Мать заметила мой возросший интерес к кулинарии, и я сказала ей почти
что правду.
- Chere mama, я ведь когда-нибудь выйду замуж. По-моему, лучший
подарок, который я могу сделать своему мужу, - это умение хорошо готовить.
Может, у меня и не хватит таланта, чтобы стать шеф-поваром. Но попробовать
можно.
- Морин, ты можешь добиться всего, если захочешь. Никогда не забывай
об этом.
И она учила меня, выписывала из Нового Орлеана французские поваренные
книги, которые мы вместе штудировали. Потом отправила меня на три недели к
тете Кароль, которая обучила меня креольской кухне. Тетя Кароль была
южанка французского происхождения, после Гражданской войны вышедшая - о
ужас! - за проклятого янки, за старшего брата отца дядю Эвинга, ныне
покойного. Дядя Эвинг участвовал в оккупации Нового Орлеана и однажды дал
в зубы сержанту, спася тем от беды девицу-южанку. За этим последовало
разжалование из капралов в рядовые - и женитьба.
В доме тетушки Кароль о войне никогда не говорили.
Не часто говорили о ней и у нас дома - ведь мы, Джонсоны, не были
уроженцами Миссури, а происходили из Миннесоты и, как люди пришлые, по
примеру отца не затрагивали тем, могущих огорчить наших соседей. В Миссури
симпатии переплетались - штат был и пограничный, и рабовладельческий, и в
нем проживали ветераны обеих армий. Наша же часть Миссури называлась
"вольной": в иных городах никогда не держали рабов, а теперь не допускали
к себе цветных жителей. К таким относились и Фивы. Кроме того, наш городок
был таким маленьким и незначительным, что союзные войска обошли его
стороной, когда наступали здесь в шестьдесят пятом году, грабя и поджигая.
Батлер сожгли до основания, он так и не оправился потом полностью, но Фивы
не тронули.
Джонсоны, хотя и приехали с Севера, "саквояжниками" не были - Миссури
не входил в Конфедерацию, и Реконструкция [саквояжниками назывались
эмиссары правительства, после Гражданской войны осуществлявшие в мятежных
штатах репрессивный режим Реконструкции] его не коснулась. Дядя Джайлс,
отцовский кузен, живший в Канзас-Сити, объяснил причину переезда так:
"Дрались мы, значит, в Дикси [южные штаты] четыре года, а потом вернулись
домой... только чтобы вещички собрать и сняться. В Миссури не такая жара,
как в Дикси, но и такого холода нет, когда тени к земле примерзают, а
коровы дают мороженое".
Тетя Кароль придала лоск моему кулинарному мастерству, и я постоянно
торчала у нее на кухне, пока не вышла замуж. В те три недели и случилась
история с лимонной меренгой - кажется, я о ней уже упоминала.
Я испекла их четыре штуки. Та, о которой речь, не слишком удалась -
корочка подгорела, однако три остальные получились хорошо - не так-то
легко добиться нужной температуры, имея дровяную плиту.
И как только мой кузен Нельсон ухитрился незаметно притащить ту
меренгу в церковь и подсунуть ее под меня?
Он так меня взбесил, что я тут же убежала домой (то есть к тете
Кароль), а когда Нельсон явился с извинениями, расплакалась и легла с ним
в постель. Тут и произошел один из трех фейерверков.
Мы поддались внезапному порыву, забыв об осторожности, но это сошло
нам с рук.
Потом я время от времени допускала к себе Нельсона, если
представлялся случай - до самой своей свадьбы. Да и свадьбой дело не
кончилось, потому что Нельсон позднее переехал в Канзас-Сити.
Мне не следовало бы так вести себя с Нельсоном - ему ведь было всего
четырнадцать.
Однако для своих лет он был шустрый мальчик. Знал, что надо
предохраняться, что за него замуж я ни за что не пойду, что я могу
забеременеть и что ребенок будет катастрофой для нас обоих. В то
воскресное утро он послушно дал мне надеть на него французский мешочек,
ухмыльнулся и сказал: "Мо, ты просто молодец". Потом с неостывшим
энтузиазмом приступил к делу и в рекордный срок довел меня до оргазма.
В последующие два года я продолжала снабжать Нельсона "веселыми
вдовами". Пеклась я не о себе - у меня всегда были при себе свои - а о его
гареме. После того как я приобщила его к этому виду спорта, он занялся им
с жаром и врожденным талантом, и ни разу не влип. Шустрый мальчик.
Помимо занятий кулинарией я попыталась привести в порядок отцовские
дела, но с меньшим успехом. Посоветовавшись с ним, я разослала тем, кого
это касалось, вежливые напоминания об уплате долга. Вам не приходилось
писать от руки сто писем подряд? Я поняла, почему мистер Клеменс при
первой же возможности сменил перо на пишущую машинку, подав пример всем
другим писателям.
"Дорогой мистер Наглоу!
Проверяя книги доктора Джонсона, я обнаружила, что за Вами числятся
столько-то долларов, причем Вы не платили по счету с марта 1896-го года.
Возможно, это просто недоразумение. Можем ли мы ожидать, что Вы уплатите
указанную сумму до первого числа следующего месяца?
Если Вы не в состоянии уплатить ее полностью, прошу Вас зайти к
доктору в пятницу десятого числа, чтобы уладить вопрос к обоюдному
согласию.
Доктор шлет наилучшие пожелания Вам и миссис Наглоу, а также
Наглоу-младшему, близнецам и маленькой Туппи.
Искренне Ваша
Морин Джонсон, по поручению доктора Джонсона".
Я показала отцу несколько образцов - от любезного до жесткого. Чаще
всего мы использовали вышеприведенный образец. Про некоторых адресатов
отец говорил: "Этим не посылай. Они заплатили бы, если б могли, но не
могут". И все же я разослала больше сотни писем.
Отправка каждого письма стоила два цента, бумага - около трех. Время,
затраченное мной на письмо, оценим в пять центов. Итого, каждое письмо
стоило нам десять центов, а все вместе - чуть больше десяти долларов.
В результате этой операции мы не выручили и десяти долларов
наличными. Около тридцати пациентов пришли объясняться. Около половины из
них принесли что-нибудь в счет долга - яйца, ветчину, вырезку, овощи,
свежий хлеб и так далее. Шестеро-семеро договорились о рассрочке, и
некоторые действительно сдержали слово.
Но семьдесят человек не обратили на письма никакого внимания.
Я была расстроена и разочарована. Это ведь не какие-то дремучие
бедолаги вроде Джексона Айгоу, а состоятельные фермеры и горожане. Это
ради них отец вставал среди ночи с постели, одевался и ехал - в повозке
или верхом, в снег, в дождь, в пыль и в грязь, по колдобинам - к ним или к
их детям. А когда он попросил их заплатить ему, они и ухом не повели.
Мне в это просто не верилось.
- Что же дальше, отец? - спросила я, думая, что он сейчас скажет:
оставь, мол, эту затею, поскольку я с самого начала сомневался в ее
полезности. И уже приготовилась вздохнуть с облегчением.
- Разошли им всем жесткие письма с пометкой "повторно".
- Думаете, это поможет, сэр?
- Нет. Но кое-какая польза будет. Вот увидишь.
Отец был прав. Вторичная рассылка не принесла нам денег, зато пришло
несколько негодующих ответов, среди которых были и оскорбительные. Отец
велел мне подколоть каждое письмо к соответствующей медицинской карте, но
не отвечать на них.
Большинство из этих семидесяти пациентов больше к нам не
показывались. Это и был тот положительный результат, на который отец
надеялся и которому радовался.
- Ничья, Морин. Они мне не заплатили, а я им не очень-то помог. Йод,
каломель и аспирин - вот в основном и все, чем мы пока располагаем, да еще
сахарное драже. Я уверен в результате, только когда принимаю роды,
вправляю кость или отнимаю ногу. Но, черт побери, я все-таки делаю, что
могу. Стараюсь. И если кто-то злится только потому, что его просят
уплатить за услуги, - не вижу, почему я должен вылезать из теплой постели
и идти его врачевать.
В девяносто седьмом году железнодорожная компания провела ветку в
миле от нашей главной площади, городской совет по этому случаю расширил
границы Фив, и к нам пришла железная дорога. А следом и телеграф - теперь
"Лайл Каунти Лидер" получал новости прямо из Чикаго, но только раз в
неделю, и "Канзас-Сити Стар", которая приходила по почте, обычно опережала
его. Добрался до нас и телефон Белла, хотя поначалу звонить можно было
только с девяти утра до девяти вечера, за исключением воскресного утра:
станция помещалась в гостиной вдовы Лумис и прекращала работу, когда вдова
отсутствовала.
"Лидер" напечатал забойную передовицу "Новые времена". Отец
нахмурился:
- Они тут пишут, что если соберут побольше подписей, то скоро можно
будет вызывать доктора по телефону в любое время. Ну конечно. Сейчас я
езжу на ночные вызовы только в том случае, если больного так прихватит,
что кто-то из домашних запряжет лошадь и приедет за мной. А что будет,
если меня станут извлекать из постели, покрутив ручку аппарата? Все начнут
ее крутить - а для чего? Чтобы позвать меня к умирающему ребенку? Нет,
Морин, - к тому, у кого заусеница задралась. Помни мои слова: телефон
положит конец домашним визитам врачей. Не сегодня, не завтра, но скоро.
Кто везет, того и погоняют... и вот увидишь: доктора вскоре откажутся
посещать больных на дому.
Под Новый год я сказала отцу, что надумала: пусть запишет меня в Фонд
Говарда.
В январе я уже приняла первого молодого человека из своего списка.
К концу марта я приняла уже всех семерых. И в трех случаях даже
воспользовалась диванной привилегией... точнее, кушеткой в отцовском
кабинете, запираясь там на ключ.
Мокрые фейерверки.
Все трое были вполне приличные молодые люди, но замуж? Нет.
Морин совсем уже было разочаровалась в этой затее, но в субботу,
второго апреля, отец получил письмо из Роллы, штат Миссури:
"Дорогой доктор!
Разрешите представиться. Мои родители - мистер и миссис Джон Адамс
Смит из Цинциннати, штат Огайо. У моего отца там мастерская по
изготовлению штампов и режущего инструмента. Я заканчиваю горный факультет
Миссурийского университета в Ролле. Ваше имя и адрес сообщил мне судья
Орвилл Сперлинг из Толидо, Огайо, исполнительный секретарь Фонда Говарда.
Судья сказал также, что напишет Вам обо мне.
Если Вы дадите на то свое позволение, я заеду к Вам и миссис Джонсон
в воскресенье семнадцатого апреля, чтобы просить Вас представить меня
Вашей дочери мисс Морин Джонсон как возможного соискателя ее руки.
Буду счастлив дать Вам любые сведения о себе и ответить исчерпывающе
и откровенно на все Ваши вопросы.
С нетерпением ожидаю Вашего ответа.
Остаюсь, сэр, Вашим преданным слугой
Брайаном Смитом".
- Ну вот, дочка, к тебе скачет твой рыцарь на белом коне.
- Лишь бы не о двух головах. Что проку, отец. Я умру старой девой в
возрасте девяноста семи лет.
- Надеюсь, не слишком сварливой. Что мне ответить мистеру Смиту?
- Да пусть приезжает. Напишите, что я вся сочусь от нетерпения.
- Морин!
- О да. Я слишком молода, чтобы быть циничной. Знаю. Quel dommage
[какая жалость (фр.)]. Я напрягусь и одарю мистера Брайана Смита самой
лучезарной своей улыбкой, а встречи с ним буду ждать с радостным
оптимизмом. Он у меня, правда, немного увял. Тот последний орангутан...
(Он пытался изнасиловать меня прямо на матушкином диване, как только
родители поднялись наверх. Но ему пришлось быстро отступить, схватившись
за пах, - пригодилось мое знание анатомии.)
- Напиши, что мы будем рады ему. Воскресенье семнадцатого - это через
