ли это было, трудно сказать. Почему это вдруг в спальню нужно ходить с
Ворошиловым? А если человек хочет взять свидетеля, то, значит, он знал, что
ее уже нет? Одним словом, эта сторона дела до сих пор темна.
Вообще-то я мало знал о семейной жизни Сталина. Судить об этом я могу
только по обедам, где мы бывали, и по отдельным репликам. Случалось, Сталин,
когда он был под хмельком, вспоминал иной раз: "Вот я, бывало, запрусь в
своей спальне, а она стучит и кричит: "Невозможный ты человек. Жить с тобой
невозможно". Он рассказывал также, что, когда маленькая Светланка сердилась,
то повторяла слова матери: "Ты невозможный человек. -- И добавляла: -- Я на
тебя жаловаться буду". -- "Кому же ты жаловаться будешь?". -- "Повару".
Повар был у нее самым большим авторитетом.
После смерти Надежды Сергеевны я некоторое время встречал у Сталина
молодую красивую женщину, типичную кавказку. Она старалась нам не
встречаться на пути. Только глаза сверкнут, и сразу она пропадает. Потом мне
сказали, что эта женщина -- воспитательница Светланки. Но это продолжалось
недолго, и она исчезла. По некоторым замечаниям Берии5 я понял, что это была
его протеже. Ну, Берия, тот умел подбирать "воспитательниц".
Аллилуеву же я жалел еще и чисто по-человечески. Славным она была
человеком. Когда она училась в Промакадемии на текстильном факультете,
овладевая специальностью химика по искусственному волокну, то была избрана
партгруппоргом и приходила согласовывать со мной всякие формулировки. Я при
этом всегда как бы оглядывался: вот придет она домой и расскажет Сталину о
моих словах... У Винниченко6 есть рассказ "Пиня". Этот Пиня был выбран
старостой в тюремной камере, поэтому он за всех принимал решения. Избрали
меня в Промакадемии секретарем парткома, и почувствовал я себя Пиней. Но ни
разу не пожалел, что сказал Надежде Сергеевне то или что-то другое. Да и
скромница она была в жизни. В академию приезжала только на трамвае, уходила
вместе со всеми и никогда не вылезала как "жена большого человека". Есть
старая истина: судьба нередко лишает нас лучших.
Я уже рассказывал, что Сталин часто вспоминал факты моей работы в
академии, а я смотрел и недоумевал: откуда он знает?
Потом понял, откуда он знает некоторые эпизоды из моей жизни. Видимо,
Надежда Сергеевна информировала его о жизни партийной организации
Промышленной академии в то время, когда я там учился, а потом и возглавлял
партийную организацию. По-видимому, она представляла меня в хорошем свете
как политического деятеля. Поэтому Сталин и узнал меня через нее. А сначала
я приписывал свое выдвижение на партийную работу в Москве Кагановичу, потому
что Каганович меня очень хорошо знал по Украине, где мы с ним были знакомы
буквально с первых же дней Февральской революции. Потом уж я сделал вывод,
что, видимо, мое выдвижение было предпринято не Кагановичем, а скорее всего
исходило от Сталина. Это, конечно, импонировало Кагановичу. Наверное,
Надежда Сергеевна меня, грубо говоря, расхваливала Сталину.
Сталин нравился мне и в быту. Иной раз при встрече в домашней
обстановке я слышал, как он шутил. Шутки у него были для меня довольно
необычными. Я обоготворял его личность и шуток поэтому от него не ждал, так
что любая шутка мне казалась необычной: шутит "человек не от мира сего".
Мне нравилась семья Сталина. У Сталина я встречал старика Аллилуева и
его жену, тоже пожилую женщину. Приглашался туда и Реденс7 со своей женой,
старшей сестрой Надежды Сергеевны Анной Сергеевной, и ее брат. Он мне тоже
очень нравился -- молодой и красивый человек в командирском звании, не то
артиллерист, не то из танковых войск... Это были такие непринужденные
семейные обеды, с шутками и прочим. Сталин на этих обедах был очень
человечным, и мне это импонировало. Я еще больше проникался уважением к
Сталину и как к политическому деятелю, равного которому не было в его
окружении, и как к простому человеку. Но я тогда ошибался. Теперь я вижу,
что не все понимал. Сталин действительно велик, я и сейчас это подтверждаю,
и в своем окружении он был выше всех на много голов. Но он был еще и артист,
и иезуит. Он способен был на игру, чтобы показать себя в определенном
качестве.
Хочу описать еще одну встречу со Сталиным, которая произвела на меня
сильное впечатление. Это произошло, когда я учился в Промакадемии. Первый
выпуск ее слушателей состоялся в 1930 году. Тогда директором у нас был
Каминский8, старый большевик, хороший товарищ. Я к нему относился с
уважением. Мы его попросили, чтобы он обратился к Сталину с просьбой принять
представителей партийной организации Промышленной академии в связи с первым
выпуском слушателей. Мы хотели услышать напутственное слово от товарища
Сталина. У нас был запланирован вечер в Колонном зале Дома союзов,
посвященный выпуску слушателей, и мы просили, чтобы Сталин выступил на этом
торжественном заседании. Нам сообщили, чтобы мы выделили своих
представителей, и Сталин примет человек шесть или семь. В их числе был и я
как секретарь партийной организации. Остальные участники этой встречи уже
окончили Промышленную академию, а я попал именно как представитель партийной
организации.
Пришли к Сталину. Он сейчас же принял нас, и началась беседа. Сталин
развивал такую тему: надо учиться, надо овладевать знаниями, но не
разбрасываться, а знать свое конкретное дело глубоко и в деталях. Нужно,
чтобы из вас получились подготовленные руководители, не вообще какие-то
специалисты по общему руководству делом, а с глубоким знанием именно своего
дела. Тут он привел такой пример: если взять нашего специалиста, русского
инженера, то это специалист очень образованный и всесторонне развитый. Он
может поддерживать разговор на любую тему и в обществе дам, и в своем кругу,
он сведущ в вопросах литературы, искусства и других. Но когда потребуются
его конкретные знания, например, машина остановилась, то он сейчас же пошлет
других людей, которые бы ее исправили. А вот немецкий инженер будет в
обществе более скучен. Но если ему сказать, что остановилась машина, он
снимет пиджак, засучит рукава, возьмет ключ, сам разберет, исправит и пустит
машину. Вот такие люди нужны нам: не с общими широкими знаниями, это тоже
очень хорошо, но, главное, чтобы они знали свою специальность и знали ее
глубоко, умели учить людей.
Нам это понравилось. Я такую точку зрения слышал и раньше, еще когда
учился на рабфаке. Тогда проводилась в жизнь такая идея, что нам, конечно,
нужны и институты, но главным образом нужно побольше техникумов, чтобы иметь
у нас не столько просто образованных людей, знающих ту или другую отрасль,
сколько специалистов, окончивших техникумы, если проще говорить --
ремесленников, которые знали бы дело уже, но зато глубже, чем инженер той же
специальности. У нас тогда и споров не было, мы всецело придерживались такой
точки зрения. Поэтому слова Сталина, при личном знакомстве с ним, произвели
тогда на меня хорошее впечатление: вот человек, который знает суть и
правильно направляет наши умы, нашу энергию на решение коренной задачи
индустриализации страны, подъема промышленности и создания на этой основе
неприступности границ нашей Родины со стороны капиталистического мира. На
этой же базе основывался и подъем благосостояния народа.
Закончили беседу. Сталин сказал: "Я не смогу быть у вас, а придет к вам
Михаил Иванович Калинин9. Он вас поприветствует". Когда завершилась беседа
со Сталиным, мы увидели, что уже началось заседание в Колонном зале и нам
надо туда бежать. Пришли мы из Кремля в Колонный зал, когда доклад уже
кончился. С докладом, по-моему, выступал Каминский. Потом говорили слушатели
и, наконец, выступил Михаил Иванович. Мы все уважали его и внимательно
слушали. Но он говорил как раз обратное тому, о чем только что сказал
Сталин. Правда, он тоже утверждал, что надо учиться, овладевать знаниями и
быть квалифицированными руководителями нашей промышленности: "Вы кадровые
командиры и должны знать не только свою специальность, но должны читать
литературу, должны быть всесторонне развитыми. Надо быть не только знатоками
своей специальности, своих машин и приборов, вы должны быть знатоками нашей
литературы, искусства, истории и прочего". Те, кто был у Сталина,
переглядывались. Ведь мы только что пришли от него, а Калинин по этому
вопросу говорил как раз противоположное услышанному от Сталина. Я был на
стороне Сталина, считая, что он конкретнее ставит задачи, ибо прежде всего
мы должны быть специалистами, мастерами своего дела и не разбрасываться,
иначе мы не будем иметь настоящей цены. Тот, кто глубже знает свой предмет,
более полезен для своей Родины и для дела.
Когда началась моя партийная деятельность в Москве, то в январе 1931 г.
состоялась районная партийная конференция. Тогда районные партконференции
проводились или через шесть месяцев, или через год. На этой-то конференции я
был избран в январе секретарем Бауманского районного партийного комитета, а
Коротченко10 -- председателем районного Совета. Заворгом в райкоме стал
товарищ Трейвас11, очень хороший товарищ. Агитмассовым отделом заведовал,
по-моему, товарищ Розов, тоже очень хороший, деятельный человек. Потом еще
Шуров12. У него так кончилась карьера: не помню, либо его арестовали, либо
он покончил жизнь самоубийством в Сибири в 1937 году.
Трейвас в 20-е годы был широко известен как комсомольский деятель. Это
был дружок Саши Безыменского13. Они вместе являлись активными деятелями
Московской комсомольской организации. Трейвас -- очень дельный, хороший и
умный человек. Но меня еще тогда Каганович предупредил, что, мол, у него
имеется
политический изъян: он в свое время, когда шла острая борьба с
троцкистами, подписал так называемую декларацию 93-х комсомольцев в
поддержку Троцкого. Безыменский ее тоже подписал. "Поэтому, -- сказал
Каганович, -- требуется настороженность, хотя сейчас Трейвас полностью стоит
на партийных позициях, не вызывает никаких сомнений и рекомендуется от
Центрального Комитета заворгом".
Сейчас, когда прошло столько лет, я должен сказать, что Трейвас работал
очень хорошо, преданно, активно. Это был умный человек, и я им был очень
доволен. Но с ним я проработал только полгода, а потом меня избрали
секретарем Краснопресненского райкома партии. Это считалось повышением на
партийной лестнице, потому что Красная Пресня занимала более высокие
политические позиции, чем Бауманский район, ввиду ее славного исторического
прошлого--Декабрьского восстания 1905 года. Краснопресненская
парторганизация была ведущей партийной районной организацией в Москве.
Трейвас же остался в Бауманском районе. А секретарем Бауманского райкома
избрали, по-моему, Марголина14.
Трейвас кончил свою жизнь трагично. Он был избран секретарем Калужского
горкома партии и хорошо там работал. Гремел, если так можно сказать, этот
Калужский горком. Но когда началась "мясорубка" 1937 года, то и он не
избежал ее. Я опять встретился с Трейвасом, когда он уже сидел в тюрьме.
Сталин тогда выдвинул идею, что секретари обкомов партии должны ходить в
тюрьмы и проверять правильность действий чекистских органов. Поэтому я тоже
ходил. Помню, Реденс был тогда начальником управления ОГПУ Московской
области. Это тоже интересная фигура. Реденс, бедняга, тоже кончил жизнь
трагически. Он был арестован и расстрелян; несмотря на то, что был женат на
сестре Надежды Сергеевны Аллилуевой, то есть являлся свояком Сталина. Я
