находилось высокое окно без занавесок, а справа - пришпиленный к стене
большой календарь. Дни, канувшие в небытие, были старательно зачеркнуты
мягким черным карандашом, очевидно для того, чтобы Бриз, взглянув на
календарь, всегда мог точно знать, какое сегодня число.
Спрэнглер сидел в стороне за столом значительно меньших размеров и
значительно более аккуратном. На столе лежал зеленый регистрационный журнал,
ониксовая подставка для ручек, настольный календарь и морская раковина,
полная спичек, пепла и окурков. Спрэнглер швырял стальные перышки в
прислоненное к противоположной стене войлочное сиденье от стула, беря их по
одному из пригоршни, - настоящий мексиканский метатель ножей у мишени.
Перышки втыкаться не хотели.
В комнате стоял какой-то нежилой, не то что бы затхлый, не то что бы
свежий, но какой-то не человеческий запах - как правило, свойственный
подобным помещениям. Дайте полицейскому управлению совершенно новое здание -
и через три месяца оно насквозь будет пропитано этим запахом. В этом есть
что-то символическое.
Один нью-йоркский репортер написал однажды, что, проезжая за зеленые огни
полицейского участка, словно выезжаешь из этого мира в другой, находящийся
по ту сторону закона.
Я сел. Бриз достал из кармана сигарету в целлофановой обертке и начал
исполнять заведенный ритуал - жест за жестом, неизменно и педантично.
Наконец он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную
пепельницу и сказал:
- Эй, Спрэнглер!
Спрэнглер повернул голову к Бризу, и Бриз повернул голову к Спрэнглеру.
Они ухмыльнулись друг другу. Бриз указал на меня сигарой:
- Смотри, как он потеет.
Спрэнглер должен был развернуться всем телом в мою сторону, чтобы
увидеть, как я потею. Если, конечно, я потел. Не могу сказать.
- Вы, ребята, остроумны, как пара стоптанных сандалий. Как это у вас,
черт возьми, получается? - восхитился я.
- Кончай острить, - сказал Бриз. - Что, хлопотное было утречко?
- Точно.
Он все еще ухмылялся. И Спрэнглер все еще ухмылялся. И что бы там Бриз ни
катал языком во рту - он явно не торопился это глотать.
Наконец он откашлялся, придал веснушчатому лицу серьезное выражение, чуть
отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на меня в упор, но все-таки видеть
боковым зрением, и сказал отсутствующим голосом:
- Хенч признался.
Спрэнглер резко развернулся, чтобы увидеть мою реакцию. Он подался
вперед, чуть не упав со стула, и губы его приоткрылись в почти что
неприличной экстатической улыбочке.
- Чем это вы на него воздействовали? - поинтересовался я. Киркомотыгой?
Оба молчали, пожирая меня глазами.
- Этот итальяшка, - произнес наконец Бриз.
- Этот - что?
- Ты рад, парень?
- Вы собираетесь рассказать мне, в чем дело? Или собираетесь сидеть тут -
жирные и самодовольные - и наблюдать за тем, как я радуюсь?
- Нам нравится наблюдать, как кто-то радуется, - сказал Бриз. Нам не
часто представляется такая возможность.
Я сунул сигарету в зубы и пожевал ее.
- Мы на него воздействовали итальяшкой, - сказал Бриз. Итальяшкой по
имени Палермо.
- О. Знаете что?
- Что? - спросил Бриз.
- Я только что понял, в чем особенность диалогов с полицейскими.
- В чем?
- В их репликах каждое последующее слово является кульминационным.
- Так ты хочешь знать? - спокойно поинтересовался Бриз. - Или все-таки
хочешь немного поострить?
- Я хочу знать.
- Значит, дело было так. Хенч был пьян. И не просто пьян, а до самой
ручки. Он пил уже несколько недель и почти перестал есть и спать. Только
одно спиртное. И дошел до той точки, когда уже не пьянел после очередного
приема, а как будто даже трезвел. И виски было для него последней
реальностью в этом мире. Когда парень допивается до такого состояния, и
вдруг у него отнимают виски, не предлагая взамен ничего похожего, он может
окончательно спятить.
Я ничего не сказал. На юном лице Спрэнглера блуждала все та же
неприличная улыбочка. Бриз постучал пальцем по сигаре - пепел с нее упал, он
сунул сигару в зубы и продолжил:
- Так вот, у Хенча был заскок. Но мы не хотим, чтобы это обстоятельство
фигурировало в деле. Наш подследственный не должен иметь никаких приводов к
психиатру.
- Мне показалось, вы были уверены в его невиновности.
Бриз неопределенно кивнул:
- Это было вчера. Или я просто пошутил. В любом случае, ночью Хенч - бац!
- и спятил. Так что его отволокли в тюремный госпиталь и накачали
наркотиками. Тюремный врач. Но это между нами. В протоколе никаких
наркотиков. Уловил мысль?
- Все слишком ясно.
- Да.
Мой тон как будто показался ему подозрительным, но он был слишком
поглощен предметом, чтобы отвлекаться на мелочи.
- Так вот, сегодня утром он был в прекрасном состоянии. Действие
наркотиков еще не прекратилось; парень бледен, но вполне миролюбив. Мы пошли
посмотреть на него. "Как дела, парень? Какие-нибудь пожелания? Вплоть до
любой мелочи. Будем рады услужить. Как с тобой здесь обращаются?" Ну, ты
знаешь эти прихваты.
- Конечно, - сказал я. - Я знаю эти прихваты.
- Значит, чуть погодя он разевает пасть достаточно широко, чтобы
произнести слово "Палермо". Палермо - это имя итальяшки, владельца
похоронного бюро, и этого дома, и прочего. Вспоминаешь? Вижу, вспоминаешь.
Из-за высокой блондинки. Но все это чушь собачья. У этих итальяшек одни
блондинки на уме - шеренгами по двенадцать. Но этот Палермо - серьезный тип.
Я поспрашивал в округе. Не из тех, кому можно приказывать. Я говорю Хенчу:
"Значит, Палермо - твой друг?" Он говорит: "Позвоните Палермо". Ну, мы
возвращаемся сюда и звоним Палермо, тот говорит, что сейчас же прибудет.
О'кей. И приезжает очень скоро. И между нами происходит следующий разговор:
"Хенч хочет видеть вас, мистер Палермо. Не знаю зачем". - "Бедняга Хенч,
говорит Палермо. - Хороший парень. Надеюсь, с ним все о'кей. Он хочет
смотреть меня, хорошо. Я смотреть его. Я смотреть его один, без всякий
полицейский". Я говорю: "О'кей, мистер Палермо", и мы отправляемся в
тюремный госпиталь, и Палермо беседует с Хенчем без свидетелей. Спустя
некоторое время Палермо выходит и говорит: "О'кей, полицейский. Он
признался. Я платить адвокату, может быть. Я люблю этот бедняга". Вот таким
образом. И он уходит.
Я ничего не сказал. Наступила пауза. Громкоговоритель на стене стал
передавать новости. Бриз начал было вслушиваться, но через десять-двенадцать
слов отвлекся.
- Значит, мы пошли к Хенчу со стенографисткой, и он нам все выложил.
Филлипс приставал к его девице. Это было накануне, на площадке. Хенч был в
комнате и все оттуда видел, но Филлипс зашел в свою квартиру и закрыл дверь
прежде, чем Хенч успел выйти. Но парень разозлился. И подбил девушке глаз.
Но не успокоился на этом. Он просто зациклился на этой мысли, как
зацикливаются пьяные. Он все время говорил себе: "Этот щенок не имеет права
приставать к моей девушке, это ему так просто не сойдет, он меня еще
попомнит". Короче, Филлипса из поля зрения он не выпускал. Вчера вечером он
увидел, как Филлипс заходит в свою квартиру. Хенч велит девице пойти
прогуляться, она отказывается, так что Хенч подбивает ей второй глаз, после
чего она идет прогуляться. Парень стучит к Филлипсу, и тот ему открывает.
Хенч несколько удивлен этим обстоятельством, но я объяснил ему, что Филлипс
ждал тебя. Так или иначе, дверь открывается, Хенч входит в квартиру и
сообщает Филлипсу все, что о нем думает и что собирается с ним сделать.
Филлипс напуган, вытаскивает пистолет. Хенч бьет его кастетом в висок.
Филлипс падает, но Хенч местью не удовлетворен. Вы врезали парню, тот
валится с ног - и что остается вам? Ни - полного удовлетворения, ни -
толковой мести... Хенч поднимает с полу пистолет; он очень пьян и очень
неудовлетворен, а Филлипс к тому же вцепляется ему в ногу. Хенч сам не
понимает, зачем он сделал то, что сделал затем. В голове у него помутилось.
Он тащит Филлипса в ванную и разбирается с ним с помощью его же собственного
пистолета. Как вам это нравится?
- Я влюблен, - сказал я. - Но какое удовольствие Хенч получил от всего
этого?
- Ну, ты знаешь пьяных. Так или иначе, дело сделано. Пистолет принадлежит
Филлипсу, но Хенч не хочет, чтобы это выглядело самоубийством - иначе
опять-таки ни малейшего удовлетворения. Поэтому Хенч забирает пистолет
Филлипса и кладет его себе под подушку, а от своего собственного -
избавляется. Возможно, отдает его какому-нибудь лихому пареньку из этой
округи. Потом он находит девицу, и они идут закусить.
- Бесподобный нюанс, - восхитился я. - То, что он положил пистолет себе
под подушку. Я бы до этого не додумался.
Бриз откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок. Спрэнглер,
убедившись, что основная часть представления завершена, развернулся, взял
пару перышек и метнул одно из них в войлочное сиденье.
- Давай посмотрим с другой стороны, - сказал Бриз. - В чем заключался
трюк? Смотри, как Хенч все проделал. Он был пьян, но кое-что все-таки
соображал. Он нашел и показал нам пистолет еще до того, как труп был
обнаружен. Сначала мы заподозрили было Хенча, но потом поверили его
показаниям. Они выглядели убедительно. Какой идиот сможет так поступить, как
поступил Хенч? В его действиях не было никакого смысла. Поэтому мы поверили,
что кто-то подложил пистолет под подушку, а пистолет Хенча забрал. Ну а если
бы Хенч избавился не от своего пистолета, а от пистолета Филлипса - разве
для него это было бы лучше? Обстоятельства складывались так, что мы все
равно заподозрили бы его. И в этом случае он ничем не смог бы усыпить наши
подозрения и заставить нас думать иначе. Он же повел себя так, что сумел
убедить нас: он всего лишь безобидный пьяница, который оставил дверь
открытой, выйдя перекусить, и кто-то подкинул ему в это время пистолет.
Он смолк. Губы его приоткрылись, грубая веснушчатая рука держала сигару у
самого рта, бледно-голубые глаза полицейского были полны неотчетливого
удовлетворения.
- Ладно, - сказал я. - Если уж Хенчу так приспичило признаться, все это
не имеет никакого значения. Он будет писать апелляцию?
- Конечно. Полагаю, Палермо поможет ему смягчить формулировку обвинения.
Естественно, я не могу быть в этом абсолютно уверен.
- А зачем вообще Палермо помогать ему?
- Он вроде бы симпатизирует парню. А Палермо не из тех, с кем можно
конфликтовать.
- Ясно. - Я встал. Спрэнглер искоса взглянул на меня блестящими глазами.
- А что девушка?
- Не говорит ни слова. Очень сообразительна. Мы ничего не можем с ней
поделать. Мелко суетимся вокруг. Не пинать же ее ногами? Какова бы ни была
твоя работа - это твоя работа. Усек?
- И девушка эта - высокая блондинка, - сказал я. - Не первой свежести, но
все-таки высокая блондинка.
- Черт, я как-то об этом не подумал, - сказал Бриз.
Он обдумал мои слова и потряс головой.
- Нет, ничего похожего, Марлоу. Не тот класс.
- Помыть ее да протрезвить - и неизвестно еще, что получится, сказал я. -
Класс - это качество, которое легко растворяется в алкоголе. Я вам не нужен
больше?
- Вроде нет. - Бриз нацелил сигару мне в глаз. - Не то чтобы я не хочу
услышать твою историю. Но не думаю, что в данных обстоятельствах имею полное
право настаивать на ней.
- Очень порядочно с вашей стороны, - сказал я. - И с вашей тоже,
Спрэнглер. Много радости и счастья в жизни вам обоим.
Они смотрели мне вслед с чуть вытянутыми физиономиями.
Я спустился в просторный мраморный вестибюль, вышел и вывел машину со
