было трое.
- Мы ехали по мелкому делу в сторону мыса и услышали
стрельбу, - объяснил долговязый. - Что происходит?
Я рассказал ему.
- Дом давно пустует, - сказал он, когда я кончил. - Тут
кто угодно мог поселиться. Думаете, это Пападопулос, да?
Будем поглядывать, может, его, а может, его друзей заметим -
тем более обещаны такие деньги.
Мы поискали в лесу и никого не нашли. И тот, с которым я
боролся, и тот, в которого я стрелял - оба исчезли. Мы с
Джеком доехали до Сосалито с помощниками шерифа. Там я
отыскал врача, и мне забинтовали рану. Врач сказал, что
порез длинный, но не глубокий. Потом мы вернулись в
Сан-Франциско и разошлись по домам.
Так закончился этот день.
А вот что случилось на другое утро. Я этого не видел. Я
услышал об этом около полудня, а ближе к вечеру прочел в
газетах. Тогда я еще не знал, что меня это лично касается,
но позже узнал - и расскажу по поряжу.
В десять часов утра на людную Маркет-стрит спотыкаясь
вышел человек, голый от разбитой макушки до окровавленных
пяток. С его голой груди, спины и боков свисали узкие
ленточки мяса, сочившегося кровью. Левая рука была сломана
в двух местах. Левая сторона лысого черепа вдавлена. Часом
позже он умер в больнице скорой помощи - не сказав никому ни
слова и все с тем же отсутствующим выражением в глазах.
Полиция без труда прошла назад по следу из кровавых
капель. Он окончился красным пятном перед маленькой
гостиницей в переулке рядом с Маркет-стрит. В гостинице
полиция нашла комнату, откуда выпрыгнул, упал или был
выброшен этот человек. Постель, пропитанная кровью. На ней
- разорванные, скрученные и завязанные узлами простыни,
служившие веревкой. Кроме того, полотенце, которым
пользовались как кляпом.
Судя по находкам, голому человеку заткнули рот, связали
его и стали обрабатывать ножом. Врач сказал, что ленты на
теле вырезаны, а не вырваны. Когда орудовавший ножом ушел,
голый человек вывернулся из пут и, вероятно, обезумев от
боли, выпрыгнул или выпал из окна. При ударе о землю он
проломил себе череп и сломал руку и тем не менее сумел
пройти еще полтора квартала.
Администратор гостиницы сказал, что человек прожил здесь
два дня. Поселился под именем Х. - Ф. Барроуз. У него
был черный саквояж, где помимо одежды, бритвенных
принадлежностей и прочего полицейские нашли коробку патронов
9,65 Миллиметров, черный платок с прорезанными отверстиями
для глаз, четыре отмычки, фомку, шприц с морфием. Кроме
того, в комнате была еще одежда, револьвер 9,65 миллиметров
и две бутылки спиртного. Денег не нашли ни цента.
Полицейские предположили, что Барроуз был взломщиком и
что его связали, ограбили и пытали, возможно, сообщники,
между восемью и девятью часами утра. Никто ничего о нем не
знал. Никто не видел у него гостей. Соседняя комната слева
пустовала. Жилец из комнаты справа ушел на работу, на
мебельную фабрику, до семи утра.
Пока все это происходило, я сидел у себя в кабинете,
подавшись к столу, чтобы не тревожить спину, и читал отчеты,
из которых явствовало, что агенты в местных отделениях
сыскного агентства "Континентал" по-прежнему ничего не могут
выяснить о прошлом, настоящем и будущем место пребывании
Пападопулоса и Нэнси Риган. Никаких новых данных в этих
отчетах не было - я читал подобные уже три недели.
Обедать мы пошли вместе со Стариком, и за едой я
рассказал ему о ночных похождениях в Сосалито.
Лицо доброго дедушки было, как всегда, внимательным,
улыбка вежливой и заинтересованной, но, когда я дошел до
середины рассказа, он перевел кроткие голубые глаза с моего
лица на свой салат и не сводил их с салата, покуда я не
закончил. Тогда, по-прежнему не поднимая глаз, он выразил
мне сочувствие в связи с тем, что меня порезали. Я
поблагодарил его, и мы продолжали есть.
Наконец он на меня посмотрел. Кроткие и любезные
интонации голоса, выражение лица и глаз, которыми он
прикрывал свое бессердечие, - все было на месте.
- Итак, первое свидетельство того, что Пападопулос еще
жив, мы получили сразу после приезда Тома-Тома Кери.
Теперь уже я отвел глаза.
Я посмотрел на булочку, которую только что разломил, и
сказал:
- Да.
К концу дня мне позвонила женщина из района Миссии - она
наблюдала ряд весьма таинственных происшествий и была
уверена, что они как-то связаны со знаменитым налетом. Я
поехал к ней и, проведя там почти весь конец дня, выяснил,
что половина ее происшествий - воображаемые, а вторая
понадобилась этой ревнивой женщине для того, чтобы разузнать
о делишках мужа.
В агентство я вернулся только к шести. Через несколько
минут мне позвонил Дик Фоули. Зубы у него стучали так, что
я едва разбирал слова.
- М-м-можешь п-п-приехать в-в-п-п-ртовую бахх-аль-ницу?
- Что? - спросил я и услышал то же самое, если не хуже.
Но тут я сообразил, что он просит меня приехать в портовую
больницу.
Я сказал, что буду через десять минут, и, поймав такси,
поехал.
Маленький канадец встретил меня в дверях больницы.
Волосы и одежда у него были совершенно мокрые, но он уже
выпил виски, и зубы у него перестали стучать.
- Идиотка бросилась в залив! - рявкнул он, словно это
была моя вина.
- Анжела Грейс?
- А за кем же я ходил? Поднялась на оклендский паром.
Отошла в сторонку, к поручням. Думал, хочет что-то
выбросить. Смотрю за ней. Оп! Прыгает. - Дик чихнул. -
Я, дурак такой, прыгнул за ней. Держал на воде. Нас
выудили. Там. - Он кивнул мокрой головой в сторону
вестибюля.
- Что происходило до того, как она поднялась на паром?
- Ничего. Целый день дома. Оттуда на паром.
- А вчера, например?
- Весь день в квартире. Вечером - с мужчиной.
Придорожный ресторан. В четыре - домой. Нескладно. За ним
не смог проследить.
- Какой он с виду?
По описанию Дика это был Том-Том Кери.
- Хорошо, - сказал я. - Давай-ка домой, прими горячую
ванну и переоденься в сухое. - Я пошел посмотреть на
несостоявшуюся самоубийцу.
Она лежала навзничь, уставясь в потолок. Лицо у нее было
бледное - впрочем, как всегда, - и зеленые глаза глядели не
угрюмее обычного. Если не считать того, что ее короткие
волосы потемнели от воды, с ней, казалось, не произошло
ничего чрезвычайного.
- Странные фокусы ты устраиваешь, - сказал я, когда
подошел к кровати.
Она вздрогнула от неожиданности, рывком повернулась ко
мне. Тут она узнала меня и улыбнулась - улыбка вернула ее
лицу привлекательность, обычно скрытую угрюмым выражением.
- Подкрадываетесь к людям, чтобы навык не потерять? -
спросила она. - Кто это вам сказал, что я здесь?
- Об этом все знают. Твои фото - на первых страницах
всех газет, и твоя биография, и что ты сказала принцу
Уэльскому.
Она перестала улыбаться и пристально на меня посмотрела.
- Поняла! - воскликнула она через несколько секунд. -
Этот недомерок, который за мной прыгнул, - ваш агент,
следить послали. Так или нет?
- Я не знал, что за тобой надо прыгать, - ответил я. - Я
думал, ты накупалась и сама приплыла к берегу. Тебе не
хотелось на сушу?
Она не улыбнулась. Ее глаза уставились на что-то
ужасное.
- Ох! Ну чего ко мне все лезут? - прохныкала она и
поежилась. - Гнусная штука - жизнь.
Я сел на стульчик возле белой кровати и погладил ее по
плечу, закрытому простыней.
- В чем дело? - Я сам удивился тому отеческому тону,
каким мне удалось это произнести. - Почему ты хотела
умереть, Анжела?
Слова, просившиеся наружу, блестели у нее в глазах,
тревожили лицевые мышцы, кривили рот - но и только. Те
слова, которые она произнесла, прозвучали равнодушно, но с
какой-то неохотной решительностью:
- Нет. Вы сыщик. Я воровка. Мне к вам дороги нет.
Никогда про меня не скажут...
- Ладно! Ладно! - Я сдался. - Только, ради Бога, не
заставляй меня снова слушать этические рассуждения. Я могу
тебе чем-нибудь помочь?
- Нет, спасибо.
- Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она покачала головой.
- Ты себя лучше чувствуешь?
- Да. За мной следили? Иначе вы бы не узнали так
быстро.
- Я сыщик - я все знаю. Не балуйся.
Из больницы я пошел во Дворец юстиции, в бюро уголовного
розыска. За столом капитана сидел лейтенант Дафф. Я
рассказал ему о том, как Анжела бросилась в воду. Когда я
закончил, он спросил:
- Есть предположения, почему она так поступила?
- Она с большим заскоком, не поймешь. Пусть ее заберут
за бродяжничество.
- Ну? Я думал, вы хотели ее выпустить, чтобы потом
ловить.
- Эта затея себя исчерпала. Попробуем посадить ее на
тридцать суток. Большая Флора ждет суда. Анжела знает, что
Флора была среди тех, кто убил ее Пэдди. А Флора, может
быть, не знает Анжелу. Посмотрим, что может выйти за месяц
их сожительства.
- Это можно, - согласился Дафф. - У Анжелы нет видимых
средств существования, и нечего ей прыгать в общественные
заливы. Я передам куда следует.
Из дворца юстиции я пошел в гостиницу на Эллис-стрит, где
остановился Том-Том Кери. Его не было. Я передал, что
вернусь через час, и потратил этот час на еду. Когда я
вернулся в гостиницу, высокий смуглый человек сидел в
вестибюле. Он отвел меня к себе в номер и угостил ужином,
апельсиновым соком и сигарами.
- Анжелу Грейс видели? - спросил я.
- Да, вчера вечером. Ходила по кабакам.
- Сегодня ее видели?
- Нет.
- Сегодня под вечер она хотела утопиться.
- Да бросьте. - Он как будто слегка удивился. - И что?
- Ее выловили. Ничего страшного.
Тень, мелькнувшая в его глазах, могла выражать и легкое
разочарование.
- Девчонка со странностями, - заметил он. - Не скажу,
что Пэдди проявил плохой вкус, когда ее подобрал, но она
чудачка!
- Как идет охота на Пападопулоса?
- Идет. А вы зря нарушаете слово. Вы мне почти обещали,
что за мной не будет хвоста.
- У меня есть начальство, - извинился я. - Иногда я хочу
не того, чего оно хочет, но вам это не должно очень мешать -
вы же можете потерять его?
- Угу. Этим и занимаюсь. Но страшно надоедает:
вскакиваешь в такси, выскакиваешь, убегаешь через черный
ход...
Мы говорили и пили еще несколько минут, а потом я покинул
номер Кери и гостиницу, пошел в аптеку, позвонил из автомата
Дику Фоули домой, дал ему адрес смуглого человека и описал
внешность.
- Дик, мне не надо, чтобы ты следил за Кери. Выясни, кто
пытается за ним следить, и этого возьми под наблюдение. До
утра просохнуть успеешь и приступай.
Так кончился этот день.
Утро было дождливое и пробуждение неприятное. Может
быть, из-за погоды; может быть, я чересчур порезвился
накануне; так или иначе, порез на спине ощущался как
полуметровый нарыв. Я позвонил доктору Канова, жившему подо
мной, и попросил осмотреть рану перед уходом на работу. Он
сменил повязку и велел мне денька два не перетруждаться.
После того как он поковырялся в спине, мне стало легче, но я
позвонил в агентство и сказал Старику, что, если ничего
волнующего не произойдет, я побуду сегодня на положении
больного.
Весь день я просидел в кресле перед газовым камином с
чтением и сигаретами, то и дело гасшими из-за сырости.
Вечером я по телефону организовал компанию для покера, но
больших переживаний в игре на мою долю не выпало - ни в
отрицательном смысле, ни в положительном. Кончил я с
пятнадцатью долларами выигрыша, что было на пять долларов
меньше, чем стоимость выпивки, которую я поставил своим
гостям.
На другой день спине моей стало лучше - да и сам день
тоже. Я отправился в агентство. На столе у меня лежала
записка: звонил Дафф - Анжела Грейс Кардиган арестована за
бродяжничество, месяц тюрьмы. Лежала и привычная стопка
отчетов из разных отделений - их агенты по-прежнему не могут
напасть на след Пападопулоса и Нэнси Риган. Пока я листал
их, вошел Дик Фоули.
- Засек его, - доложил он. - Тридцать-тридцать два года.
Метр шестьдесят восемь. Пятьдесят восемь - пятьдесят девять
кило. Светлые песочные волосы. Глаза голубые. Лицо худое,
ободрано. Пакость. Живет в меблирашках на Седьмой улице.
- Что он делал?
