согласился с этим.
В обмен на все права на Джонс-Шнайдер-де Кальб, чертежи на который он
согласился выдать, - подождать пока Стивенс увидит и поймет эскизы! - за
это ему был обещан большой пакет акций САЭВ без права голоса, но полностью
оплачиваемый и не облагаемый налогами. Отказ от активного участия в
компании был его собственной идеей. В энергобизнесе должно было быть еще
много головной боли, даже слишком много головной боли. Он мог это
предвидеть - контрабандные проекты, средства для обмана счетчиков, многое
другое. Бесплатная энергия пришли, и попытки прекратить ее поток в
конечном счете, он надеялся, будут безуспешными.
Уолдо так громко рассмеялся, что испугал Бальдура, который
взволнованно залаял.
Теперь он мог позволить забыть о Хэтауэе. Его месть САЭВ имела в себе
один потенциальный изъян: он уверил Глизона, что обработанные по Шнайдеру
де Кальбы будут продолжать работу и не откажут. Он верил, что это правда
только потому, что доверял Грэмпсу Шнайдеру. Но он не был готов доказать
это. Он прекрасно осознавал, что очень мало знает о явлениях, связанных с
Другим Миром, чтобы уверенно говорить, что что-то случится, а что-то -
нет. По-прежнему требовалось серьезное всестороннее исследование.
Но Другой Мир был дьявольски сложным местом для проведения
исследований!
Предположим, размышлял он, был бы человеческий род слеп, не имел бы
он развитых глаз. Какой бы цивилизованной, просвещенной и ученой ни могла
бы стать такая раса, трудно себе представить, как бы такая раса смогла
разработать основы астрономии. Они могли бы знать о Солнце, как о
циклическом источнике энергии, обладающим изменчивым направленным
характером; оно настолько превосходит все остальное по энергии, что может
быть "увиденным" кожей. Они бы заметили его и изобрели приборы, чтобы
наблюдать за ним и исследовать его.
Но бледные звезды: заметили ли бы они их хоть когда-нибудь? Это
казалось наименее вероятным. Само представление о Вселенной и ее
молчаливых глубинах и залитом звездным светом великолепии было бы
недосягаемо для них. Даже если кому-либо из их ученых была бы внушена
такая концепция, да таким образом, что он должен был бы принять
фантастический, невероятный тезис за факт, то как он мог бы ее детально
исследовать?
Уолдо пытался представить себе астрономический фототелескоп,
предназначенный для слепого, задуманный и построенный слепым человеком, и
способный собирать данные, которые могут быть обработаны слепым. Он
отбросил эту мысль; она была слишком рискованной. Потребовался бы куда
более тонкий гений, чем его собственный, чтобы обращаться с безысходно
извилистыми слияниями выводимых заключений, необходимых для решения такой
задачи. Ему было бы очень трудно разработать для слепого подобные приборы;
он не видел, как мог бы слепой без посторонней помощи справиться с этими
трудностями.
И, пожалуй, это было именно то, что сделал для него Шнайдер - в
одиночку он бы увяз.
Но даже с подсказками Шнайдера задача исследования Другого Мира была
очень схожей с дилеммой слепого астронома. Он не мог видеть Другой Мир; он
был способен контактировать с ним лишь через шнайдеровскую обработку.
Проклятье! Как он мог создать приборы для его исследования?
Он подозревал, что в конце концов ему придется снова идти к Шнайдеру
за дальнейшими указаниями, но это было слишком неприятным ходом, что он
отказывался и думать об этом. Более того, Грэмпс Шнайдер мог оказаться не
в силах научить его, они говорили на разных языках.
Вот что он знал: Другой Мир был рядом и мог иногда достигаться нужной
ориентацией мысли, намеренно, как научил его Шнайдер, или подсознательно,
как это случилось с Мак-Леодом и другими.
Эта идея показалась ему неприятной. То, что мысль и только мысль была
способна повлиять на физические явления противоречило всей философии
материализма, среди которой он вырос. У него было предубеждение в пользу
порядка и неизменных природных законов. Его предшественники по культуре,
экспериментальные философы, выстроившие мир науки и сопутствующей ей
технологии, Галилей, Ньютон, Эдисон, Эйнштейн, Стейнмец, Джинс и их
бесчисленные коллеги - эти люди представляли мир как механизм, работающий
с безысходной неизбежностью. Любое явное нарушение подобной практики,
таким образом, рассматривалось как ошибка в наблюдениях, неполная
формулировка гипотезы или недостаток данных.
Даже недолгое царствование принципа неопределенности Гейзенберга не
провело фундаментальной ориентации на Порядок и Космос; неопределенность
Гейзенберга была единственной, которую они считали определенной! Она могла
быть сформулирована, выражена, и на ней могла быть выстроена точная
статистическая механика.
В 1958 г. новая формулировка волновой механики Горовицем уничтожила
эту концепцию. Порядок и причинность были восстановлены.
Но вот это проклятое дело! Можно с тем же успехом молиться дождю,
мечтать о луне, ходить к ценителям веры, полностью сдаться сладкой идее
епископа Беркли о церебральном мире-в-голове: "дерево - не дерево, если
нет никого в квадрате".
Уолдо не был эмоционально привязан к Абсолютному Порядку, как это
было с Рэмбью; он не рисковал потерей умственного баланса и крушением
базовых концепций, тем не менее, черт возьми, очень удобно, когда все
работало так, как и ожидалось. На порядке и естественных законах
основывалась предсказуемость, без предсказуемости жить было невозможно.
Часы должны ходить точно; вода должна кипеть, когда к ней подводят тепло;
пища должна питать, а не отравлять; приемники де Кальба должны работать,
работать так, как предполагалось при их разработке; Хаос был невыносим - с
ним нельзя было жить.
Предположим, что правил бы Хаос, и Порядок, который, как нам
казалось, был обнаружен в мире, был бы просто игрой воображения; куда бы
нас это привело? В этом случае, решил Уолдо, было вполне возможно, что
десятифунтовый груз падал в десять раз быстрее однофунтового до того дня,
когда дерзкий Галилей в своем сознании решил, что это не так. Возможно,
вся дотошная наука баллистика происходила от убеждений нескольких
личностей с решительным умом, подаривших это представление миру. Возможно,
сами звезды удерживаются на своих орбитах лишь неизменной верой
астрономов. Упорядоченный космос, порожденный из Хаоса. - Сознанием!
Мир был плоским, пока географы не стали думать о нем иначе, мир был
плоским, и Солнце размером с бочонок всходило на востоке и заходило на
западе. Звезды были маленькими огоньками, усеивавшими прозрачный купол,
который едва покрывал самые высокие горы. Штормы были гневом богов и никак
не связывались с расчетами движения воздушных масс. Созданный разумом
анимизм правил миром.
Совсем недавно все было иначе. Преобладающее соглашение
материалистической и неизменной причинности правило миром; на нем
основывалась вся сопряженная с ним технология обслуживаемой машинами
цивилизации. Машины работали, так как они были предназначены работать,
потому что все верили в них.
Пока несколько истощенных избыточной дозой радиации пилотов не
потеряли уверенность и не заразили машины неопределенностью - и тем самым
не выпустили магию в мир.
Он начал понимать, казалось ему, что случилось с магией. Магия была
неустойчивым законом анимистического мира; она постоянно отбрасывалась
развивающейся философией инвариантной причинности. Она уходила - до этого
нового порыва - и вместе с ней ее мир, за исключением захолустья
"суеверий". Естественно, ученые-экспериментаторы терпели неудачу, пытаясь
исследовать дома-призраки, аппортации и тому подобное. Их убеждения
предупреждали возникновение явлений.
Дальние джунгли Африки могли быть совершенно другими местами - когда
там не было поблизости ни одного белого человека! Странно ускользающие
законы магии все еще могли проявляться.
Может быть, эти рассуждения были несколько крайнего толка, тем не
менее, у них было одно преимущество, которого не имели ортодоксальные
концепции: они включали знахарство Грэмпса Шнайдера над де Кальбами. Любая
рабочая гипотеза, которая не могла описать Шнайдеровскую - и его
собственную - способность мыслью заставить работать де Кальбы, не стоила и
ломаного гроша. А эта стоила, и соответствовала заявлениям самого Грэмпса:
"Все сомнительно" и "Вещь может быть и не быть, и быть чем-то еще. Есть
много верных способов смотреть на одну и ту же вещь. Некоторые из них
хороши, а некоторые плохи."
Очень хорошо. Примем это. Обопремся на это. Мир меняется в
соответствии с тем, как на него смотреть. В этом случае, думал Уолдо, он
знал, как он хотел на него смотреть. Он отдает свой голос за порядок и
предсказуемость!
Он установит этот порядок. Он создаст свою собственную концепцию
Другого Мира в Космосе!
Хорошим началом было уверить Глизона в надежности обработанных по
Шнайдеру де Кальбов. Хорошо. Пусть так и будет. Они надежны. Они никогда
не выйдут из строя.
Он продолжал формулировать и прояснять в сознании собственную
концепцию Другого Мира. Он будет думать о нем столь же упорядоченно и
подобно этому пространству. Связь между двумя пространствами проходила
через нервную систему; кора головного мозга, таламус, спинной мозг и
прилагаемая нервная система тесно соприкасались с обоими пространствами.
Такая картина сочеталась с тем, что говорил ему Шнайдер и не противоречила
с известными ему явлениями.
Постой. Если нервная система лежит в обоих пространствах, то это
может вызывать относительно медленное распространение нервных импульсов по
сравнению с электромагнитными. Да! Если другой мир обладает константой "с"
относительно меньшей, чем этот мир, то это будет естественно следовать.
Он начал ощущать спокойную уверенность, что все так и было.
Было ли это просто рассуждение - или создание вселенной?
Возможно ему придется отказаться от мысленной картины Другого Мира,
по форме и размерам со страусиное яйцо, поскольку пространство с более
медленным распространением света не меньше, а больше, чем привычное
пространство. Нет... нет, подождите секунду, размер пространства не
зависел от его постоянной "с", но от его кривизны в понятиях его
постоянной "с". Поскольку "с" была скоростью, то размер зависел от
представления о времени - в данном случае времени как уровня энтропии.
Здесь крылась характеристика, которую можно было сравнивать у обоих
пространств - их энергия обмена; они влияли на энтропию друг друга. То,
которое более быстро скатывалось к уровню равной энтропии и было
"меньшим".
Ему не нужно было отбрасывать картину страусиного яйца - доброго
старого яйца! Другой Мир был замкнутым пространством с низким "с", высокой
энтропией, малым радиусом и уровнем энтропии близким к равновесию -
идеальный со всех позиций резервуар с энергией, готовой прорваться в это
пространство, когда он того захочет. Для его обитателей, если таковые
были, все могло происходить в сотнях миллионов световых лет, а для него
это было страусиное яйцо, переполненное энергией.
Он уже подумывал о путях проверки своей гипотезы. Если бы он с
помощью Шнайдера-де Кальба выкачал энергию с высочайшей доступной ему
скоростью, то скажется ли это на местном потенциале? Создаст ли это
градиент энтропии? Мог ли он сделать процесс обратимым, найдя способ
закачивать энергию в Другой Мир? Мог ли он установить в разных точках
