неблагодарного подлеца не могут залечить мои душевные раны.
Все началось с журналистки и с искусствоведки. Эти порождения дьявола были
порождены дьяволом с кокретной целью - сбивать с пути истинного несчастных
и наивных художников и всячески мешать им работать, под шумок проталкивая
блатных.
Но эти две были вроде ничего. О журналистке после. Сначала про эту,
искусственницу. Эта самая Адель писала в газеты и журналы, а кроме того,
числилась при Очень Большом Музее искусствоведкой. С ней меня познакомил
пьяный Володя Яшке, причем познакомил коварно - он меня привел к себе в
мастерскую, познакомил, выпил еще стакан - и уснул, а она как давай меня
хватать за шею, и такое развела паскудствоведение - что и водить стало
нечего. А я -то поработать думал - мы же всего и выпили до того полторы
бутылки.
А утром я проснулся, Яшке нету, убежал поди, от стыда, а она сидит тут, в
моей рубашке, и протягивает мне бутылку пива, искусительница, змея...
И я выпил это ее изворотное зелье, и стала она меня "протежировать", то
есть водить на всякие встречи, устраивать мне знакомство, включая
знакомство с ейным мужем, но тут я ее в чем-то понял и оправдал, муж у нее
такой толстый, что половина ее талантов остается нереализованной, ну, это,
вы поняли, не в сфере искусствоведения. Он на меня посмотрел, у него во
взгляде так и читалось, " мне бы годков двадцать да килограмм сорок
сбросить, и..." А что уж теперь икать - кушать поменьше надо... Но я
отвлекся.
Протежирует она меня - я уж похудел, кисть в руке дрожит, о карандаше и не
говорю, тот просто пляшет. Раньше оно поутру все дрожало и плясало, пивка
попил - и все проходит, а тут - сплошные мышечные боли и нервная
истощенность.
Договорилась она с одной галереей - выставку мою там провернуть. Вставили
меня в план, я под этим делом себе выбил пятидневные каникулы с правом
отказа от секса под предлогом работы, и стал кое что подправлять,
заканчивать, дотягивать... И тут она, озабоченная моим имиджем, прибегает
меня причесывать, одевтаь в рубашки и костюмы, иговорит, что сегодня, мол,
журналистка придет, надо перед ней выглядеть соответственно, что она мол,
имеет вес, и при ее хорошей оценке и появлении статьи вполне реально
получить стипендию для поездки во Францию.
И вот приперлась эта журналистка, по имени Люба, попросила рюмку коньяку, я
глазами хлопаю, а Аделька хвать сумку - и в магазин, а та, как будто того и
ждала - шасть ко мне и этаким низким голосом говорит - "Я помню вашу серию
обнаженной натуры, потом вы продолжили эту тенденцию в серии посвященной
дикой природе и любви, а теперь сделали паузу, все больше работаете в
области натюрморта, а почемюю?"
И стало мне от ее похотливого взгляда жутко и тоскливо... И я стал говорить
в ее диктофон:
- Видите ли, тема любви и природы требует предельной искренности, даже
некоторой наивности от художника, а я, уехав из деревни, где специально
провел год, чтобы оторваться от городской суеты - снова погряз в жизни
мегаполиса со всем его грохотом, темпом, со всем цинизмом и поспешностью -
и теперь понимаю, что серию " Дикая любовь" смогу продолжить только в
будущем, - а она этак лукаво на меня смотрит и говорит:
- Правильно ли я вас поняла ? Значит рисуя любовь, художник сам должен быть
влюблен, рисуя обнаженную натуру - сам обнажен... - и подло снимает платье
через голову.
- Да отстаньте вы от меня с вашей еблей!!! - завопил я, но было поздно...
А потом, в самый разгар, входит Адель, истерически кричит и ломает руки
(мне), и требует, чтобы я тут же доказал, что люблю ее больше чем эту
лахудру, и они набрасываются на меня вдвоем, но вместо секса начинают
просто бить, и оторвавшись на мне как на боксерской груше отваливаются к
стенам и усталая Адель говорит этой борзописке - " Ну ведь правда, он
прелесть! Что я тебе говорила!" - и две стервы сходятся и целуют друг друга
в щечку. Я отнял у них коньяк, залпом его выпил и забылся.
Утром, когда я проснулся от треска в голове, я увидел, что две гадюки лежат
в обнимочку на моем диване, а я - на полу, без одеяла, без подушки, а на
столе - шампанское и еще коньяк, а главное - остатки пюре и котлет, и салат
из крабов зараза, а меня хоть бы кто так кормил...
И тут - звонок в дверь. Я поплелся открывать, а там стоит подонок, правда
тогда я еще не знал, что это подонок, но теперь могу сказать вам это
абсолютно точно. Он был в протертых штанах, с котомкой, с целой огромной
сумкой работ, и с каким-то маленьким, педерастическим этюдничком. Он
отрекомендовался Евгением, а по фамилии - это ж придумать - Ягненковым. Мол
приехал, жить негде, ваш адрес дали. Ну, не выгонишь же - как никак,
художник.
Две лярвы с дивана, как только его увидели, тут же скок со стола - давай о
нем заботиться. А он во всех смыслах голодный с дороги, и так перед ними и
этак красуется, и слово какое умное скажет вовремя, ориентируясь по
контексту, и еще чего... Ну.думаю, подожди, они тебе скоро навешают, как
мне вчера, но ты пока порадуйся... Приехал пять минут тому, а тебе уже и
шампанское, и крабы, а меня разве что на хер не послали, и только я
подумал, а мне говорят -
- Володя, сходи в гастроном, купи там чего-нибудь еще!!!
Ну уж хрен вам, думаю, я на все тут смотреть останусь, на что у вас, гадюк,
совести хватит. На все хватило.
Мне бы его выгнать - да ведь пожалел гаденыша. Я не удивился, когда
оказалось, что в плане галереи моя выставка заменяется его выставкой ( Женя
уедет, а тебе мы еще организуем!), что Жене вот-вот ехать во Францию ( Жене
же рудно пробиваться из Сыктывкара, тебе то мы всегда успеем сделать) , что
Женины работы решил купить какой-то Муденшайссер из городка
Бирштром-Фишкопф земли Шванцвальд, я уже ничему не удивлялся.
Но в ярость я пришел, когда увидел, что в Жениной комнате на его станке
стоит мой холст из серии "Дикая любовь", бездарно замалеванный портретиком
какой-то костлявой бляди, в которой я не без труда узнал по родинке под
пупом Адель... Ему было лень даже холст загрунтовать, теперь у него и
деньги, и Франция, и выставка вот-вот, а он как позорный сортирный ерш,
ворует мои работы и замазывает их своим говном!!!Ебет моих баб, живет у
меня дома, и при этом еще и уничтожает мою "Дикую любовь"!!!
Я осмотрел его картинки - и увидел еще два моих холстика, так же
записанных. И я понял - надо мстить. Все старые работы я спрятал в шкаф под
замок, три дня грунтовал на даче у друга холсты сходного формата и быстро,
по памяти, замалевывал их маслом и еще кое-чем, напоминавшим мою дикую
серию. За два дня до открытия выставки я с радостью обнаружил, что среди
предназначенных на нее работ Женя поставил и заранее мною заготовленную, я
знал, что от такого формата он ни за что не откажется!!!
Адель со своей гнусной подругой зашли ко мне, и глядя на мои обманные
свеженакрашенные работы, хором сказали :
- Нет, Володя, все-таки мы были ослеплены твоей личностью, но работы сами
по себе черезчур торопливы, непроработанны. Их никак нельзя было
выставлять, ты сам же скажешь нам спасибо...- торжествуя в душе, я смиренно
им отвечал:
- Мне очень жаль, что я вас разочаровал...- и грустно побрел на кухню.
И тут на кухне я вдруг загрустил по-настоящему. Я плевать хотел на его
выставки и Франции, я в гробу видел его победы над Аделькой, которая меня
продавала то там, то сям, но неужели этим двум блядям действительно
настолько плевать на мою работу, неужели смазливый щенок с длинным хуем и
откровенно недоделанными, недодуманными, недоросшими картинками мог во так
просто снести мою серию, которую даже не запомнили. Пообщавшись с двумя
этими бабами, я заметил, что Аделька хваткая баба, но в живописи соображает
меньше, чем в своем любимом занятии, но стерва-журналистка, та кое-что все
же кумекала, и мне было обидно разочароваться, они поверив в меня,
заставили меня самого в кои-то веки это сделать, и потом я снова осатлся
один, но вопрос, меня мучивший был посложнее: "А может, в этом просто никто
вообще нигде, никогда и ничего не понимал и не понимает? И это все обман? И
это все - просто ложь и лицемерие? Что же я делаю, на что я положил
тридцать шесть лет, прожитых мной на свете, какого черта я поверил каким-то
там великим, и какие же они великие, если две бляди с совковым верхним
образованием опровергают их, даже не вступая с ними ни в какой спор? И что
же будет теперь со мной - поздновато мне осваивать искусство жить по
привычке, и как..."
Тут на плечо мне ложится рука, и я вижу, что это рука журналистки этой,
которая какого-то черта гладит меня по щеке.
- Слушай. - говорю. - Что тебе еще от меня нужно? Вы меня и так уже унизили
и смешали с говном так, как не удавалось никому, и никому уже не удастся.
Уходи.
- Уйду, если захочешь... Но, только скажи мне сначала - куда ты дел свою
"дикую" серию?
- Да вот она, в комнате стоит...- сказал я, дрогнув.
- Только мне этого не объясняй. Я, кстати, кажется знаю, посему ты подменил
ее этими тряпками, и даже знаю, кажется, зачем. Но я им не скажу. И я с ним
не сплю - если это тебя интересует...
Открытие выставки состоялось позавчера. Вчера в галерее был выходной. Как
раз сегодня должен проявиться битумный лак сквозь масло. Под одной из
жениных картин мною, при помощи битумного лака, правдиво изложена эта
история, а на ряде других нарисованы различные символические фигуры и их
краткие названия. Но я уже этого не увижу - потому что до самолета осталось
уже всего пять часов, и мы с Любочкой уезжаем в Париж!
Какой-то высокий, в замазанном краской свитере смазливый юноша у дверей во
всю глотку кричит "Это подлость!!", женщина рядом с ним говорит много
разных неприличных слов, пытаясь говорить их по нескольку сразу, а художник
Петухов обнимает высокую даму с лицом, говорящем о язвительности и колкости
ее характера.
(на этом рукопись обрывается, но не заканчивается - примечание А.А.)
