БЕВЕРЛИ-ПАНТЕОН -- НЕОБЫКНОВЕННОЕ
КЛАДБИЩЕ.
С самодовольством Кота в Сапогах, демонстрирующего владения маркиза Карабаса, негр оглянулся на Джереми, повел рукой в сторону вывески и сказал:
-- И это тоже наше.
-- Вы имеете в виду Беверли-пантеон?
Шофер кивнул.
-- Это лучшее кладбище в мире, верно говорю, --
сказал он и после минутного молчания добавил: -- Может, вы захотите
поглядеть его. Нам почти по пути.
-- Премного благодарен, -- сказал Джереми с самой
изысканной английской любезностью. Затем, чувствуя, что ему следовало бы
выразить свое согласие в более теплой и демократичной форме, прокашлялся и с
сознательным намерением воспроизвести местный диалект добавил, что это будет
просто шикарно. Последнее слово,
сказанное тринити-колледжским голосом, прозвучало так неестественно, что он
покраснел от смущения. К счастью, шофер, занятый дорогой, ничего не заметил.
Они свернули направо, миновали храм розенкрейцеров*, две больницы для
кошек и собак, школу военных барабанщиц и еще две рекламы Беверли пантеона.
Когда повернули влево, на бульвар Сансет, Джереми мельком увидел молодую
женщину, которая что то покупала, на ней были светлолиловый купальник без
бретелек, платиновые серьги и черный меховой жакет. Потом и ее зак ружило и
унесло в прошлое.
В настоящем же осталась дорога у подножия крутой холмистой гряды,
дорога, окаймленная небольшими фе шенебельными магазинчиками, ресторанами,
ночными клубами, зашторенными от дневного света, учреждения ми и
многоквартирными домами. Затем и они в свою очередь безвозвратно исчезли.
Придорожный знак изве стил путешественников, что автомобиль пересек границу
Беверли-Хиллс*. Окрестности изменились. Вдоль доро ги потянулись сады
богатого жилого района. Сквозь де ревья Джереми видел фасады домов, всех без
исключе ния новых, выстроенных почти без исключения со вкусом элегантных,
изящных стилизаций под усадьбы Лаченса*, под Малый Трианон*, под
Монтичелло*, бес печных пародий на торжественные сооружения Ле Кор бюзье,
фантастических калифорнийских вариантов мек сиканских асиенд и
новоанглийских ферм
Свернули направо Вдоль дороги замелькали огромные пальмы. Заросли
мезембриантемы* вспыхивали под солнечными лучами ярким багрянцем Дома
следовали друг за дружкой, словно павильоны бесконечной международной
выставки. Глостершир сменял Андалусию и сменялся по очереди Туренью и
Оахакой, Дюссельдор фом и Массачусетсом
-- Здесь живет Гарольд Ллойд*, -- объявил шофер, указывая на нечто
вроде Боболи* -- А здесь Чарли Чаплин. А здесь Пикфэйр*
236
Дорога стала резко подниматься вверх. Шофер пока зал через глубокую
затененную прогалину на противоположный холм, где виднелось строение,
похожее на жи лише тибетского ламы
-- А там Джинджер Роджерс.* Да, сэр, -- он важно кивнул, крутанув
баранку.
Еще пять-шесть поворотов, и автомобиль оказался на вершине холма. Внизу
и позади них была равнина с городом, распростертым по ней, точно карта,
уходящая далеко в розовое марево.
Впереди же и по бокам высились горы -- гряда за грядою, насколько
хватал глаз, лежала высушенная Шотландия, пустынный край под однообразным
голубым небом.
Машина обогнула оранжевый скалистый уступ, и тут же на очередной
вершине, до сих пор скрытой из поля зрения, показалась гигантская надпись из
шестифутовых неоновых трубок: "БЕВЕРЛИ-ПАНТЕОН, КЛАДБИЩЕ ЗНАМЕНИТОСТЕЙ", --
а над нею, на самом вер ху, копия Пизанской башни в натуральную величину,
только эта стояла ровно.
-- Видите"? -- значительно произнес негр -- Башня Воскресения. В двести
тысяч долларов, вот во сколько она обошлась. Да, сэр, -- он говорил с
подчеркнутой торжественностью. Можно было подумать, что эти деньги шяложены
им из собственного кармана.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Час спустя они уже вновь были в пути, успев повидать все. Абсолютно
все. Покатые лужайки, словно зеленый оазис посреди скалистой пустыни.
Живописные рощицы. Могильные плиты в траве. Кладбище домашних животных с
мраморной группой по мотивам лэндсировского* "Величия и бесстыдства".
Крохотную Церковь Поэта, миниатюрную копию церкви Святой Троицы в Стратфорд
он-Эйвоне,
укомплектованную могилой Шекспира и круглосуточной органной службой -- ее
имитировал автомат Вурлицера*, а скрытые динамики разносили по всему
кладбищу.
Потом, вплотную к ризнице, Комнату Невесты (ибо в церкви-малютке и
женили, и отпевали) -- эта Комната, объяснил шофер, только что заново
отделана под будуар Нормы Ширер в "Марии Антуанетте". А рядом с Комнатой
Невесты -- изысканный, черного мрамора Вестибюль Праха, ведущий в
Крематорий, где на всякий экстренный случай постоянно грелись три новенькие,
работающие на самом современном топливе печи для кремации.
Затем под неутихающий аккомпанемент "Вурлицера" они пошли осматривать
Башню Воскресения -- но только снаружи, поскольку внутри ее занимали
исполнительные учреждения "Корпорации кладбищ Западного побережья". Затем
Детский Уголок со статуями Питера Пэна и Младенца Христа, с группками
алебастровых детей, играющих с бронзовыми кроликами, прудом, где плавали
лилии, и устройством, именуемым "Фонтан Радужной Музыки", из которого
непрерывно извергались вода, подсвеченная разноцветными огнями, и тремоло
вездесущего "Вурлицера". Затем быстро, подряд, осмотрели Садик Тишины,
крошечный Тадж-Махал, покойницкую образца Старого Света. И, прибереженный
шофером напоследок как главное, самое сногсшибательное свидетельство величия
его босса, собственно Пантеон.
Возможно ли, спрашивал себя Джереми, чтобы такое действительно
существовало? Это казалось просто невероятным. Беверли-пантеон был лишен
всякого правдоподобия, на такое у Джереми никогда не хватило бы фантазии. И
именно этот факт доказывал, что он его действительно видел. Он закрыл глаза,
чтобы не мешало мелькание за окном, и попытался восстановить в памяти детали
этой невероятной реальности. Здание, построенное по мотивам беклиновского*
"Острова мертвых". Круговой вестибюль. Копия роденовского "Поцелуя",
238
залитая розовым светом невидимых прожекторов. И эти лестницы из черного
мрамора. Семиэтажный колумбарий, бесконечные галереи, ярус за ярусом --
могильные плиты. Бронзовые и серебряные погребальные урны, похожие на
спортивные кубки. В окнах -- витражи, напоминающие работы Берн-Джонса*.
Начертанные на мраморных скрижалях библейские изречения. На каждом этаже --
проникновенное мурлыканье "Вурлицера". Скульптуры...
Вот что было самым невероятным, подумал Джереми, не открывая глаз.
Скульптуры, вездесущие, как "Вурлицер". Статуи на каждом шагу -- сотни
статуй, закупленных, скорее всего, оптом у какого-нибудь гигантского
концерна по их производству в Карраре или Пьетрасанте. Сплошь женские
фигуры, все обнаженные, все с самыми роскошными формами. Такого рода статуи
прекрасно смотрелись бы в холле первоклассного борделя где-нибудь в
Рио-де-Жанейро. "О Смерть, -- вопрошала мраморная скрижаль у входа в каждую
галерею, -- где твое жало?"* Безмолвно, но красноречиво статуи предлагали
свой утешительный ответ. Статуи юных прелестниц без одеяний -- одни лишь
тугие пояса с берниниевской* реалистичностью врезались в их паросскую
плоть*. Статуи юных прелестниц, чуть подавшихся вперед; юных прелестниц,
скромно прикрывающихся обеими руками; юных прелестниц, сладко
потягивающихся, или изогнувшихся, или наклонившихся завязать ремешок
сандалии, а заодно и продемонстрировать свои великолепные ягодицы, или
обольстительно откинувшихся назад. Юных прелестниц с голубками, с пантерами,
с другими юными прелестницами, с очами, возведенными горе и знак пробуждения
души. "Я есмь воскресение и жизнь"*, -- провозглашали надписи. -- "Господь
-- Пастырь мой; и оттого я ни в чем не буду нуждаться"*. Ни в чем, даже в
"Вурлицере", даже в прелестницах, туго перетянутых поясами. "Поглощена
смерть победою"* -- и победой не духа, но тела, хорошо упитанного,
неутомимого в
239
спорте и в сексе, вечно юного тела. В мусульманском парадизе совокупления
длились шесть веков. Этот же новый христианский рай благодаря прогрессу
выдвигал сроки, близкие к тысячелетним, и добавлял к сексуальным радости
вечного тенниса, непреходящего гольфа и плавания.
Неожиданно дорога пошла под уклон. Джереми вновь открыл глаза и увидел,
что они достигли дальнего края гряды холмов, среди которых располагался
Пантеон.
Внизу лежала коричневая долина с разбросанными там и сям зелеными
лоскутами и белыми точками домов. На дальнем ее конце, милях в
пятнадцати-двадцати отсюда, горизонт украшала ломаная линия розоватых гор.
-- Что это? -- спросил Джереми.
-- Долина Сан-Фернандо, -- ответил шофер. Он показал куда-то недалеко.
-- Там живет Граучо Маркс*, -- объяснил он. -- Да, сэр.
У подножия холма автомобиль свернул влево, на широкую дорогу, которая
бетонной лентой в окаймлении пригородных коттеджей пересекала равнину. Шофер
прибавил скорость; щиты на обочине мелькали друг за другом с
обескураживающей быстротой. ЭЛЬ ДОРОЖНЫЙ ПРИЮТ ОБЕД И ТАНЦЫ В ЗАМКЕ ГОНОЛУЛУ
ДУХОВНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ И ПРОМЫВАНИЕ КИШЕЧНИКА К ЖИЛОМУ МАССИВУ ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ
КУПИТЕ ГРЕЗУ О ДЕТСТВЕ ЗДЕСЬ. А за полосой щитов проносились мимо
безукоризненно ровные ряды абрикосовых и ореховых деревьев -- уходящие в
сторону от дороги аллеи сменяли одна другую, вырастая и уносясь взмахами
гигантского опахала.
Огромными каре с квадратную милю величиной слаженно передвигались
апельсиновые сады, темно-зеленые и золотые, отблескивающие на солнце. Вдали
маячил таинственный крутой росчерк горного хребта.
-- Тарзана, -- неожиданно произнес шофер; и впрямь, над дорогой
возникло это слово, выписанное белыми буквами. -- Тарзана-колледж, --
продолжал негр, указывая на несколько дворцов в испанском колониальном
стиле, скучившихся вокруг романской базилики. -- Мистер Стойт только что
подарил им Аудиторию.
Они повернули направо, на дорогу поуже. Деревья пропали, уступив место
необъятным полям люцерны и заплесневелым лугам, но через несколько миль
появились опять, еще более великолепные. Тем временем горы на северном краю
долины приблизились, а слева туманно вырисовался другой хребет, сбегающий в
долину с запада. Они ехали дальше. Вдруг дорога сделала резкий поворот,
словно направляясь в точку, где два хребта должны были сойтись. И тут
неожиданно, в просвете между двумя фруктовыми садами, взору Джереми
открылась совершенно ошеломительная картина. Примерно в полумиле от подножия
гор, точно островок неподалеку от береговых скал, вздымался ввысь каменистый
холм с крутыми, а кое-где и отвесными стенами. На его вершине, как бы
естественным образом вырастая из нее, стоял замок. Но какой! Главная башня
его походила на небоскреб, угловые низвергались к основанию холма со
стремительной плавностью бетонных дамб. Замок был готическим, средневековый,
феодальный -- вдвойне феодальный, готический, так сказать, до предела, более
средневековый, чем любая постройка тринадцатого столетия. Ибо это... но
Чудище -- иначе Джереми не мог его назвать -- было средневековым отнюдь не
вследствие пошлой исторической необходимости, подобно Куси* или, допустим,
Алнику*, но благодаря чистой прихоти и капризу воображения, как бы
платонически. Оно было средневековым в той мере, в какой мог позволить себе
