- Он вымажет себе лицо сажей, если вы это имеете в виду,- смеясь,
воскликнул Блаунт,- и всем наставит фонарей под глазами. Я лично не
возражаю, я человек простой и люблю веселую старую пантомиму, в которой
герой садится на свой цилиндр.
- Только не на мой, пожалуйста,- с достоинством произнес сэр Леопольд
Фишер.
- Ну ладно, ладно,- весело вступился Крук,- не будем ссориться. Человек
на цилиндре - это еще не самая низкопробная шутка!
Неприязнь к молодому человеку в красном галстуке, вызванная его
грабительскими убеждениями и его очевидным ухаживанием за хорошенькой
крестницей Фишера, побудила последнего заметить саркастически повелительным
тоном:
- Не сомневаюсь, что вам известны и более грубые шутки. Не приведете ли
вы нам в пример хоть одну?
- Извольте: цилиндр на человеке,- отвечал социалист.
- Ну, ну, ну! - воскликнул канадец с благодушием истинного варвара.- Не
надо портить праздник. Давайте-ка повеселим сегодня общество. Не будем
мазать лица сажей и садиться на шляпы, если вам это не по душе, но придумаем
что-нибудь в том же роде. Почему бы нам не разыграть настоящую старую
английскую пантомиму - с клоуном, Коломбиной и всем прочим? Я видел такое
представление перед отъездом из Англии, когда мне было лет двенадцать, и у
меня осталось о нем воспоминание яркое, как костер. А когда я в прошлом году
вернулся, оказалось, что пантомим больше не играют. Ставят одни только
плаксивые волшебные сказки. Я хочу видеть хорошую потасовку, раскаленную
кочергу, полисмена, которого разделывают на котлеты, а мне преподносят
принцесс, разглагольствующих при лунном свете, синих птиц и тому подобную
ерунду. Синяя Борода - это по мне, да и тот нравится мне больше всего в виде
Панталоне.
- Я всей душой поддерживаю предложение разделать полисмена на котлеты,-
сказал Джон Крук,- это гораздо более удачное определение социализма, чем то,
которое здесь недавно приводилось. Но спектакль - дело, конечно, слишком
сложное.
- Да что вы! - с увлечением закричал на него мистер Блаунт.- Устроить
арлекинаду? Ничего нет проще! Во-первых, можно нести любую отсебятину, а
во-вторых, на реквизит и декорации сгодится всякая домашняя утварь - столы,
вешалки, бельевые корзины и так далее.
- Да, это верно.- Крук оживился и стал расхаживать по комнате.- Только
вот боюсь, что мне не удастся раздобыть полицейский мундир. Давно уж не
убивал я полисмена.
Блаунт на мгновение задумался и вдруг хлопнул себя по ляжке.
- Достанем! - воскликнул он.- Тут в письме есть телефон Флориана, а он
знает всех костюмеров в Лондоне. Я позвоню ему и велю захватить с собой
костюм полисмена.
И он кинулся к телефону.
- Ах, как чудесно, крестный,- Руби была готова заплясать от радости,- я
буду Коломбиной, а вы - Панталоне.
Миллионер выпрямился и замер в величественной позе языческого божества.
- Я полагаю, моя милая,- сухо проговорил он,- что вам лучше поискать
кого-нибудь другого для роли Панталоне.
- Я могу быть Панталоне, если хочешь,- в первый и последний раз
вмешался в разговор полковник Адаме, вынув изо рта сигару.
- Вам за это нужно памятник поставить,- воскликнул канадец, с сияющим
лицом вернувшийся от телефона.- Ну вот, значит, все устроено. Мистер Крук
будет клоуном - он журналист и, следовательно, знает все устаревшие шутки. Я
могу быть Арлекином - для этого нужны только длинные ноги и умение прыгать.
Мой друг Флориан сказал мне сейчас, что достанет по дороге костюм полисмена
и переоденется. Представление можно устроить здесь, в этом холле, а публику
мы посадим на ступеньки лестницы. Входные двери будут задником; если их
закрыть, у нас получится внутренность английского дома, а открыть -
освещенный луною сад. Ей-богу, все устраивается точно по волшебству.
И, выхватив из кармана кусок мела, унесенного из бильярдной, он провел
на полу черту, отделив воображаемую сцену.
Как им удалось подготовить в такой короткий срок даже это дурацкое
представление - остается загадкой. Но они принялись за дело с тем
безрассудным рвением, которое возникает, когда в доме живет юность. А в тот
вечер в доме жила юность, хотя не все, вероятно, догадались, в чьих глазах и
в чьих сердцах она горела. Как всегда бывает в таких случаях, затея
становилась все безумнее при всей буржуазной благонравности ее
происхождения. Коломбина была очаровательна в своей широкой торчащей юбке,
до странности напоминавшей большой абажур из гостиной. Клоун и Панталоне
набелили себе лица мукой, добытой у повара, и накрасили щеки румянами, тоже
позаимствованными у кого-то из домашних, пожелавшего (как и подобает
истинному благодетелю-христианину) остаться неизвестным. Арлекина, уже
нарядившеюся в, костюм из серебряной бумаги, извлеченной из сигарных ящиков,
с большим трудом удалось остановить в тот момент, когда он собирался разбить
старинную хрустальную люстру, чтобы украситься ее сверкающими подвесками. Он
бы наверняка осуществил свой замысел, если бы Руби не откопала для него
где-то поддельные драгоценности, украшавшие когда-то на маскараде костюм
бубновой дамы. Кстати сказать, ее дядюшка Джеймс Блаунт до того разошелся,
что с ним никакого сладу не было; он вел себя, как озорной школьник. Он
нахлобучил на отца Брауна бумажную ослиную голову, а тот терпеливо снес это
и к тому же изобрел какой-то способ шевелить ее ушами. Блаунт сделал также
попытку прицепить ослиный хвост к фалдам сэра Леопольда Фишера, но на сей
раз его выходка была принята куда менее благосклонно.
- Дядя Джеймс слишком уж развеселился,- сказала Руби, с серьезным видом
вешая Круку на шею гирлянду сосисок.- Что это он?
- Он Арлекин, а вы Коломбина,- ответил Крук.- Ну, а я только клоун,
который повторяет устарелые шутки.
- Лучше бы вы были Арлекином,- сказала она, и сосиски, раскачиваясь,
повисли у него на шее.
Хотя отцу Брауну, успевшему уже вызвать аплодисменты искусным
превращением подушки в младенца, было отлично известно все происходившее за
кулисами, он тем не менее присоединился к зрителям и уселся среди них с
выражением торжественного оживления на лице, словно ребенок, впервые
попавший в театр.
Зрителей было немного - родственники, кое-кто из соседей и слуги. Сэр
Леопольд занял лучшее место, и его массивная фигура почти совсем загородила
сцену от маленького священника, сидевшего позади него; но много ли при этом
потерял священник, театральная критика не знает. Пантомима являла собой
нечто совершенно хаотическое, но все-таки она была не лишена известной
прелести,- ее оживляла и пронизывала искрометная импровизация клоуна Крука.
В обычных условиях Крук был просто умным человеком, но в тот вечер он
чувствовал себя всеведущим и всемогущим - неразумное чувство, мудрое
чувство, которое приходит к молодому человеку, когда он на какой-то миг
уловит на некоем лице некое выражение. Считалось, что он исполняет роль
клоуна; на самом деле он был еще автором (насколько тут вообще мог быть
автор), суфлером, декоратором, рабочим сцены и в довершение всего оркестром.
Во время коротких перерывов в этом безумном представлении он в своих
клоунских доспехах кидался к роялю и барабанил на нем отрывки из популярных
песенок, настолько же неуместных, насколько и подходящих к случаю.
Кульминационным пунктом спектакля, а также и всех событий, было
мгновение, когда двери на заднем плане сцены вдруг распахнулись и зрителям
открылся сад, залитый лунным светом, на фоне которого отчетливо
вырисовывалась фигура знаменитого Флориана. Клоун забарабанил хор
полицейских из оперетты "Пираты из Пензанса", но звуки рояля потонули в
оглушительной овации: великий комик удивительно точно и почти совсем
естественно воспроизводил жесты и осанку полисмена. Арлекин подпрыгнул к
нему и ударил его по каске, пианист заиграл "Где ты раздобыл такую шляпу?" -
а он только озирался вокруг, с потрясающим мастерством изображая изумление;
Арлекин подпрыгнул еще и опять ударил его; а пианист сыграл несколько тактов
из песенки "А затем еще разок...". Потом Арлекин бросился прямо в объятия
полисмена и под грохот аплодисментов повалил его на пол. Тогда-то
французский комик и показал свой знаменитый номер "Мертвец на полу", память
о котором и по сей день живет в окрестностях Путни. Невозможно было
поверить, что это живой человек. Здоровяк Арлекин раскачивал его, как мешок,
из стороны в сторону, подбрасывал и крутил, как резиновую дубинку,- и все
это под уморительные звуки дурацких песенок в исполнении Крука. Когда
Арлекин с натугой оторвал от пола тело комика-констебля, шут за роялем
заиграл "Я восстал ото сна, мне снилася ты", когда он взвалил его себе на
спину, послышалось "С котомкой за плечами", а когда, наконец, Арлекин с
весьма убедительным стуком опустил свою ношу на пол, пианист, вне себя от
восторга, заиграл бойкий мотивчик на такие - как полагают по сей день -
слова: "Письмо я милой написал и бросил по дороге".
Приблизительно в то же время - в момент, когда безумство на
импровизированной сцене достигло апогея,- отец Браун совсем перестал видеть
актеров, ибо прямо перед ним почтенный магнат из Сити встал во весь рост и
принялся ошалело шарить у себя по карманам. Потом он в волнении уселся, все
еще роясь в карманах, потом опять встал и вознамерился было перешагнуть
через рампу на сцену, однако ограничился тем, что бросил свирепый взгляд на
клоуна за роялем и, не говоря ни слова, пулей вылетел из зала.
В течение нескольких последующих минут священник имел полную
возможность следить за дикой, но не лишенной известного изящества пляской
любителя-Арлекина над артистически бесчувственным телом его врага. С
подлинным, хотя и грубоватым искусством Арлекин танцевал теперь в
распахнутых дверях, потом стал уходить все дальше и дальше в глубь сада,
наполненного тишиной и лунным светом. Его наскоро склеенное из бумаги
одеяние, слишком уж сверкающее в огнях рампы, становилось
волшебно-серебристым по мере того, как он удалялся, танцуя в лунном сиянии.
Зрители с громом аплодисментов повскакали с мест и бросились к сцене,
но в это время отец Браун почувствовал, что кто-то тронул его за рукав и
шепотом попросил пройти в кабинет полковника.
Он последовал за слугой со все возрастающим чувством беспокойства,
которое отнюдь не уменьшилось при виде торжественно-комической сцены,
представившейся ему, когда он вошел в кабинет. Полковник Адаме, все еще
наряженный в костюм Панталоне, сидел, понуро кивая рогом китового уса, и в
старых его глазах была печаль, которая могла бы отрезвить вакханалию.
Опершись о камин и тяжело дыша, стоял сэр Леопольд Фишер; вид у него был
перепуганный и важный.
- Произошла очень неприятная история, отец Браун,- сказал Адаме.- Дело
в том, что бриллианты, которые мы сегодня видели, исчезли у моего друга из
заднего кармана. А так как вы...
- А так как я,- продолжил отец Браун, простодушно улыбнувшись,- сидел
позади него...
- Ничего подобного,- с нажимом сказал полковник Адаме, в упор глядя на
Фишера, из чего можно было заключить, что нечто подобное уже было
высказано.- Я только прошу вас как джентльмена оказать нам помощь.
- То есть вывернуть свои карманы,- закончил отец Браун и поспешил это
сделать, вытащив на свет Божий семь шиллингов шесть пенсов, обратный билет в
Лондон, маленькое серебряное распятие, маленький требник и плитку шоколада.
