матримониальными приготовлениями мистера Энгуса, и тот с удивлением заметил,
что на стекле со стороны улицы приклеена длинная полоса бумаги, которой
наверняка не было совсем недавно, когда он эту витрину созерцал. Он вышел на
улицу вслед за уверенно шагавшим Смайсом и увидел, что к стеклу аккуратно
прилеплена полоса гербовой бумаги в добрых полтора ярда длиной, а на ней
размашистая надпись: "Если Вы выйдете за Смайса, ему не жить".
- Лаура,- сказал Энгус, просунув рыжую голову в кондитерскую,-
успокойтесь, вы в здравом уме.
- Сразу видать руку этого негодяя Уэлкина,- буркнул Смайс.- Я не
встречался с ним вот уже несколько лет, но он всячески мне докучает. За
последние две недели он пять раз подбрасывал в мою квартиру письма с
угрозами, и я даже не могу выяснить, кто же их туда приносит, разве что сам
Уэлкин. Швейцар божится, что не видал никаких подозрительных личностей, и
вот теперь этот тип приклеивает к витрине чуть ли не некролог, а вы сидите
себе здесь в кондитерской...
- Вот именно,- скромно ввернул Энгус.- Мы сидим себе здесь в
кондитерской и преспокойно пьем чай. Что ж, сэр, я высоко ценю здравый
смысл, с которым вы перешли прямо к сути дела. Обо всем остальном мы
поговорим после. Этот тип не мог далеко уйти: когда я в последний раз глядел
на витрину, а это было минут десять - пятнадцать назад, никакой бумаги там
не было, смею заверить. Но догнать его нам не удастся: мы даже не знаем, в
какую сторону он скрылся. Послушайтесь моего совета, мистер Смайс, и
немедленно поручите это дело какому-нибудь энергичному сыщику - лучше всего
частному. Я знаю одного толкового малого - на вашей машине мы доедем до его
конторы минут за пять. Его фамилия Фламбо, и хотя молодость его прошла
несколько бурно, теперь он безупречно честен, а голова у него просто
золотая. Он живет на улице Лакнау-Мэншенс, в Хэмстеде.
- Поразительное совпадение,- сказал маленький человек, подняв черные
брови.- Я живу рядом, за углом, на Гималайя-Мэншенс. Вы не откажетесь
поехать со мной? Я зайду к себе и соберу эти дурацкие письма от Уэлкина, а
вы тем временем сбегаете за вашим другом сыщиком.
- Это очень любезно с вашей стороны,- вежливо заметил Энгус.- Что ж,
чем скорее мы возьмемся за дело, тем лучше.
В порыве необычайного великодушия оба вдруг церемонно раскланялись и
вскочили в быстроходный автомобильчик. Как только Смайс включил скорость и
машина свернула за угол, Энгус с улыбкой взглянул на гигантский плакат фирмы
"Бессловесная прислуга Смайса" - там была изображена огромная железная кукла
без головы, с кастрюлей в руках, а пониже красовалась надпись: "Кухарка,
которая никогда не ворчит".
- Я сам пользуюсь ими у себя дома,- сказал чернобородый человечек,
усмехнувшись,- отчасти для рекламы, а отчасти и впрямь для удобства. Верьте
слову, мои заводные куклы действительно растапливают камин и подают вино или
расписание поездов куда проворнее, чем любой слуга из плоти и крови, с
которым мне приходилось иметь дело. Нужно только не путать кнопки. Но не
скрою, у этой прислуги есть свои недостатки.
- Да что вы? - сказал Энгус.- Разве они не все могут делать?
- Нет, не все,- ответил Смайс невозмутимо.- Они не могут рассказать
мне, кто подбрасывает в мою квартиру эти письма.
Его автомобиль, такой же маленький и быстрый, как он сам, тоже был
собственным его изобретением наравне с металлической прислугой. Даже если
этот человек был ловкач, который умел делать себе рекламу, все равно сам он
свято верил в свой товар. Ощущение миниатюрности и стремительности
возрастало по мере того, как они мчались по крутой, застроенной белыми
домами улице, преодолевая бесчисленные повороты при мертвенном, но все еще
прозрачном предвечернем свете. Вскоре повороты стали еще круче и
головокружительней: они возносились по спирали, как любят выражаться теперь
приверженцы мистических учений. И в самом деле, машина очутилась в той
возвышенной части Лондона, где улицы крутизной почти не уступают Эдинбургу
и, пожалуй, могут даже соперничать с ним в красоте. Уступ вздымался над
уступом, а величественный дом, куда они направлялись, высился над ними,
словно египетская пирамида, позолоченная косыми лучами заката. Когда они
свернули за угол и въехали на изогнутую полумесяцем улицу, известную под
названием Гималайя-Мэншенс, картина изменилась так резко, словно перед ними
внезапно распахнули широкое окно: многоэтажная громада господствовала над
Лондоном, а там, внизу, как морские волны, горбились зеленые черепичные
крыши. Напротив дома, по другую сторону вымощенной гравием и изогнутой
полумесяцем дороги, виднелся кустарник, больше похожий на живую изгородь,
чем на садовую ограду; а пониже блестела полоска воды - что-то вроде
искусственного канала, напоминавшего оборонительный ров вокруг этой
неприступной крепости. Промчавшись по дуге, автомобиль миновал разносчика с
лотком, торговавшего каштанами на углу, а подальше, у другого конца дуги,
Энгус смутно разглядел синеватый силуэт полисмена, прохаживавшегося взад и
вперед. Кроме них, на этой безлюдной окраине не было ни души; но Энгусу
почему-то показалось, что люди эти олицетворяют собой безмятежную поэзию
Лондона. И у него появилось ощущение, будто они - герои какого-то рассказа.
Автомобильчик подлетел к дому, и тотчас из распахнувшейся дверцы пулей
вылетел хозяин. Первым делом он опросил рослого швейцара в сверкающих
галунах и низенького дворника в жилетке, не искал ли кто его квартиру. Его
заверили, что здесь не было ни души с тех пор, как он расспрашивал в
последний раз; после этого вместе с несколько озадаченным Энгусом он ракетой
взлетел в лифте на самый верхний этаж.
- Зайдите ненадолго,- сказал запыхавшийся Смайс.- Я хочу показать вам
письма Уэлкина. А потом бегите за угол и ведите своего приятеля.
Он нажал в стене потайную кнопку, и дверь сама собой отворилась.
За дверью оказалась длинная, просторная передняя, единственной
достопримечательностью которой были ряды высоких механических болванов,
отдаленно напоминавших людей,- они стояли по обеим сторонам, словно манекены
в портняжной мастерской. Как и у манекенов, у них не было голов; как и у
манекенов, у них были непомерно могучие плечи и грудь колесом; но если не
считать этого, в них было не больше человеческого, чем в любом вокзальном
автомате высотой в человеческий рост. Вместо рук у них было по два больших
крюка, чтоб держать подносы, а дабы они отличались друг от друга, их
выкрасили в гороховый, алый или черный цвет; во всем остальном это были
обыкновенные автоматы, на которые вообще долго смотреть не стоит, а в данном
случае и подавно: меж двумя рядами манекенов лежало нечто поинтереснее всех
механизмов в мире. Там оказался клочок белой бумаги, на котором красными
чернилами было что-то нацарапано,- хитроумный изобретатель вцепился в него,
едва отворилась дверь. Без единого слова он протянул листок Энгусу. Красные
чернила еще не успели просохнуть. Записка гласила: "Если Вы виделись с ней
сегодня, я Вас убью".
Наступило короткое молчание, потом Изидор Смайс тихо промолвил:
- Хотите, я велю подать виски? Для меня это сейчас далеко не лишнее.
- Спасибо, я предпочел бы поскорее подать сюда Фламбо,- мрачно ответил
Энгус.- Сдается мне, что дело принимает серьезный оборот. Я сейчас же иду за
ним.
- Ваша правда,- сказал Смайс с восхитительной беспечностью.- Ведите его
сюда.
Затворяя за собой дверь, Энгус увидел, как Смайс нажал кнопку; один из
механических истуканов сдвинулся с места и заскользил по желобу в полу,
держа в руках поднос с графинчиком и сифоном. Энгусу стало немного не по
себе при мысли, что он оставляет маленького человечка среди неживых слуг,
воскресающих, как только закрывается дверь.
Шестью ступеньками ниже площадки, на которой жил Смайс, дворник в
жилете возился с каким-то ведром. Энгус задержался, чтобы взять с него
слово, посулив щедрые чаевые, что тот с места не сойдет, пока Энгус не
вернется вместе с сыщиком, и проследит за всяким незнакомцем, который
поднимется по лестнице. Потом он сбежал вниз, приказав глядеть в оба
стоявшему у подъезда швейцару, который сообщил ему, что в доме нет черного
хода, а это значительно упрощает дело. Мало того: он поймал полисмена,
который прохаживался тут же, и уговорил его последить за парадной дверью;
наконец он задержался еще на минуту, купил на пенни каштанов и спросил у
лоточника, сколько времени он здесь пробудет. Сей почтенный коммерсант в
пальто с поднятым воротником сообщил, что вскоре намерен уйти, потому что
вот-вот повалит снег. В самом деле, становилось все темнее, все холоднее, но
Энгус пустил в ход свое красноречие и уломал продавца повременить немного.
- Грейтесь у жаровни с каштанами,- серьезно сказал он.- Можете съесть
все, что у вас осталось, расходы за мой счет. Получите соверен, если
дождетесь меня, а когда я вернусь, скажете, не входил ли кто-нибудь вон в
тот дом, где стоит швейцар,- будь то мужчина, женщина или ребенок, все
равно.
С этими словами он заспешил прочь, бросив последний взгляд на
осажденную крепость.
- Ну, теперь его квартира обложена со всех сторон,- сказал он.- Не
могут же все четверо оказаться сообщниками мистера Уэлкина.
Улица Лакнау-Мэншенс лежала, так сказать, в предгорьях той гряды домов,
вершиной которой можно считать Гималайя-Мэншенс. Частная контора мистера
Фламбо располагалась на первом этаже и во всех отношениях являла собой
полную противоположность по-американски механизированной и по-гостиничному
роскошной и неуютной квартире владельца "Бессловесной прислуги". Своего
приятеля Фламбо Энгус нашел в помещавшемся позади приемной кабинете, пышно
обставленном в стиле рококо. Кабинет украшали сабли, аркебузы, всякие
восточные диковины, бутылки с итальянским вином, первобытные глиняные
горшки, пушистый персидский кот и невзрачный, запылившийся католический
священник, который в такой обстановке выглядел совсем уж нелепо.
- Это мой друг, отец Браун,- сказал Фламбо.- Я давно хотел вас
познакомить. Прекрасная сегодня погода, только для меня, южанина, немного
холодновато.
- Да, похоже, что в ближайшие дни небо будет безоблачным,- отозвался
Энгус, присаживаясь на восточную, всю в лиловых полосах, оттоманку.
- Нет.- тихо возразил священник,- с неба уже сыплет снег.
И в самом деле, как и предсказал продавец каштанов, за потемневшими
окнами кружили первые хлопья.
- Ну ладно,- мрачно сказал Энгус,- я, к сожалению, пришел по делу, и
притом по очень скверному делу. Видите ли, Фламбо, неподалеку от вас живет
человек, которому позарез нужна ваша помощь. Его все время преследует и
запугивает невидимый враг - негодяй, которого никто и в глаза не видел.
Тут Энгус подробно изложил историю Смайса и Уэлкина, причем начал с
признания Лауры, а под конец присовокупил от себя рассказ о смеющемся
привидении на углу двух безлюдных улиц и о странных словах, отчетливо
прозвучавших в пустой комнате. И чем дальше, тем с большим вниманием слушал
его Фламбо, а священник с безразличным видом сидел в стороне, словно его это
вовсе не касалось. Когда дело дошло до записки, приклеенной к витрине,
Фламбо встал, и от его широких плеч в комнате стало тесно.
- Думается мне,- сказал он,- что лучше вам досказать остальное по
дороге. Пожалуй, нам не стоит терять времени.
- Прекрасно,- сказал Энгус и тоже встал.- Правда, покамест он в
