расстелил одно из них подле нее и перекатил ее на одеяло, а потом накрыл
другим. Она прошептала слова благодарности и еще раз приподняла голову,
когда он подкладывал под нее ее сложенную одежду. Затем заснула мертвым
сном, и Подменыш лежал на ней, как любовник. Она не отпускала его даже
во сне, эту злую вещь, которой служила.
Он считал, что они уже основательно заблудились. Прошло четыре дня
с тех пор, как они прошли через пустоту, которой не мог осознать разум,
прошли через Врата. Путь назад был невозможен. Они покинули те места и не
знали, куда попали, что за люди здесь живут -- они знали только, что сюда вели
Врата, и что те Врата, через которые они прошли, теперь уже уничтожены,
закрыты.
Было это результатом войны, которую они вели -- войны против
древнего волшебства, против могущества, созданного кел. Такова была
одержимость Моргейн и таков был долг его, ее слуги... и не ему было судить,
почему она выбрала именно этот, а не другой путь. Сам он шел за нею потому,
что в Эндаре дал ей клятву. Она искала главные Врата этого мира, Врата,
которые ей надлежало закрыть. И она нашла их, потому что Подменыш
никогда не лгал. Это были те самые Врата, через которые они попали в эту
страну, и через которые следом за ними ворвались их враги.
Они бежали, спасая свою жизнь, но, как назло, эта страна уже
оказалась во власти их врагов.
-- Это на нас все еще воздействуют те Врата, которые мы только что
покинули,-- сказала Моргейн, когда они начинали путешествие к северу и меч в
первый раз предупредил их. Но по мере того, как они удалялись от Врат, а меч
давал все тот же обескураживающий ответ, Моргейн начинала что-то невнятно
объяснять о горизонте и кривизне земной поверхности и о других вещах,
которые Вейни понять не мог. Но затем в конце концов покачала головой, и на
лице ее был страх. Он пытался убедить ее, что они все равно ничего сделать с
этим не могут, что им остается только бежать, что враги рано или поздно
настигнут их. Но утешить ее этим он не мог.
-- Я буду точно знать,-- сказала она,-- если этот сигнал к сегодняшнему
вечеру не ослабеет, то меч может найти Врата, меньшие по размерам, но все же
возможно, что мы на другой стороне мира или слишком далеки от Врат. Малые
Врата сияют не так ярко. Если сегодня меч будет светить так же, как и прежде...
тогда мы будем знать наверняка, чего мы добились.
Теперь они это знали.
Вейни снял с себя часть доспехов. Не было у него такой кости, которая
бы не болела, но сегодня у него был плащ и огонь, и он был скрыт от глаз
врагов, и это было лучше, чем то, что он имел прежде. Он укутался в плащ и
прислонился спиной к старому дереву. Меч свой он положил обнаженным на
колени. Шлем с головы он снял в последнюю очередь и отложил в сторону, с
наслаждением чувствуя, как волосы щекочет ветерок. На шлеме его была белая
повязка илина. Ручей журчал в камнях, вздыхали деревья, тихо переступали
лошади, пощипывая на прогалине чахлую траву. Шиюнская кобыла выросла в
стойле, она не умела чувствовать врага, но на Сиптаха можно было
положиться как на человека: тот был обучен, как надо вести себя в бою, и не
доверял чужакам, и потому Вейни верил серому коню как себе самому. Полный
желудок, тепло, ручей, из которого можно утолить жажду, изобилие дичи,
достойной охоты.
Поднялась луна -- маленькая, непуганная; увидеть что-нибудь
подобное, когда не знаешь пути домой, бывает полезно. Луна была похожа на
ту, что всходила над лесами Эндара-Карша. Он мог бы даже почувствовать
себя спокойным -- если бы Подменыш показывал какой-нибудь другой путь.
Заря поднялась тихо и незаметно, с пением птиц и фырканьем лошадей.
Вейни по-прежнему сидел, поддерживая голову руками и с трудом удерживаясь,
чтобы не закрыть смыкающихся век. Моргейн пошевелилась, протянула руку к
оружию, изумленно заморгала, увидев его, опершись на локоть.
-- Что случилось? Ты спал на посту?
Он вздрогнул в предчувствии ее гнева и потряс головой.
-- Я решил не будить вас. Вы выглядели очень усталой.
-- Что ж, по-твоему, будет лучше, если ты сегодня будешь вываливаться
из седла?
Он улыбнулся и опять покачал головой, все же задетый ее тоном. Она
не любила, когда о ней слишком пеклись, и потому очень часто заставляла себя
ехать, когда больше всего ей хотелось остановиться и отдохнуть. Это было
непременной частью отношений межу ними, между илином и лио, слугой
и госпожой. И она никак не могла научиться полагаться на кого-то и хоть
кому-то доверять.
"Предполагается, что я умру,-- подумал он и почувствовал боль в душе.-
- Как и все, кто служил ей раньше".
-- Седлать ли мне лошадей, лио?
Она встала, окутав плечи одеялом -- утро стояло прохладное -- и,
уставившись в землю, прижала ладони к вискам.
-- Мне надо подумать. Получается так, что нам надо бы возвращаться.
Мне надо подумать.
-- Думать лучше на свежую голову.
Глаза ее сверкнули, и он тут же пожалел о своих словах -- для него,
прекрасно знающего все ее привычки, было недопустимо говорить так. Он
знал, что сейчас она вспылит, поставит его на место, приготовился снести это,
как случалось уже сотни раз, случайно или не случайно, и просто стал ждать,
когда это пройдет.
-- Пожалуй, так,-- сказала она, и он был удивлен.-- Что ж, седлай
лошадей.
Он поднялся и оседлал лошадей, чувствуя в сердце тревогу. Движения
давались ему с болью, он прихрамывал, что-то покалывало в боку. "Сломанное
ребро, наверное,-- подумал он.-- Несомненно, ей тоже тяжко, хотя сон
восстанавливает силы..." Но более всего его тревожила ее внезапная
уравновешенность: за его выходкой последовала ее уступка. Они слишком
долго путешествовали вместе и путь утомил их до крайности. Никакого
отдыха, никогда не отдыхая, из одного мира в другой, затем в следующий, и
снова в другой мир. Они умели терпеть боль, но ведь помимо тела у человека
есть еще и душа, смертельно уставшая от смертей, и войн, и ужаса, который не
покидал их, гнался за ними и которому им теперь предстояло идти навстречу.
Если бы она ответила ему гневной отповедью, он бы вполне это понял.
-- Лио,-- сказал Вейни, когда закончил запрягать коней, а она
опустилась на одно колено, чтобы погасить огонь, уничтожить все следы их
пребывания здесь. Он опустился на колени и припал к земле, как подобало
обращаться илину.-- Лио, мне пришло в голову, что если наши враги
находятся там, куда мы собираемся вернуться, то нам нужна передышка. Они,
конечно же, вымотались от этого перехода не меньше, чем мы. А что касается
нас -- лио, поймите, что я пойду с вами куда прикажете и буду с вами до
самого конца, и сделаю все, что вы потребуете -- но я устал, у меня незажившие
раны, и мне кажется, что нужен небольшой отдых на несколько дней, чтобы
кони набрались сил, и совсем не лишним было бы настрелять дичи.
Он просил так, будто нужно это было только лично ему. Если бы он
говорил за них обоих, она тут же заупрямилась бы и ни за что не уступила.
Даже сейчас он ожидал скорее вспышки гнева, чем согласия. Но она лишь
устало кивнула головой, и, более того, положила ладонь на его руку. Краткое
прикосновение -- весьма редкий для нее жест, ни в коем случае не интимный.
-- Мы проедем сегодня вдоль леса,-- сказала она,-- посмотрим, может,
удастся настрелять дичи. Ты прав, лошадей переутомлять нам тоже ни к чему.
Они заслужили отдых, у них уже торчат ребра. Да и ты, я вижу, хромаешь, рука
у тебя плохо действует, и все же пытаешься взять на себя часть моей работы. Ты
имеешь право говорить все, что считаешь правильным.
-- Значит ли это, что вы согласны?
-- Я много раз поступала с тобой неблагодарно. Я сожалею об этом.
Он хотел засмеяться, но не смог. Этот приступ меланхолии нравился ему
все меньше. Люди прокляли Моргейн в Эндаре и Карше, в Шиюне и Хиюдже, а
также во всех странах, лежащих между ними. Друзей у нее было гораздо
меньше, чем врагов. Даже его она однажды случайно чуть не принесла в
жертву, и если говорить честно, то при необходимости поступила бы так даже
не задумываясь.
-- Лио,-- сказал он,-- я понимаю вас лучше, чем вам кажется. Я не
всегда знаю, зачем вы что-то делаете, но всегда знаю, что движет вами. Я всего
лишь послушный вам илин, но илин имеет право спорить с тем, кому он
служит. Однако сами вы служите совсем уж безжалостной вещи. Я это точно
знаю. Вы безумны, если полагаете, что меня удерживает с вами только моя
клятва.
Он сказал, что хотел. И тут же пожалел об этом. Он встал и занялся
делами -- стал приводить в порядок упряжь, делать что-нибудь, лишь бы не
глядеть ей в глаза.
Когда она наконец подошла к Сиптаху и взяла поводья, лицо у нее
снова было хмурым, но скорее от замешательства, чем от гнева.
Моргейн ехала молча, неторопливо, опустив поводья. А его вскоре
одолела усталость. Он согнулся в седле и сунул руки под мышки, заснув в седле
-- так часто делали люди Карша, когда уставали в пути. Она ехала впереди и
отгибала ветви, чтобы они не хлестали его. Солнце было теплым, а листья тихо
шелестели, словно пели песню. Как в лесах Эндара -- будто само время
повернулось вспять и они ехали по тропе, по которой следовали в самом начале
своих странствий.
Что-то хрустнуло в кустах. Лошади встрепенулись, он тут же проснулся
и схватился за меч.
-- Олень.-- Она показала в заросли, где недвижно лежало животное.
Оленем это не было, но очень похоже на оленя, все в золотистых пятнах.
Он спешился с мечом в руке, опасаясь острых рогов, но они оказались каменно-
неподвижны. У Моргейн было и другое оружие помимо Подменыша,
подобное тем, что было у кел. Оно убивало безмолвно и на расстоянии, не
оставляя видимых ран. Она развернулась в седле, дала Вейни нож для
свежевания, и он принялся, смутно припоминая иные времена, снимать шкуру с
животного, как будто это был олень, убитый им в побеленных зимой горах его
родины.
Он выбросил это сравнение из головы.
-- Будь у меня лук,-- сказал он,-- я бы тоже смог добыть оленя, лио.
Она пожала плечами. Она чувствовала, что гордость его уязвлена --
мужскую работу выполняла женщина. Тем не менее обеспечивать пищей
илина полагалось госпоже. Иногда он замечал, что она явно мучается при
мысли, что не может предоставить ему иного очага, кроме лагерного огня, иной
крыши кроме покрова ветвей, и только скудную еду. Из всех лордов, которым
мог служить илин, Моргейн была самой могущественной, но в то же время и
самой бедной. Оружие, которое она дала ему, было старым, конь -- краденым, а
пища -- тоже чем-то вроде этого. Они все время жили как какие-то бандиты. Но
по крайней мере сегодня и в ближайшие дни голод им не грозил, а потому он
умерил тщеславие и поблагодарил госпожу за этот дар.
Долго в этом месте находиться не следовало. Птицы встревожились,
какие-то твари порхали с места на место -- весть о смерти распространялась.
Он взял лучшие куски мяса, отрезав их быстрыми ударами острого лезвия --
этому искусству он научился в Карше, когда находился вне закона и ему
приходилось охотиться на волков на территории враждебных кланов. Тогда
надо было хватать и бежать, заметая следы. Так он поступал до тех пор, пока
не встретился с Моргейн, принятой в род Кайя, и не променял свою свободу на
право сопровождать ее.
Он отмыл руки от крови и привязал шкуру с мясом к седлу, в то время,
как Моргейн прятала останки оленя в чаще. Вскоре о них должны были
позаботиться хищники, но он внимательно осмотрелся, уверясь, что нигде не
осталось лишних следов. Не все их противники были слабыми знатоками леса.
Кто-нибудь из них мог бы различить даже очень слабый след. Одного из таких
врагов он боялся больше всего. Этот недруг принадлежал к клану Кайя, лесным
обитателям Кориса в Эндаре, родному его племени... родному по матери. Этот
недруг был ему близким родственником по материнской линии.
На этот раз они рано разбили бивак и наелись досыта. Они стали
готовить мясо, которое собирались взять с собой -- вялили его на костре,
