ничего от него не скрывать. Дипломат же, который появляется на
приемах не иначе как по официальному поводу, только для того,
чтобы, следуя последним полученным им инструкциям, испросить
аудиенцию у государя или министра, всегда настораживает своих
собеседников и никогда не узнает от них больше, чем они найдут
нужным ему сообщить. Здесь в известном смысле полезными могут
быть женщины. От фаворитки короля или жены или фаворитки
министра можно почерпнуть немало полезных сведений, а дамы эти
с большой охотой все рассказывают, гордясь тем, что им
доверяют. Но в этом случае нужно в высокой степени обладать той
обходительностью, которая неотразимо действует на женщин. Я
имею в виду непринужденную вежливость, изящное и приятное
обращение и ту exterieur brillant62, перед которой они не могут
устоять. Есть особая категория мужчин, которые настолько похожи
на женщин, что с ними приходится вести себя так же. Я разумею
тех, кого принято называть блестящими кавалерами и которыми
полны все дворы: у них не очень-то много ума и еще того меньше
знаний, но хорошее воспитание и светский train train63
открывают им двери всех домов, неосторожность же или
беззаботность высших должностных лиц приводит к тому, что они
без особого труда узнают все интересующие их сведения, которые
потом и становятся достоянием обходительных дипломатов.
XL
Бат, 19 октября ст. ст. 1748 г.
Милый мой мальчик,
В последнем письме я писал, какого общества тебе следует
держаться, а сейчас хочу дать кое-какие правила, как в нем себя
вести. Опыт мой и собственные наблюдения позволяют мне
установить их и достаточно уверенно тебе высказать. Я не раз
уже говорил об этих правилах, но пока только урывками, сейчас я
сделаю это более последовательно и основательно. Не буду ничего
говорить о твоей осанке, силе и ловкости -- предоставляю это
все твоему учителю танцев и вниманию, которое ты должен уделить
лучшим образцам, а пока помни только, что все это важно.
Говори часто, но никогда не говори долго -- пусть даже
сказанное тобою не понравится, ты по крайней мере не утомишь
своих слушателей. Плати по своему счету, но никогда не угощай
всю компанию; это один из немногих случаев, когда люди не
хотят, чтобы их угощали, так как каждый уверен, что ему есть
чем за себя заплатить.
Прибегай пореже к рассказам и рассказывай разные истории
только тогда, когда они очень к месту и очень коротки.
Пропускай все несущественное и остерегайся отступлений. Страсть
то и дело что-нибудь рассказывать -- убедительное
доказательство отсутствия всякого воображения.
Никогда не бери никого за пуговицу или за руку, для того
чтобы тебя выслушали, ибо если человек не склонен тебя слушать,
лучше не придерживать его, а вместо этого придержать свой язык.
Любители долго говорить, находясь в компании, чаще всего
выбирают какого-нибудь незадачливого человека (обычно это
бывает, по их наблюдениям, самый молчаливый или ближайший
сосед), чтобы рассказать ему что-то шепотом или хотя бы
вполголоса. Это крайне невежливо и даже может расцениваться как
подвох, ибо разговор есть нечто общее и является достоянием
всех присутствующих. Но вместе с тем раз уж кто-нибудь из таких
вот говорунов завладеет тобой, выслушай его терпеливо (или во
всяком случае сделай вид, что внимательно его слушаешь), если
он стоит того, чтобы ты сделал ему это одолжение, ибо человек
больше всего чувствует себя обязанным тому, кто готов его
терпеливо слушать, и считает себя жестоко обиженным, когда ты
вдруг покидаешь его на середине разговора или когда по твоему
удрученному виду он догадается, что ты ждешь не дождешься,
когда он кончит.
Лучше подладиться под тон собравшегося общества, нежели
стараться задать ему свой. Если у тебя есть какие-то
способности, ты в той или иной степени проявишь их, о чем бы ни
зашла речь, если же у тебя их нет, то уж лучше присоединиться к
глупому разговору, который ведут другие, чем заводить его
самому.
Находясь в смешанном обществе, старайся всеми силами
избежать спора, когда каждая сторона силится что-то доказать
другой. Подобные споры, хоть они, вообще-то говоря, должны были
бы протекать мирно, в действительности восстанавливают стороны
друг против друга, и если полемика разгорается и подымается
шум, попытайся положить ей конец, рассказав какую-нибудь
веселую историю, или превратить все в шутку. Однажды мне
удалось утихомирить не в меру расшумевшихся спорщиков, сказав,
что, хоть я и уверен, что никто из присутствующих. покинув этот
дом, нигде не повторит произнесенных в нем слов, я, однако,
никак не могу ручаться за скромность прохожих, которые, вне
всякого сомнения, слышат все, что здесь говорится.
Больше всего и при всех обстоятельствах старайся, если
только это окажется возможным, не говорить о себе. Наши
природные гордость и тщеславие таковы, что они постоянно
вырываются наружу даже у самых выдающихся людей, во всем
разнообразии различных видов и форм себялюбия.
Одни ни с того, ни с сего начинают вдруг говорить
что-нибудь хорошее о самих себе, не имея при этом никакой
задней мысли. Такие люди попросту бесстыжи. Другие действуют,
на их взгляд, более искусно: они придумывают обвинения, якобы
направленные против них, жалуются на клевету, которой они
никогда не слыхали, для того чтобы оправдать себя перечислением
своих многочисленных достоинств. Они открыто признают, что
подобное самовосхваление может показаться людям странным,
заверяют вас, что им самим это неприятно и они никогда бы в
жизни не стали этого делать. Нет, никакими пытками нельзя было
бы вырвать из них подобных признаний, если бы люди не обвинили
их -- так чудовищно, так несправедливо! Но в подобных случаях
мы, разумеется, должны быть справедливы к самим себе, равно как
и к другим, и, когда нас задевают за живое, мы в свое
оправдание можем сказать то, чего при других обстоятельствах
никогда бы не сказали.
Это тонкое покрывало скромности, которым укутывает тебя
тщеславие, слишком прозрачно, чтобы скрыть его даже от не
особенно проницательных людей.
Другие берутся за дело более скромно и, как они думают,
более искусно, но, на мой взгляд, они еще более смешны. Они
признаются сами (не без некоторого смущения и стыда) в том, что
у них есть все главные добродетели, но при этом сначала
низводят свои добродетели до степени слабостей, а потом
утверждают, что слабости эти -- причина того, что они
несчастливы в жизни. Они, оказывается, не могут видеть
человеческого страдания без того, чтобы не посочувствовать этим
людям и не постараться помочь им. Они не могут видеть человека
в нужде без того, чтобы его не выручить, хотя сами живут в
таких стесненных обстоятельствах, что им трудно бывает себе это
позволить. Они не могут не говорить правды, хоть и знают, что
это безрассудно. Словом, они понимают, что с такими слабостями
им вовсе нельзя жить на свете, не говоря о том, чтобы жить
хорошо. Но они уже слишком стары, чтобы измениться, и должны
теперь так или иначе нести свой крест. Все это звучит крайне
нелепо и outre64, даже будучи сказано со сцены, и, однако,
поверь мне, ты часто будешь сталкиваться с этим на сцене нашей
повседневной жизни. Кстати, должен заметить, что ты будешь
встречаться в жизни с такими удивительными чудаками, что
осмотрительный поэт не решился бы вывести их на подмостках
такими, каковы они есть в действительности, и ему пришлось бы
искать более бледные краски.
Подобные проявления тщеславия и гордости столь властны над
человеком, что распространяются даже на самые низкие предметы,
и нередко можно видеть, как люди напрашиваются на похвалу там,
где, если даже допустить, что все сказанное ими верно (что,
между прочим, бывает очень редко), они все равно никакой
похвалы не заслужили. Некто утверждает, например, что он
ухитрился на почтовых проделать за шесть часов сотню миль:
может быть, он прихвастнул, но если даже это и правда, то что
же отсюда следует? Только то, что он хороший почтарь, и больше
ничего. Другой уверяет, и, может быть, даже божится, что выпил
шесть или восемь бутылок вина за один присест: из одного только
милосердия я буду считать его лжецом, не то мне придется
думать, что он -- скотина.
Не только эти -- существуют еще и множество других
нелепостей и сумасбродств, на которые побуждает людей тщеславие
и которые всегда отстаивают себя сами и, как по другому поводу
говорит Уоллер:
Достоин тот презренья и хулы,
Кто непомерной жаждет похвалы.
Единственный надежный способ избежать такого рода зла --
это вообще никогда не говорить о себе. Но когда по ходу
разговора потребуется все же упомянуть о себе, постарайся не
проронить ни одного слова, которое можно было бы прямо или
косвенно истолковать как на-прашивание на похвалу. Какие бы у
тебя ни были качества, люди их узнают и все равно никто не
поверит тебе на слово. Никогда не думай, что при помощи слов ты
можешь сгладить свои недостатки или придать блеск своим
достоинствам: как раз напротив, в девяти случаях из десяти
после этого первые станут еще более кричащими, а вторые
потускнеют. Если ты будешь молчать о себе, ни зависть, ни
негодование, ни насмешка не будут в силах противодействовать
похвале, которую ты, может быть, действительно заслужил, или ее
уменьшить. Если же ты обнародуешь панегирик самому себе. то по
какому бы случаю это ни произошло, в какой бы форме ни было
выражено и какой бы искусной личиной ты его ни прикрывал, они
сговорятся против тебя и тогда тебе уж не удастся достичь своей
цели.
Ни в коем случае не напускай на себя загадочность и
таинственность: это делает человека не только неприятным, но и
очень подозрительным; если ты будешь слишком скрытен с другими
людьми, те, в свою очередь, начнут скрытничать, и в результате
ты ничего от них не узнаешь. Идеал человека -- это иметь volto
sciolto65 и pensieri stretti66, т. е. открытое, прямое и
осмысленное лицо и душу благоразумную и сдержанную: быть самому
настороже и вместе с тем своим кажущимся естественным
простодушием располагать других к откровенности. Ручаюсь тебе,
в каком бы обществе ты ни находился, девять человек из десяти
не преминут воспользоваться каждым твоим нескромным и
неосторожно оброненным словом, если только смогут извлечь из
этого какую-либо пользу. Поэтому благоразумная сдержанность
столь же необходима, сколь притворное простодушие благоразумно.
Говоря с людьми, всегда смотри им в глаза; если ты этого
избегаешь, люди начинают думать, что ты считаешь себя в чем-то
виноватым; к тому же ты теряешь тогда возможность узнавать по
выражению их лиц, какое впечатление на них производят твои
слова. Когда я стараюсь распознать истинные чувства людей, я
полагаюсь на мои глаза больше, чем на уши, ибо люди говорят,
имея в виду, что я их услышу, и соответственно выбирают слова,
но им очень трудно помешать мне увидеть то, чего они вовсе,
может' быть, не хотят мне показывать.
Не пересказывай и по своей охоте не слушай сплетен;
несмотря на то что чужое злословие может на первых порах
польстить нашей собственной недоброжелательности и спеси, стоит
только хладнокровно над всем этим поразмыслить, как ты придешь
к очень нелестным для себя выводам. А со сплетнями в этом
отношении дело обстоит так же, как с воровством: укрывателя
краденого считают таким же негодяем, как и вора.
