силясь его понять. Наконец на ее лице мелькнуло какое-то подобие улыбки, и
она опустилась на стул.
- Вам не кажется,- непринужденно рассуждал Энгус,- что поедать эти
булочки, когда они стоят всего полпенса, поистине жестоко? Ведь они могли бы
дорасти до пенса. Я брошу эту варварскую забаву, как только мы поженимся.
Девушка встала со стула и подошла к окну. Видно было, что она глубоко
задумалась, но не испытывала к юноше никакой неприязни. А когда наконец она
решительно обернулась, то с изумлением увидела, что Энгус уже опустошил
витрину и раскладывает на столе свою добычу. Тут были и пирамиды конфет в
ярких фантиках, и несколько блюд с бутербродами, и два графина, наполненных
теми таинственными напитками - портвейном и хересом,- которые незаменимы в
кондитерском деле. Старательно разместив все это, он водрузил в центре
белоснежный обливной торт, служивший главным украшением витрины.
- Что это вы делаете? - спросила она.
- То, что положено, дорогая Лаура...- начал он.
- Ах, ради Бога, погодите минутку! - воскликнула она.- И не
разговаривайте со мной в таком тоне. Я спрашиваю, что это такое?
- Торжественный ужин, мисс Хоун.
- А это что? - спросила она, нетерпеливо указывая на белоснежную
обсахаренную гору.
- Свадебный торт, миссис Энгус.
Девушка подошла к столу, схватила торт и отнесла на место, в витрину;
затем вернулась и, изящно опершись локтями о стол, взглянула на молодого
человека не без благосклонности, но с изрядной досадой.
- Вы даже не даете мне подумать,- сказала она.
- Я не так глуп,- ответил он.- У меня свой понятия о христианском
смирении.
Она не сводила с него глаз, но, несмотря на улыбку, лицо ее становилось
все серьезнее.
- Мистер Энгус,- спокойно произнесла она,- прежде чем вы снова
приметесь за свои глупости, я должна вкратце рассказать вам о себе.
- Я польщен,- отвечал Энгус серьезно.- Но уж если так, расскажите
заодно и обо мне тоже.
- Да помолчите, выслушайте меня,- сказала она.- Мне нечего стыдиться и
даже сожалеть не о чем. Но что вы запоете, если узнаете, что со мной
приключилась история, которая меня ничуть не трогает, но преследует, как
кошмар?
- Ну, если на то пошло,- серьезно ответил он,- стало быть, надо
принести торт обратно.
- Нет, вы сперва послушайте,- настаивала Лаура.- Начнем с того, что мой
отец держал гостиницу под названием "Золотая рыбка" в Ладбери, а я работала
за стойкой бара.
- А я-то гадаю,- ввернул он,- отчего именно в этой кондитерской царит
столь благочестивый, христианский дух*.
* Рыба - священный знак в ранней христианской символике.
- Ладбери - это сонная, захолустная, поросшая бурьяном дыра в одном из
восточных графств, и "Золотую рыбку" посещали только заезжие коммивояжеры да
еще - самая неприятная публика, какую только можно вообразить, хотя вы этого
и вообразить не можете. Я говорю о мелких, ничтожных людишках, у которых еще
хватает денег, чтобы бездельничать да околачиваться по барам или играть на
скачках, причем все они одеты с вызывающей бедностью, хотя последний бедняк
несравненно достойнее их всех. Но даже эти юные шалопаи редко удостаивали
нас посещением, а те двое, что заходили чаще прочих, были не лучше, а хуже
остальных завсегдатаев решительно во всех отношениях. У обоих водились
деньги, и меня злил их вечно праздный вид и безвкусная манера одеваться. Но
я все-таки жалела их: мне почему-то казалось, что они пристрастились к
нашему маленькому, почти никем не посещаемому бару оттого, что каждый из них
страдал физическим пороком - из тех, над которыми любит насмехаться всякая
деревенщина. Это были даже не пороки, а скорее особенности. Один из них был
удивительно мал ростом, почти карлик, во всяком случае, не выше любого
жокея. Впрочем, с жокеем он не имел ничего общего: круглая черноволосая
голова, аккуратно подстриженная бородка, блестящие, зоркие, как у птицы,
глаза; он позванивал деньгами в карманах, позвякивал массивной золотой цепью
от часов и всегда слишком старался одеваться, как джентльмен, чтобы сойти за
истого джентльмена. Меж тем глупцом этого шалопая не назовешь: он был
редкостный мастак на всякие пустые затеи,- например, то показывал ни с того
ни с сего фокусы, то устраивал настоящий фейерверк из пятнадцати спичек,
которые зажигались подряд одна от другой, то вырезал из банана танцующих
человечков. Прозывался он Изидор Смайс, и я, как сейчас, вижу его маленькую
чернявую физиономию: вот он подходит к стойке и мастерит из пяти сигар
скачущего кенгуру.
Второй больше молчал и был попроще, но почему-то беспокоил меня куда
сильнее, чем бедный малютка Смайс. Рослый, сухопарый, нос с горбинкой - я
даже назвала бы его красивым, хоть он и смахивал на привидение, но он был
невообразимо косоглаз, ничего подобного я в жизни своей на видывала. Бывало,
как глянет, места себе не находишь, а уж куда он глядит, и вовсе не понятно.
Похоже на то, что это уродство ожесточило беднягу, и, в отличие от Смайса,
всегда готового выкинуть какой-нибудь трюк, Джеймс Уэлкин (так звали этого
косоглазого малого) только потягивал вино в нашем баре да бродил в
одиночестве по плоской, унылой округе. Думается мне, Смайс тоже страдал
из-за своего маленького роста, хотя держался молодцом. И вот однажды они
удивили, напугали и глубоко огорчили меня: оба чуть ли не в один день
попросили моей руки.
Теперь-то я понимаю, что поступила тогда довольно глупо. Но ведь в
конце концов эти пугала были в некотором роде моими друзьями, и я боялась,
как бы они не догадались, что я отказываю им из-за их отталкивающего
уродства. И тогда для отвода глаз я сказала, что выйду только за человека,
который сам себе пробил дорогу в жизни. Такие уж у меня взгляды, сказала я,
не могу жить на деньги, которые просто-напросто достались им по наследству.
Я сказала это с самыми благими намерениями, а два дня спустя начались все
злоключения. Сперва я узнала, что они отправились искать счастья, будто в
какой-то глупой детской сказке.
И вот с тех самых пор и по сей день я не видела ни того, ни другого.
Правда, я получила два письма от малютки Смайса - и письма эти были
прелюбопытные.
- А о втором вы что-нибудь слыхали? - спросил Энгус.
- Нет, он мне так и не написал ни разу,- ответила девушка, слегка
поколебавшись.- В первом письме Смайс сообщил только, что отправился с
Уэлкином пешком в Лондон, но Уэлкин оказался отличным ходоком, малыш Смайс
никак не поспевал за ним и присел отдохнуть у дороги. По счастливой
случайности, его подобрал бродячий цирк - и отчасти потому, что он был почти
карлик, отчасти же потому, что он в самом деле был ловкий малый, ему вскоре
удалось обратить на себя внимание, и его взяли в "Аквариум" показывать
какие-то фокусы, не упомню уж, какие. Об этом он сообщил в первом письме.
Второе оказалось еще удивительнее - я получила его на прошлой неделе.
Известный нам юноша по фамилии Энгус допил кофе и поглядел на девушку с
кротким терпением. А она продолжала свой рассказ, слегка скривив губы в
невеселой улыбке.
- Вы, наверное, видели на заборах крикливую рекламу: "Бессловесная
прислуга фирмы "Смайс"? Если нет, то вы, должно быть, единственный, кто ее
не видел. Право, в таких делах я мало что смыслю, но это какие-то заводные
машины, которые выполняют любую домашнюю работу. Ну, сами понимаете:
"Нажмите кнопку - и вот вам Непьющий Дворецкий", "Поверните рычажок - и
перед вами десять Благонравных Горничных". Да вы наверняка видели рекламу.
Так вот, какими бы эти самые машины ни были, но это золотое дно, и огребает
все шустрый малютка, которого я знала в Ладбери. Я, конечно, рада, что
бедняге так повезло, но вместе с тем мне очень страшно: ведь в любую минуту
он может заявиться сюда и сказать, что пробил себе дорогу, и это будет сущая
правда.
- А что же второй? - со спокойной настойчивостью повторил Энгус.
Лаура Хоуп внезапно встала.
- Друг мой,- сказала она,- Кажется, вы настоящий колдун и видите меня
насквозь. Что ж, ваша правда. Да, от второго я не получила ни строчки и
представления не имею, где он и что с ним. Но его-то я и боюсь. Он-то и
преследует меня. Он-то и сводит меня с ума. Мне даже кажется, что уже свел:
он повсюду мерещится мне, хотя никак не может быть рядом, его голос слышится
мне, хотя он никак не может со мной разговаривать.
- Ну, милочка,- весело сказал молодой человек.- Да будь это хоть сам
Сатана, ему все равно крыть нечем, раз уж вы рассказали о нем. С ума сходят
только в одиночку. А когда именно вам померещился или послышался наш
косоглазый приятель?
- Я слышала смех Джеймса Уэлкина так же ясно, как слышу сейчас вас,-
спокойно ответила девушка.- Именно его, потому что рядом никого не было. Я
стояла на углу, у дверей кондитерской, и могла видеть разом обе улицы. Я уже
позабыла, как он смеется, хотя смех у него не менее своеобразный, чем его
косоглазие. Почти год я не вспоминала о нем. И клянусь всем святым: не
прошло и минуты, как я получила первое письмо от его соперника.
- А удалось вам вытянуть из этого призрака хоть слово или возглас? -
полюбопытствовал Энгус.
Лаура содрогнулась, но совладала с собой и ответила спокойно:
- Да. Как только я дочитала второе письмо Изидора Смайса, где он
сообщал, что добился успеха, в ту самую минуту я услыхала слова Уэлкина:
"Все равно вы ему не достанетесь". Он произнес это так отчетливо, словно был
рядом, в комнате. Вот ужас! Наверное, я сошла с ума.
- Если бы вы в самом деле сошли с ума,- сказал молодой человек,- вы
никогда не признали бы этого. Впрочем, в истории с этой невидимой личностью
действительно есть нечто странное. Но одна голова - хорошо, а две - лучше, я
не говорю уже о прочих частях тела, дабы пощадить вашу скромность, и, право,
если вы позволите мне, человеку верному и практичному, опять принести из
витрины свадебный торт...
Не успел он договорить, как с улицы донесся металлический скрежет и у
дверей кондитерской резко затормозил подлетевший на бешеной скорости
крохотный автомобиль. В тот же миг маленький человечек в блестящем цилиндре
уже стоял на пороге и в нетерпении переминался с ноги на ногу.
До сих пор Энгус не хотел портить себе нервы и держался беспечно, но
теперь ему не удалось скрыть волнения - он встал и шагнул из задней комнаты
навстречу незваному гостю. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы
оправдать худшие подозрения влюбленного. Шикарная одежда и крохотный рост,
задиристо выставленная вперед бороденка, умные, живые глаза, холеные,
дрожащие от волнения руки,- конечно же, это был тот самый человек, о котором
только что говорила девушка,- не кто иной, как Изидор Смайс, некогда
мастеривший игрушки из банановой кожуры и спичечных коробков, Изидор Смайс,
ныне наживавший миллионы на металлических непьющих дворецких и благонравных
горничных. В мгновение ока оба чутьем угадали ревность, обуревавшую каждого
из них, и минуту смотрели друг на друга с той особой холодной
снисходительностью, которая ярче всего выражает самый дух соперничества.
Мистер Смайс, однако, и словом не обмолвился об истинной причине их
вражды, а только произнес с горячностью:
- Мисс Хоуп видела, что там прилеплено на витрине?
- На витрине? - удивленно переспросил Энгус.
- С вами мы объяснимся позже, а сейчас мне недосуг,- резко бросил
коротышка-миллионер.- Здесь заварилась какая-то дурацкая каша, которую надо
расхлебать.
Он ткнул полированной тростью в сторону витрины, недавно опустошенной
