в него: он должен тащить за собой всю семью; они тоже жаждут величия, они
хотят превратить всю Францию, а впоследствии и весь мир в семейную вотчину
Бонапартов; их нечистоплотное, ненасытное, не оправданное ни малейшим
проблеском гениальности стяжательство назойливо требует от брата, чтобы он
принял меры к превращению своей власти, зависящей от благоволения народа, во
власть независимую и постоянную, в наследственную королевскую власть. Они
требуют, чтобы он основал монархию, чтобы он стал королем или императором;
они хотят, чтобы он развелся с Жозефиной и женился на баденской принцессе,
не осмеливаясь еще допустить мысли о браке Наполеона с сестрой царя или
одной из дочерей Габсбургов! Своими беспрерывными интригами они все больше
оттесняют его от старых товарищей, от старых идей, от республики в сторону
реакции, от свободы к деспотизму.
Этому вечно интригующему, ненасытному, неприятному клану одиноко и
довольно беспомощно противостоит Жозефина, супруга консула. Она знает, что
каждый шаг к величию, к самодержавию удаляет от нее Бонапарта, ибо она не
может дать королю или императору то, что совершенно необходимо для
поддержания династической идеи: наследника, а с ним и прочную власть. Только
немногие из советников Бонапарта стоят на ее стороне (у нее нет денег, чтобы
давать взятки, она сама кругом в долгах), и тут-то ее самым верным другом
оказывается Фуше. Уже давно с недоверием наблюдает он, до каких неожиданных
размеров благодаря неожиданным успехам вырастает честолюбие Бонапарта, с
каким упорством освобождается он от каждого искреннего республиканца и
заставляет преследовать его как анархиста и террориста. Своим острым,
недоверчивым взглядом он видит, что, говоря словами Виктора Гюго: "Deja
Napoleon percait sous Bonaparte"28, что из-за облика генерала уже
выглядывает император, за гражданином угрожающе возникает самодержавный
властелин. Для него, навсегда связанного с республикой голосованием против
короля, сохранение республики, республиканской формы правления - вопрос
жизни и смерти. Поэтому он боится всего, что напоминает монархию, поэтому
тайно и явно борется на стороне Жозефины.
Этого клан не может ему простить. И с корсиканской ненавистью они
следят за каждым шагом Фуше, чтобы, едва он споткнется, столкнуть в пропасть
неудобного человека,, мешающего им устраивать свои дела.
Они ждут долго и нетерпеливо. Внезапно появляется возможность
подставить ножку Фуше. 24 декабря 1800 года Бонапарт отправляется в оперу,
чтобы присутствовать на премьере оратории Гайдна "Сотворение мира"; вдруг на
узкой улице Никез, позади его кареты, взлетает такой сильный фонтан
осколков, пороха и мелких пуль, что обломки перелетают через крыши домов:
это покушение, пресловутая адская машина. Только бешеная скорость, с какой
гнал лошадей его,- как говорят,- пьяный кучер, спасла первого консула, но
сорок истерзанных, истекающих кровью прохожих лежат на земле, а карета, как
раненый зверь, вздымается на дыбы, подброшенная напором взрывной волны.
Бледный, с окаменевшим лицом, продолжает Бонапарт свой путь в оперу, чтобы
продемонстрировать свое хладнокровие восторженной публике. С равнодушным,
непроницаемым видом внемлет он нежным мелодиям старика Гайдна и с притворным
спокойствием благодарит за шумные приветствия, в то время как сидящая рядом
с ним Жозефина дрожит от нервного потрясения и не может скрыть слез.
Но то, что это хладнокровие было лишь искусно разыгранной комедией,
почувствовали все министры и государственные советники, как только он
вернулся из оперы в Тюильри. Его гнев обрушивается главным образом на Фуше;
Наполеон неистово набрасывается на бледного, неподвижного министра: он, как
министр полиции, давно должен был выследить подобный заговор, но он с
преступной снисходительностью щадит своих друзей, своих бывших соучастников
- якобинцев. Фуше спокойно возражает, что еще не выяснено, подготовлено ли
это покушение якобинцами; он лично убежден, что в этом деле играют главную
роль роялистские заговорщики и английские деньги. Но спокойный тон
возражений Фуше еще сильнее озлобляет первого консула: "Это якобинцы,
террористы, эти вечно мятежные негодяи, сплоченной массой действующие против
любого правительства. Эти злодеи готовы принести в жертву тысячи жизней,
чтобы убить меня. Но я расправлюсь с ними так, что это послужит уроком для
всех им подобных". Фуше осмеливается еще раз высказать свои сомнения. Тут
вспыльчивый корсиканец готов уже прямо наброситься на министра, так что
Жозефине приходится вмешаться и взять супруга за руку. Но Бонапарт
вырывается и в потоке прорвавшихся слов перечисляет Фуше все убийства и
преступления якобинцев - сентябрьские дни в Париже, республиканские кровавые
ночи в Нанте, резню заключенных в Версале,- явный намек на Mitrailleur de
Lyon, на его собственное прошлое. Но чем больше горячится Бонапарт, тем
упорнее молчит Фуше. Ни один мускул не дрогнул на его непроницаемом лице,
пока сыпались обвинения, пока братья Наполеона и придворные насмешливо
перемигивались, глядя на министра полиции, который, наконец, попался. С
ледяным спокойствием отвергает он все подозрения и невозмутимо покидает
Тюильри.
Его падение кажется неизбежным, Наполеон остается глухим ко всем
уговорам Жозефины, защищающей Фуше. "Разве он сам не был одним из их вождей?
Разве мне неизвестны его проделки в Лионе и на Луаре? Только Лион и Луара
могут объяснить мне поведение Фуше",- гневно восклицает он. Уже стараются
угадать имя нового министра полиции, придворные уже начинают презрительно
третировать опального Фуше, уже кажется (как часто случалось и раньше), что
он окончательно устранен.
В последующие дни положение не улучшается. Бонапарт продолжает
утверждать, что это покушение - дело рук якобинцев, он требует принятия
решительных мер, строгого наказания виновных. И когда Фуше намекает
Наполеону и остальным, что он подозревает кое-кого другого, его встречают
насмешками и презрением; все глупцы смеются и издеваются над простоватым
министром полиции, не желающим расследовать это ясное дело; все его враги
торжествуют, видя, как он упорно настаивает на своей ошибке. Фуше никому не
отвечает. Он не спорит, он молчит. Он молчит две недели, молчит и
беспрекословно повинуется даже тогда, когда ему приказывают составить список
ста тридцати радикалов и бывших якобинцев, подлежащих изгнанию, отправке в
Гвиану, на "сухую гильотину". Не моргнув глазом, он составляет декрет,
которым предает суду последних монтаньяров, последних деятелей "горы",
последователей его друга Бабефа - Топино и Арена, единственное преступление
которых заключается в том, что они публично заявили, что Наполеон награбил в
Италии несколько миллионов, с помощью которых хочет купить власть. Не
вмешиваясь, скрывая свои мнения, он наблюдает, как изгоняют одних и казнят
других; он молчит, как священник, связанный тайной исповеди, с замкнутыми
устами присутствующий при осуждении невинного. Ибо Фуше давно уже напал на
след, и пока другие насмехаются над ним, а сам Бонапарт ежедневно иронически
упрекает его за глупое упорство, он собирает в своем, доступном лишь для
немногих, кабинете неоспоримые доказательства того, что покушение в
действительности подготовлено шуанами - королевской партией. Встречая с
холодным, вялым и равнодушным видом многочисленные нападки в Государственном
совете и приемных Тюильри, Фуше лихорадочно работает с самыми лучшими
агентами в своей секретной комнате. Обещаны громадные награды, все шпионы и
сыщики Франции подняты на ноги, весь город привлекается в качестве
свидетеля. Уже опознана разорванная на куски кобыла, привезшая адскую
машину, и найден ее бывший хозяин, уже подробно описаны люди, купившие ее,
уже установлены благодаря мастерски составленной biographic
chouannique29(созданный по замыслу Фуше регистр всех эмигрантов и
роялистов, всех шуанов, содержащий подробные сведения о каждом из них) имена
преступников, а Фуше все еще продолжает хранить молчание. Он все еще
стоически разрешает издеваться над собой, и враги его торжествуют. Все
быстрее ткутся последние нити, образующие неразрывную сеть; еще несколько
дней - и ядовитый паук будет пойман. Еще несколько дней! Ибо Фуше, задетый в
своем честолюбии, униженный в своей гордости, стремится не к маленькой,
посредственной победе над Бонапартом и всеми, кто упрекает его в
неосведомленности,- он хочет полного, сокрушительного триумфа, он хочет
иметь свое Маренго.
И вот спустя две недели он внезапно наносит удар. Заговор окончательно
раскрыт, все следы преступления выяснены. Зачинщиком был, как и предполагал
Фуше, самый грозный из всех шуанов - Кадудаль, а его подручными - заклятые
роялисты, купленные на английские деньги. Как удар молнии поражает это
сообщение его врагов. Они видят, что напрасно и несправедливо были осуждены
сто тридцать человек, что слишком рано, слишком нагло издевались они над
этим непроницаемым человеком. Еще более сильным, более уважаемым и более
грозным чем когда-либо становится для общества непогрешимый министр полиции.
С гневом и удивлением глядит Бонапарт на железного калькулятора, снова
доказавшего правильность своих хладнокровных расчетов. Он должен нехотя
согласиться: "Фуше рассудил лучше многих других. Он прав. Нужно зорко
следить за вернувшимися эмигрантами, за шуанами и всеми принадлежащими к
этой партии". Фуше благодаря этому делу приобрел в глазах Наполеона больший
вес, но не любовь. Никогда самодержцы не бывают благодарны человеку,
обнаружившему их ошибку или несправедливость, и бессмертным остается рассказ
Плутарха о солдате, который спас жизнь королю во время сражения и, вместо
того чтобы бежать, как правильно советовал ему мудрец, остался, рассчитывая
на благодарность короля: он поплатился за это головой. Короли не любят тех,
кто был свидетелем их бесчестия, и деспотические натуры не терпят
советников, которые хоть раз оказались умнее их.
В такой узкой области, как полицейская деятельность, Фуше достиг
наивысшего триумфа. Но как ничтожен этот триумф по сравнению с триумфом
Бонапарта в последние два года консульства! Ряд своих побед этот диктатор
увенчал прекраснейшей победой - заключением мира с Англией, конкордатом с
церковью; эти самые могущественные властители мира благодаря его энергии,
его творческому расчету, ныне уже не враги Франции. Страна умиротворена,
финансы приведены в порядок, положен конец партийным распрям, все
противоречия смягчены. В стране растет изобилие, промышленность развивается
вновь, оживают искусства, настал век Августа, и уже недалек час, когда
Август сможет именоваться Цезарем. Фуше, который знает каждое побуждение и
каждую мысль Бонапарта, ясно видит, куда метит честолюбивый корсиканец: его
уже не удовлетворяет роль главы республики, и он стремится навсегда
превратить спасенную им страну в свою личную собственность и собственность
своей семьи. Консул республики, конечно, никогда не выказывает публично свои
отнюдь не республиканские честолюбивые намерения, но при случае дает понять
своим наперсникам, что хотел бы получить от сената выражение благодарности в
форме особого акта доверия, temoignage eclatant30. В глубине души
он жаждет иметь своего Марка Антония - надежного, верного слугу, который
потребовал бы для него императорскую корону, и Фуше, хитроумный и гибкий,
мог бы теперь заслужить вечную благодарность Наполеона.
