согласия императора, справляется, успешно ли они проходят. Наполеон
настораживается. Он тут же вспоминает, что встретил в Антверпене этого
ненавистного Уврара. Что тут происходит? Что значит это общение между
Англией и Голландией? Но Наполеон не выдает своего удивления: мимоходом
просит он брата показать ему при случае переписку голландского банкира. Тот
сейчас же исполняет просьбу императора, и на обратном пути из Голландии в
Париж Наполеон находит время ее прочесть. И действительно, это переговоры, о
которых он не имеет ни малейшего представления. Придя в ярость, он быстро
разгадывает браконьерскую проделку герцога Отрантского, который снова
охотится на чужой земле. Но, переняв хитрые приемы этого хитреца, он прячет
свое подозрение за сдержанной вежливостью, чтобы не возбудить подозрения у
ловкого противника и не дать ему улизнуть. Только командиру своей
жандармерии Савари, герцогу Ровиго, он сообщает обо всем и приказывает
быстро и незаметно арестовать банкира Уврара и завладеть его бумагами.
И только 2 июня, через три часа после отдачи приказания, вызывает
Наполеон своих министров в Сен-Клу; грубо и без обиняков спрашивает он
герцога Отрантского, известно ли ему что-нибудь о поездке Уврара и не сам ли
он послал его в Амстердам. Фуше удивлен, но еще не подозревает, в какую
западню он попал; он действует, как всегда, когда его в чем-нибудь уличают;
так же как в дни революции в деле с Шометом и в эпоху Директории с Бабефом,
он старается вывернуться, попросту отрекаясь от своего сообщника. Ах, Уврар,
поясняет он, этот навязчивый человек, готовый повсюду совать свой нос, да к
тому же все это дело совсем не серьезно, так просто - забава, ребячество. Но
у Наполеона крепкая хватка, и отделаться от него не так-то просто. "Нет, это
не пустые затеи,- бросает он в ответ.- Это неслыханное превышение власти -
вести за спиной своего государя переговоры с врагами на условиях, которые
ему неизвестны и на которые он вряд ли когда-либо согласится. Это нарушение
долга, которого не может потерпеть даже самое снисходительное правительство.
Необходимо немедленно арестовать Уврара". Фуше становится не по себе. Этого
только не хватало, арестовать Уврара! Он может все выболтать! Фуше
всевозможными увертками старается заставить императора отказаться от этой
чрезвычайной меры. Но император, зная, что его личная охрана уже
позаботилась об аресте Уврара, с насмешкой выслушивает разоблаченного
министра. Он теперь знает настоящего зачинщика этой дерзкой затеи, и отнятые
у Уврара бумаги вскоре разоблачат всю игру, затеянную Фуше.
Теперь-то сверкнула молния из долго сгущавшихся туч недоверия. На
следующий день, в воскресенье, Наполеон после обедни (он, несколько лет тому
назад арестовавший папу, теперь, являясь зятем его апостолического
величества, снова стал набожным) приглашает всех министров и сановников на
утренний прием. Не хватает лишь одного: герцога Отрантского. Он не
приглашен, хотя и занимает министерский пост. Император предлагает своим
советникам занять места за столом и без промедления обращается к ним с
вопросом: "Какого вы мнения о министре, который злоупотребляет своим
положением и без ведома своего государя завязывает сношения с иностранной
державой? О министре, который ведет переговоры на выдуманных им основах и,
таким образом, ставит под удар политику страны? Какое наказание
предусмотрено нашим кодексом за подобное нарушение долга?" Поставив этот
суровый вопрос, император оглядывает всех присутствующих, ожидая, без
сомнения, от своих приближенных и ставленников немедленного выдвижения
предложений об изгнании или о других столь же позорных мерах. Но, увы!
министры, догадываясь, в кого направлена стрела, хранят неловкое молчание. В
душе они солидарны с Фуше, который энергично стремится к заключению мира, и,
как истинные слуги, рады дерзкой шутке, сыгранной с самодержцем. Талейран
(уже не министр, но призванный для разбора этого дела как высший сановник)
усмехается про себя; он вспоминает о собственном унижении, перенесенном два
года тому назад, и ему доставляет удовольствие затруднительное положение, в
котором очутились, с одной стороны Наполеон, а с другой - Фуше; он не любит
обоих. Наконец, канцлер Камбасерес, нарушив молчание, высказывается в
примирительной! духе: "Это безусловная ошибка, заслуживающая строгой кары, и
простительная лишь в том случае, если виновный совершил ее из чрезмерного
усердия к своим служебным обязанностям". "Чрезмерное усердие к служебным
обязанностям!" - гневно восклицает Наполеон. Этот ответ ему не нравится, он
желает не оправдать, а дать серьезный урок - примерно наказать виновного за
самоуправство. С горячностью излагает он все обстоятельства и требует от
присутствующих предложить кандидатуру преемника Фуше.
И опять никто из министров не торопится вмешаться в это неприятное
дело. Фуше внушает им не меньший страх, чем Наполеон. Наконец, Талейран, как
всегда в затруднительном положении, прибегает к своему излюбленному приему -
к остроумной шутке. Обращаясь к соседу, он вполголоса произносит: "Господин
Фуше, несомненно, сделал ошибку, но если бы мне пришлось назначать ему
преемника, я, несомненно, назначил бы того же самого Фуше". Недовольный
своими министрами, которых он сам превратил в автоматов и бессловесных
мамелюков, Наполеон закрывает заседание и призывает к себе в кабинет
канцлера. "Право, не стоит труда обращаться за советами к этим господам. Вы
видите, какие полезные предложения способны они сделать. Но, надеюсь, вы не
думаете, что я обратился к ним за советом прежде, чем не решил этого вопроса
сам. Я уже сделал выбор,- министром полиции будет герцог Ровиго". И, не дав
последнему возможности высказаться, чувствует ли он влечение к столь
неприятной миссии, император в тот же вечер встречает его резким
приказанием: "Вы министр полиции. Давайте присягу и беритесь за дело!"
Отставка Фуше становится злобой дня, и сразу же вся общественность
оказывается на его стороне. Ничто не могло привлечь к этому двуликому
министру стольких симпатий, как его сопротивление неограниченному
самодержавию человека, выдвинутого революцией, которое уже стало в тягость
привыкшему к свободе поколению французов. И никто не хочет понять, почему
стремление заключить, наконец, мир с Англией даже против воли воинственного
императора является преступлением, заслуживающим кары. Все партии: роялисты,
республиканцы, якобинцы, так же как и иностранные послы, единодушно видят в
падении последнего свободомыслящего министра Наполеона явное поражение идеи
мира, и даже в собственной опочивальне Наполеона его вторая жена, Мария
Луиза, так же как некогда Жозефина, заступается за Жозефа Фуше. Единственный
человек при французском дворе, на которого ее отец, австрийский император,
указал как на достойного доверия, теперь уволен,- смущенно заявляет она. Что
может ярче выразить настроение французов, чем то, что именно недовольство
императора возвысило человека в глазах общества; и новый министр полиции
Савари, характеризуя ошеломляющее впечатление, произведенное увольнением
Фуше, заявляет: "Я полагаю, что весть о появлении чумы не могла бы вызвать
большего испуга, чем мое назначение министром полиции". Действительно, за
эти десять лет Жозеф Фуше окреп одновременно с императором.
Непонятно, каким образом, но эти отклики все же повлияли на Наполеона,
потому что, выставив за дверь Фуше, он спешит загладить неприятное
впечатление. Так же, как раньше, в 1802 году, пилюля золотится задним числом
и маскируется новым назначением. Потеря министерского поста компенсируется
герцогу Отрантскому почетным титулом государственного советника, и его
назначают послом империи в Риме. Личное письмо Наполеона к Фуше, в котором
сообщается об отставке, как нельзя лучше говорит о колебаниях, владевших
императором, о страхе и гневе, упреках и благодарности, озлобленности и
примиренности. "Господин герцог Отрантский,- пишет он,- я ценю услуги,
которые вы мне оказали, верю в вашу преданность и усердие в служении моей
особе. Однако я не имею возможности оставить вас на посту министра,- этим я
уронил бы свое достоинство. Пост министра полиции требует полного,
совершенного доверия, каковое не может иметь места с тех пор, как вы в
весьма важном деле поставили на карту мое спокойствие и спокойствие
государства, что в моих глазах не может быть оправдано даже самыми
похвальными побуждениями. Ваше странное представление об обязанностях
министра полиции не сообразуется с благом государства. Не сомневаясь в вашей
преданности и верности, я все же был бы вынужден прибегнуть к постоянному,
утомительному надзору, что мне претит. Наблюдение за вами было бы
необходимым вследствие многочисленных шагов, которые вы предпринимаете по
собственному побуждению, не интересуясь, соответствуют ли они моей воле,
моим намерениям... Я не могу надеяться, что вы измените ваш образ действий,
так как уже в течение нескольких лет явные выражения моего недовольства не
смогли ничего изменить. Опираясь на чистоту своих намерений, вы не желали
понять, что добрые побуждения могут привести к немалым бедам. Моя вера в
ваши способности и в вашу преданность непоколебима.
Я надеюсь, что скоро вам представится случай применить первое и
доказать, находясь у меня на службе, второе". Это письмо, словно потайной
ключ, открывает самые сокровенные чувства Наполеона к Фуше, и стоит второй
раз перечитать этот маленький шедевр, чтобы почувствовать, как в каждой
фразе переплетаются приятие и неприятие, признательность и неприязнь, страх
и скрытое уважение. Самодержец хочет иметь раба и озлоблен, что
наталкивается на самостоятельного человека. Он стремится от него отделаться,
но боится обратить его во врага. Ему жаль его терять, и вместе с тем он
счастлив, что освобождается от такого опасного человека.
Но по мере того как росла самоуверенность Наполеона, до гигантских
размеров вырастала и самоуверенность его министра, а всеобщая симпатия
заставляла Жозефа Фуше проявлять еще большую непоколебимость. Нет, герцог
Отрантский не позволит больше так просто себя отстранить. Пусть Наполеон
полюбуется, какой вид примет министерство полиции, когда выставят за дверь
Жозефа Фуше, и пусть почувствует его преемник, что, отважившись его
заменить, он сел в осиное гнездо, а не в министерское кресло. Не для
неуклюжего старого усача вроде Савари, совершенного новичка в дипломатии,
трудился он целых десять лет над сооружением превосходно настроенного
инструмента, не для того, чтобы глупый неуч мог продолжать его работу и
выдавать за свои достижения то, что было продумано его предшественником за
многие дни и ночи тяжкого труда. Нет, его увольнение не обойдется им так
дешево, как они себе это представляют. Оба они, и Наполеон и Савари, узнают,
что Жозеф Фуше умеет не только гнуть спину, но и показывать когти.
Фуше решил не уходить с покорно склоненной головой. Он не желает худого
мира, не желает спокойной капитуляции. Он, конечно, не настолько глуп, чтобы
оказывать открытое сопротивление,- это не в его натуре. Он позволят себе
только небольшую шуточку, остроумную, веселую шуточку, над которой посмеется
Париж и которая покажет Савари, что в лесах герцога Отрантского расставлены
превосходные капканы. Не надо забывать удивительной, сатанинской черты
характера Жозефа Фуше: именно крайнее озлобление вызывает у него потребность
