Директория, и поэтому он опасен и вместе с тем необходим для каждого. Он
знает о переговорах Барраса с роялистами, о стремлении Бонапарта сесть на
престол, о происках то якобинцев, то реакционеров - но он никогда не
разоблачает эти секреты в тот момент, когда они становятся ему известны, а
лишь тогда, когда ему покажется выгодным их раскрыть. Иногда он поощряет
заговоры, иногда препятствует им, порой искусно их затевает или с шумом
разоблачает (и вместе с тем своевременно предостерегает участников, чтобы
они могли спастись) ; всегда он играет двойную, тройную, четверную игру;
постепенно его страстью становится обманывать и одурачивать игроков за всеми
столами. На это, конечно, уходит все время и силы: Фуше, работающий по
десять часов в день, не экономит ни того, ни другого. Он предпочитает сидеть
с утра до вечера в своем бюро, лично просматривать все бумаги и обрабатывать
каждое дело, чем позволить другому заглянуть в полицейские секреты. Каждого
важного обвиняемого он допрашивает наедине, сам, в своем кабинете, так,
чтобы все решающие подробности знал лишь он, только он и никто из его
подчиненных; таким образом постепенно он, в качестве добровольного
исповедника целой страны, держит в руках тайны всех людей. Снова, как
некогда в Лионе, прибегает он к террору, но теперь уже орудием последнего
служит не тяжелый сокрушительный топор, а отравляющий страх, сознание
виновности, гнет от ощущения слежки и разоблачения - вот средства, с помощью
которых он. душит тысячи людей. Машина 1792 года-гильотина, изобретенная,
чтобы подавить всякое сопротивление государству, неуклюжее орудие по
сравнению с тем сложным полицейским механизмом, который создал своими
усилиями Жозеф Фуше в 1799 году.
На этом инструменте, который он создал собственными силами, Фуше
играет, как подлинный артист. Он знает высшую тайну власти: наслаждаться ею
втайне, пользоваться ею бережно. Прошли лионские времена, когда суровая
революционная гвардия со штыками наперевес закрывала доступ в покои
всемогущего проконсула. Теперь в его приемной толпятся дамы из предместья
Сен-Жермен, и их охотно пропускают в кабинет. Он знает, что им нужно. Одна
просит вычеркнуть своего родственника из списка эмигрантов, другая хотела бы
получить хорошее место для кузена, третья - избежать неприятного процесса.
Фуше одинаково любезен со всеми. Зачем восстанавливать против себя
какую-либо из партий - якобинцев или роялистов, умеренных или
бонапартистов,- ведь еще неизвестно, кто из них будет завтра у руля. Поэтому
бывший страшный террорист превращается в чарующе любезного человека;
публично в своих речах и прокламациях он жестоко громит роялистов и
анархистов, но под шумок тайно предостерегает или подкупает их. Он избегает
громких процессов, жестоких приговоров: он удовлетворяется властным жестом
вместо насилия, предпочитает подлинную, хотя и незримую власть тем жалким
символам, которыми украшены парадные шляпы Барраса и его коллег.
И вот получилось так, что через несколько месяцев чудовище Фуше
сделался всеобщим любимцем; и в самом деле, какой же министр и
государственный деятель не приобретает всеобщих симпатий, если он доступен
для всех, смотрит сквозь пальцы и даже содействует обогащению людей,
получению теплых местечек, всем уступает и, когда нужно, любезно закрывает
строгие глаза, если только не слишком вмешиваются в политику и не
препятствуют его собственным планам? Разве не лучше переубеждать людей с
помощью подкупа или лести, чем наводить на них пушки? Разве не достаточно
пригласить беспокойного человека в свой тайный кабинет и, вынув из ящика
стола заготовленный для него смертный приговор, в дальнейшем не привести
этот приговор в исполнение? Конечно, там, где обнаруживается действительное
возмущение, он по старому беспощадно подавляет его своей тяжелой рукой. Но
по отношению к тем, кто ведет себя смирно и не лезет на рожон, бывший
террорист проявляет свою былую терпимость священника. Он знает, как падки
люди на роскошь, на мелкие пороки и тайные наслаждения,- прекрасно,
habeant25 - лишь бы они были спокойны! Крупные банкиры, которых
до этого времени, в дни республики, яростно травили, могут теперь спокойно
спекулировать и наживаться: Фуше предоставляет им сведения, а они ему-долю в
барышах. Печать-во времена Марата и Демулена свирепый, кровожадный пес,-
смотрите, как ласково она теперь виляет хвостом; она тоже предпочитает
сладкую булочку ударам плетки. Скоро шумиха, которую было подняли
привилегированные патриоты, сменяется тишиной, нарушаемой лишь чавканьем,-
Фуше бросил каждому кость или несколькими крепкими пинками загнал их в угол.
Его коллеги поняли, поняли и все партии, что быть другом Фуше столь же
приятно и выгодно, сколь неприятно познакомиться с когтями. скрытыми в его
бархатных лапах, и этот самый презираемый человек, благодаря тому, что он
все знает и каждого обязывает своим молчанием, внезапно приобретает
бесчисленное множество друзей. Еще не восстановлен разрушенный город на
Роне, а лионские расстрелы уже забыты, и Жозеф Фуше становится всеобщим
любимцем.
Обо всем, что происходит в государстве, самые свежие, самые достоверные
сведения получает Жозеф Фуше; никто не имеет возможности так глубоко
заглянуть во все извилины событий, как он, вооруженный тысячеголовой,
тысячеухой бдительностью; никто не осведомлен о силах или о слабостях партий
и людей лучше, чем этот холодный, расчетливый наблюдатель, с его аппаратом,
регистрирующим малейшие колебания политики.
Проходит всего несколько недель, несколько месяцев, и Жозеф Фуше ясно
видит, что Директория погибла. Все пять руководителей перессорились, каждый
строит козни и ждет лишь удобного случая, чтобы свалить соседа. Армии
разбиты, в финансах хаос, в стране неспокойно - дальше так продолжаться не
может. Фуше чует близкую перемену ветра. Агенты доносят ему, что Баррас
тайком ведет переговоры с Людовиком XVIII и готов продать республику
бурбонской династии за герцогскую корону. Его коллеги в свою очередь
любезничают с герцогом Орлеанским или мечтают о восстановлении Конвента. Но
все, все они знают, что дальше так продолжаться не может, ибо нацию
потрясают восстания внутри страны, ассигнации превращаются в ничего не
стоящие бумажки, солдаты уже начинают сдавать. Если какая-то новая сила не
сплотит воедино все усилия - республика неминуемо падет.
Только диктатор может спасти положение, и взоры всех ищут подходящего
человека. "Нам нужны одна голова и одна сабля",- говорит Баррас Фуше, втайне
считая себя этой головой и подыскивая подходящую саблю. Но победоносные Гош
и Жубер погибли рано, в самом начале своей карьеры, Бернадот все еще корчит
из себя якобинца, а единственного, о ком знают, что он обладает и саблей и
головой, Бонапарта, героя Арколе и Риволи, из страха отправили подальше - и
он теперь без толку маневрирует в песках египетской пустыни. Он так далеко,
что на него рассчитывать, по-видимому, не приходится.
Из всех министров один только Фуше уже тогда знал, что этот генерал
Бонапарт, который, как все думают, пребывает в тени пирамид, на самом деле
не так далеко и скоро высадится во Франции. Они отправили этого слишком
честолюбивого, слишком популярного и властного человека за тысячи миль от
Парижа; они, пожалуй, даже исподтишка облегченно вздохнули, когда Нельсон
уничтожил французский флот при Абукире, ибо какое значение имеют для
интриганов и политиканов тысячи погибших, если вместе с ними устранен
конкурент! Теперь они спокойно спят, они знают, что он пригвожден к армии, и
не собираются его возвращать. Ни на один миг они не допускают мысли, что
Бонапарт может решиться самовольно передать командование другому генералу и
нарушить их покой; ими предусмотрены все возможности, не предусмотрено лишь
одно - сам Бонапарт.
Фуше, однако, знает больше и получает сведения из самых достоверных
источников, потому что ему-то все передает и доносит о каждом письме, о
каждом мероприятии самый лучший, самый осведомленный и преданный из
оплачиваемых Фуше шпионов - не кто иной, как жена Бонапарта, Жозефина
Богарне. Подкупить эту легкомысленную креолку было, пожалуй, не очень
большим подвигом, ибо, вследствие своей сумасбродной расточительности, она
вечно нуждается в деньгах, и сотни тысяч, которые щедро выдает ей Наполеон
из государственной кассы, исчезают как капли в море у этой женщины, которая
приобретает ежегодно триста шляп и семьсот платьев, которая не умеет беречь
ни своих денег, ни своего тела, ни своей репутации и к тому же находится в
ту пору в дурном настроении. Дело в том, что пока маленький пылкий генерал,
собиравшийся взять ее с собой в скучную страну мамелюков, пребывал на поле
брани, она проводила ночи с красивым, милым Шарлем, а быть может, и с
двумя-тремя другими, вероятно даже со своим прежним любовником Баррасом.
Это, видите ли, не понравилось глупым интриганам-деверям Жозефу и Люсьену, и
они поторопились донести обо всем ее вспыльчивому, ревнивому, как турок,
супругу. Вот почему ей нужен человек, который помог бы ей, который следил бы
за братьями-шпионами и контролировал их корреспонденцию. Это обстоятельство,
а заодно и некоторое количество дукатов - Фуше в своих мемуарах прямо
называет цифру в тысячу луидоров - заставляют будущую императрицу выдавать
Фуше все секреты и в первую очередь самый важный и самый грозный секрет - о
предстоящем возвращении Бонапарта.
Фуше довольствуется тем, что он осведомлен. Разумеется, гражданин
министр полиции и не думает информировать свое начальство. Прежде всего он
укрепляет свою дружбу с супругой претендента, в тиши извлекает пользу из
полученных им сведений и, по обыкновению, хорошо подготовленный, идет
навстречу решению, которое, как он отлично понимает, не заставит себя долго
ждать.
11 октября 1799 года Директория поспешно призывает Фуше. Зеркальный
телеграф передал невероятную весть: Бонапарт самовольно, без вызова
Директории, вернулся из Египта и высадился во Фрежюсе. Что делать?
Арестовать ли тотчас же генерала, который, не получив приказа, как дезертир
покинул свою армию, или принять его вежливо? Фуше, представляясь еще более
удивленным, чем искренне удивленные известием члены Директории, советует им
быть снисходительными. Выждать! Выждать! Ибо Фуше еще не решил, выступит ли
он на стороне Бонапарта, или против него,- он предпочитает дать развернуться
событиям. Но пока потерявшие голову члены Директории спорят, помиловать ли
Бонапарта, несмотря на его дезертирство, или арестовать его, народ уже
сказал свое слово. Авиньон, Лион, Париж встречают его как триумфатора, во
всех городах на его пути устраивают иллюминации, и публика в театрах, когда
со сцены сообщают о его возвращении, встречает эту весть ликованием:
возвращается не подчиненный, а повелитель, могучий и властный. Едва он
прибыл в Париж, в свою квартиру на улице Шантерен (вскоре ее назовут в его
честь улицей Победы), как его уже окружает толпа друзей и людей, полагающих,
что полезно прослыть его другом. Генералы, депутаты, министры, даже Талейран
оказывают почтительное внимание генералу, и, наконец, к нему отправляется и
сам министр полиции собственной персоной. Он едет на улицу Шантерен и велит
доложить о себе Бонапарту. Но Бонапарту этот господин Фуше представляется
безразличным и незначительным посетителем. И он заставляет его, как
