Хочешь - какой-нибудь "Гулаг" читай, хочешь - порнуху с картинками. Ты
только вовремя изобрети чего, подсуетись - и порядок.
Я вот сам хочу по науке пойти - открыть какого-нибудь неизвестного микроба.
За это башляют - пиздец! Но в ящике сидеть не надо зато!
Председатель напоминает рассказчику тему заседания и ряд требований
регламента.
- Ставь всем по банану и трещи хоть до завтра! А так - придерживайтесь
темы!
Докладчик извиняется и продолжает.
Только во одном они как все люди. И тут ни хера не поделаешь. В колхоз их
возят все равно. И этот институт тоже возят. Логика тут простая. Их особый
колхоз обеспечивает. И туда тоже левых людей не закинешь. Так что будь ты
хоть Бойль и Мариотт, а милости просим в поле!
И как-то в сентябре они поехали. Сначала едет бригада квартирьеров -
получать простыни, матрасы, койки собрать, ну - то-с°... Вот и эти два
друга поехали.
Все получили-раскидали, проверили столовку, отопление, сушилки - и сортир.
А сортир хитрый. Он в этом месте как бы был предусмотрен, но канализация
там уже года три как рога воткнула, и построили им банальный сельский
планетарий, но с изюминкой: коробку саму поставили на канаву, и просто две
доски-двухдюймовки настелили - садись и верзай. Но в дверце окошко со
стеклом прохерачили , не пожалели, а внутри лампочку повесили, ученые
все-таки, надо же им где-то читать.
Лампочку эту загребной повесил - у него такая мания была - верзать с
книжечкой. Дома у него, говорят, не сортир был - библиотека. Прямо полки
висели - тут, тут и тут!
Приехали назавтра остальные ядерщики. Сходили в поле, картофанчик в машинку
покидали, похрюкали радикулитами. А вечером - ясное дело, даром что
ядерщики, тоже ведь люди - забухали по-черному. Стаканами виски без
содовой!
Ну а тот, который загребной - тот им и заявляет со всей своей двухметровой
высоты положения, что он пить не желает, у него мысль пошла, мол. Ну,
мужики остальные ему, понятно , говорят, пошла - так гони е° на хер, не
место и не время сейчас мысли размышлять, дело стоит, виски киснет, а он им
с этаким понтом выдает, что он плевать на их виски хотел и будет сегодня
обдумывать одно дело, а как обдумает, сразу огребет бабки и проставу всем
сделает. Ну и отманались они от него.
А кент его, боксер-мухач , рулевой-вниз-головой, сел со всеми за столик, и
давай жрать е°, проклятую, почем зря со всеми на равных, стаканами. Ну и
сообразно своего веса первым и дошел до кондиции.
Стало ему херово. И пошел он харч скинуть, а человек-то интилигентный,
блин, во дворе ему никак не блюется, и поперся он через двор в сортир,
поскользнулся там на мокрой доске и звезданулся в канаву, в ту самую. И там
угрелся, и уснул.
Мужики-ядерщики тем временем нажрались и стали анекдоты травить, петь
блатные песни там, в очко на щелбаны играть - ну сами знаете, колхозные все
эти дела. Ну и задолбало это все загребного мыслителя в корягу. Набил он
трубочку "РОНСОН" кайфовый из ихнего ящичного магазина табачком "Амфора",
взял с собой еще табаку, "Литературную Газету" и важно так продефилировал в
сортир мимо всех, вы мол, тут все пьяные свиньи, а я трезвый, как
Дартаньян.
Присел он на досочку, включив свет, раскурил трубочку, развернул газету на
последней странице, затяжечку сделал, расслабился. Ну и приступил к делу,
зачем пришел.
А тот внизу лежит себе, спит, а сквозь сон свой пьяный, забыдуху дремучую,
чувствует, как ему на голову что-то валится. А так как ему уже все чувства,
кроме осязания, отказали, так он и запустил вверх руку и схватил в кулак
первый ему попавшийся отвисающий предмет.
Мужики как раз вылезли на крылечко покурить. И видят такое дело - сначала
из окошка в дверях сортира вылетает стекло. Затем там появляется голова
бородатая, этого загребного. А потом дверка с петель на хер, и бежит по
чистому полю мудила со спущенными штанами, с трубкой в зубах, с дверью на
шее и, размахивая "Литературной Газетой", орет что-то страшное сквозь зубы.
Скрылся он бедный в кустах, и оттуда завыл.
А из сортира в это время появляется второй, идет к мужикам, и не может
врубиться, чего они от него рассыпаются. Коррида...
Бедолага тот, мухач, отстирывался потом полдня и одеколон весь извел. Ну и
бухал, ясное дело. А вот загребной таракана в голову поймал. Как припрет
его посрать, идет в лес, там местечко выберет, ощупает, и только там и
верзает, с комфортом, с трубкой, с газетой - а с мужиками ни капли, да еще
и нос воротит.
Решили они над ним пошутить. Мозги-то у него математические, вот и
сказалось на нем. Он как в лес уйдет, так следующую кучку ровно в метре от
прежнего места откладывает.
Ну мужики подкараулили, спрятались за куст, и когда он в очередной раз
пристроился, сунули ему снеговую лопату под жопу.
Он все проделал, подтерся, а мужики лопату и убрали. Тот поворачивается -
посмотреть, что у него вышло, а ничего и нет. Тут мужики думают, дай Бог
ноги, убьет ведь!А он вместо нормальной реакции - в рыло заехать - садится
под елочку, плачет, и, внатуре, маму зовет.
В дурке его потом врачи и санитары уговаривали - присядьте, посмотрите,
какой чистый, удобный, уютный унитаз, совершенно безопасный, вот я сам
сажусь на него без всякого страха! А вот санитар садится! А вот и профессор
приобщается!
А загребной ни в какую. Не срал неделю. Потом природа свое взяла. Как
высадило у него запор, так и крыша на место встала. Он к себе в институт
пришел - и встретил там в курилке своего друга. Мухача того. Ну...
Мухачу он полгода носил в больницу апельсины и кефир. И даже доставал
дефицитное тогда мумие. Но в институт он больше не ходил никогда. Стал в
Долгопрудном тренером по академической гребле.
Председатель высказывается о рассказе в положительном тоне, отмечая,
однако, несколько вольную трактовку быта и жизни физиков-ядерщиков, но
приветствуя его общий философский смысл. Обсуждение носит противоречивый
характер, и Председатель своей волей прекращает его (заткнитесь, господа!)
, после чего слова просит О. С. Самородов, до этого активно выступавший в
прениях. Председатель требует объявить название рассказа и предоставляет
слово члену Клуба О.С."Пегасу" Самородову.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК НЕЗАСЛУЖЕННО ПОСТРАДАЛ ГЕРОЙ ЗАПОЛЯРНЫХ СТРОЕК.
На Крайнем Севере строителей тогда было много. Есть внутри русского народа
свой особый этнос - строители. Они впитали в себя азиатское кочевое и
европейское оседлое начала в самой извилистой форме. Строители, что уже из
самого слова ясно, строят. Дома, заводы, электростанции и нефтепроводы.
Железные и автомобильные дороги. Аэропорты и космодромы. Но при этом после
себя оставляют они все вышеуказанное - и абсолютно выжженную землю. Как
монголо-татарское иго. Кто его знает, почему так происходит. На земле, по
которой прошел строитель, сто лет не растет ничего, кроме бурьяна. На
Крайнем Севере - ничего кроме ягеля. Клюквы вы там, где ступила
строительская нога, в жизни не увидите, а олень, который сожрет этот ягель
сдуру, больше месяца потом не протянет - точно вам говорю.
Когда заканчивается одна большая стройка, все эти кочевники снимаются с
места, и перетаскивают свои вагончики на другую, а те, кто приедет
эксплуатировать возведенный строителями объект, крякнув, приступают к его
обживанию, что далеко не всегда им удается. Сколько на Крайнем таких гиблых
мест - одному Богу известно.
Но иной строитель, бывает, прошляпит момент переезда, и остается там, где
строил и пил последнее время. О таком, отбившемся от стада, я вам и хочу
рассказать. Он пострадал из-за любви.
Некогда, живя стройками и ни о чем не жалея, тусовался он с одной широты на
другую, пока не пришел один раз в кассу за получкой. Из кассы раздался
какой-то вопрос, видимо, уточняли его фамилию. Он сунул голову в окошко - и
увидел полную, в соку, что называется, даму лет сорока - вполне подходящую
ему по возрасту. И не только. Влюбился, бедолага.
Наведя справки, узнал он, что дама его сердца никуда по окончании стройки
ехать не собирается, а планирует остаться здесь, на Крайнем, жить. Бежала
она от чего-то - то ли от мужа, то ли от воспоминаний о нем. И герой мой
начал действовать.
Надев синий костюм, синюю рубашку, переливчатые, от рыжего до черного
колера, штиблеты, и наодеколонившись обильно снаружи и слегка изнутри,
купил у армянина на рынке (куда только не приедет армянин по делам
торговым!) букет каких-то цветов. И пошел объясняться в чувствах. Дама
приняла его гнусно- кокетливо, сказала, что за ней нужно поухаживать, по
возможности ей понравиться и дать ей ,наконец, подумать, а он стерпел,
потому что последний раз ухаживал за женщиной, когда учился в восьмом
классе, а методы ухаживания почерпнул из анекдотов про поручика Ржевского и
демонстрировавшихся разъездными киномеханиками фильмов, преимущественно
комедий. И все-таки чем-то он эту толстую кассиршу привлек, ибо она не
прогнала его и даже попросила заходить еще.
Бурный роман обсуждался всей бригадой. Коллеги подбадривали влюбленного и
даже не отпускали в его адрес соленых шуток - герой мой был человек
наивный, но добрый и уважаемый, да и по пьяни в глаз мог заехать
качественно. И когда стало ясно, что кульминация событий еще впереди, а
стройка заканчивается, бригадир Серега Калкасов сказал ему так:
- Я тебя, Михалыч ( имя его так нам и неизвестно), понимаю. В твои годы
бобылем маяться и мотаться туда- сюда не фонтан. Но как оно еще повернуться
может, кто знает. Ты тут оставайся, мы в Таз двинем, а место я для тебя в
бригаде всегда найду. Так что, ежели что - держи хвост пистолетом. Приму
всегда с дорогой душой.
Бригада уложилась и уехала. А оставила после себя , как водится, сорок га
выжженной тундры и здание какого-то управления в поселке. В управление
перешла работать роковая кассирша. Михалыч остался и вдруг наткнулся на
непостижимое.
Михалыч видел глухие палаточные поселки и большие города. Он строил черт
знает что и умел очень много. Но впервые в жизни он встретил место, где не
нужны ни каменщики , ни бетонщики, ни сварщики, ни монтажники, ни
сантехники (какая на фиг канализация в условиях вечной мерзлоты и за двести
пятьдесят кэмэ до ближайшего города!) Единственная специальность, которая
могла его прокормить в этом месте, включала в себя всего понемногу и
называлась пакостно и унизительно - "разнорабочий". Но чего только не
сделаешь из-за любви. И позабыв про свои шестые и седьмые разряды, Михалыч
начал новую жизнь.
Новые приятели пили много. В общаге жили с ним в комнате еще пять человек,
и керосинили они вдумчиво, сурово и беспощадно. Михалыч пил в меру, для
настроения, с соседями жил мирно, но порознь - менять друзей, да еще каких
друзей, на пятом десятке не так легко. Стал ходить в библиотеку, читать
"Крокодил" и "Вокруг света", поражаясь в последнем тому, что оказывается
есть на свете места, где ему не доводилось бывать.
Работа его тяготила своим отсутствием. Он лишился покоя - раньше он свою
банку принимал заслуженно - теперь она становилась пыткой. Ему и прежде
случалось тянуть по граммульке из пузыря, растягивая его на весь день, но
прежде хмель был легок и грел на ветру, помогая вкалывать. Теперь пьянка
шла сама по себе, а работы почти что не было. Кассирша принимала
ухаживания, но решительно никуда не торопилась. Тоска стала входить в
привычку.
Драматический конец истории приближался неумолимо. Однажды пришло
написанное корявым почерком письмо от Сереги Калкасова. В бригаде у них
беда случилась - погиб по пьяни приятель старый, самый старший в бригаде,
алкаш горючий , но и мастер на все руки. Уснул в колее, вездеход на
гусеницы намотал. Так что в бригаде дырка, и ох, как нужен Михалыч, ох, как
нужен.
А Михалычу в тот день дело поручили. Очки в сортире гудронить.
И был тот сортир особенный, вечномерзлотный, и устроен он был так. В
подвале дома оборудовали бетонный бункер-приемник, в потолке коего
проделаны были отверстия, обитые жестью. И стала жесть, разъедаемая
