушки хлынули слезы; одна слезинка упала
на губу молодого человека.
- Прощай, Варя! Кланяйся всем... Ах, да! Кстати...
Если увидишь там Мракова, то отдай ему вот эти...
вот эти... Не плачь, душечка... Отдай ему вот эти
двадцать пять рублей...
Молодой человек вынул из кармана четвертную и
подал ее Варе.
- Потрудись отдать... Я ему должен... Ах, как
тяжело!
- Не плачь, Петя. В субботу я непременно...
приеду... Ты же не забывай меня...
Белокурая головка склонилась на грудь Пети.
- Тебя? Тебя забыть?! Разве это возможно?
Ударил второй звонок. Петя сжал в своих объятиях
Варю, замигал глазами и заревел, как мальчишка.
Варя повисла на его шее и застонала. Вошли в вагон.
- Прощай! Милая! Прелесть! Через неделю!
Молодой человек в последний раз поцеловал Варю и
вышел из вагона. Он стал у окна и вынул из кармана
платок, чтобы начать махать... Варя впилась в его
лицо своими мокрыми глазами...
- Айдите в вагон! - скомандовал кондуктор. -
Третий звонок! Праашу вас!
Ударил третий звонок. Петя замахал платком. Но
вдруг лицо его вытянулось... Он ударил себя по лбу
и как сумасшедший вбежал в вагон.
- Варя! - сказал он, задыхаясь. - Я дал тебе для
Мракова двадцать пять рублей... Голубчик...
Расписочку дай! Скорей! Расписочку, милая! И как
это я забыл?
- Поздно, Петя! Ах! Поезд тронулся!
Поезд тронулся. Молодой человек выскочил из
вагона, горько заплакал и замахал платком.
- Пришли хоть по почте расписочку! - крикнул он
кивавшей ему белокурой головке.
"Ведь этакий я дурак! - подумал он, когда поезд
исчез из вида. - Даю деньги без расписки! А? Какая
оплошность, мальчишество! (Вздох.) К станции,
должно быть, подъезжает теперь... Голубушка!"
ЖЕНСКОЕ СЧАСТЬЕ
Хоронили генерал-лейтенанта Запупырина. К дому
покойника, где гудели похоронная музыка и раздавались
командные слова, со всех сторон бежали толпы,
желавшие поглядеть на вынос. В одной из групп, спешивших
к выносу, находились чиновники Пробкин и
Свистков. Оба были со своими женами.
- Нельзя-с!- остановил их помощник частного
пристава с добрым, симпатичным лицом, когда они
подошли к цепи.- Не-ельзя-с! Пра-ашу немножко
назад! Господа, ведь это не от нас зависит! Прошу назад!
Впрочем, так и быть, дамы могут пройти... пожалуйте,
mesdames, но... вы, господа, ради бога...
Жены Пробкина и Свисткова зарделись от неожиданной
любезности помощника пристава и юркнули
сквозь цепь, а мужья их остались по сю сторону живой
стены и занялись созерцанием спин пеших и конных
блюстителей.
- Пролезли!- сказал Пробкин, с завистью и
почти ненавистью глядя на удалявшихся дам.- Счастье,
ей-богу, этим шиньонам! Мужскому полу никогда
таких привилегий не будет, как ихнему, дамскому. Ну
что вот в них особенного? Женщины, можно
сказать, самые обыкновенные, с предрассудками,
а их пропустили; а нас с тобой, будь мы хоть статские
советники, ни за что не пустят.
- Странно вы рассуждаете, господа!- сказал
помощник пристава, укоризненно глядя на Пробкина.
- Впусти вас, так вы сейчас толкаться и безобразить
начнете; дама же, по своей деликатности,
никогда себе не позволит ничего подобного!
_ Оставьте, пожалуйста!- рассердился Пробкин.
- Дама в толпе всегда первая толкается. Мужчина
стоит и глядит в одну точку, а дама растопыривает
руки и толкается, чтоб ее нарядов не помяли.
Говорить уж нечего! Женскому полу всегда во всем
фортуна. Женщин и в солдаты не берут, и на танцевальные
вечера им бесплатно, и от телесного наказания
освобождают... А за какие, спрашивается, заслуги?
Девица платок уронила - ты поднимай, она
входит - ты вставай и давай ей свой стул, уходит -
ты провожай... А возьмите чины! Чтоб достигнуть, положим,
статского советника, мне или тебе нужно
всю жизнь протрубить, а девица в какие-нибудь полчаса
обвенчалась со статским советником - вот уж
она и персона. Чтобы мне князем или графом сделаться,
нужно весь свет покорить, Шипку взять, в министрах
побывать, а какая-нибудь, прости господи, Варенька
или Катенька, молоко на губах не обсохло,
покрутит перед графом шлейфом, пощурит глазки -
вот и ваше сиятельство... Ты сейчас губернский секретарь...
Чин этот себе ты, можно сказать, кровью и
потом добыл; а твоя Марья Фомишна? За что она
губернская секретарша? Из поповен и прямо в чиновницы.
Хороша чиновница! Дай ты ей наше дело, так
она тебе и впишет входящую в исходящие.
- Зато она в болезнях чад родит,- заметил
Свистков.
- Велика важность! Постояла бы она перед начальством,
когда оно холоду напускает, так ей бы эти
самые чада удовольствием показались. Во всем и во
всем им привилегия! Какая-нибудь девица или дама из
нашего круга может генералу такое выпалить,
чего ты и при экзекуторе не посмеешь сказать. Да...
Твоя Марья Фоминишна может смело со статским советником
под ручку пройтись, а возьми-ка ты статского
советника под руку! Возьми-ка, попробуй! В нашем
доме, как раз под нами, брат, живет какой-то
профессор с женой... Генерал, понимаешь, Анну первой
степени имеет, а то и дело слышишь, как его жена
чешет: "Дурак! дурак! дурак!". А ведь баба простая,
из мещанок. Впрочем, тут законная, так тому и быть...
испокон века так положено, чтоб законные ругались, но ты
возьми незаконных! Что эти себе дозволяют!
Во веки веков не забыть мне одного случая. Чуть
было не погиб, да так уж, знать, за молитвы родителей
уцелел. В прошлом году, помнишь, наш генерал,
когда уезжал в отпуск к себе в деревню, меня
взял с собой, корреспонденцию вести... Дело пустяковое,
на час работы. Отработал свое и ступай по
лесу ходить или в лакейскую романсы слушать. Наш
