остаться в этом здании.
Я пожал плечами и стащил с себя верхнюю одежду. Под
ней был одет эластичный без швов костюм. В нем, когда
я человек, меня не арестуют за неприличный вид. Но, когда я
делался волком, он не стесняет движения. Лунный фонарик,
словно толстый круглый амулет, уже висел на моей шее.
Джинни крепко поцеловала меня и шепнула:
- Береги себя, тигр.
У нее не было особых причин для беспокойства. У
осаждающих нас не было никакого оружия, если не считать
кулаков, ног, возможно, контрабандно протащенной дубинки и
так далее. То есть, у них не было ничего, чего бы я мог
бояться, сменив кожу на шкуру. Даже нож, пуля, клыки, могли
причинить мне лишь временный вред. Да и то, нужны были бы
особые, я бы сказал, редкие условия, вроде тех, при которых
я потерял половину хвоста во время войны. Кроме того,
вероятность, что начнется драка, была очень маленькой. С
какой стати оппозиционеры станут нападать на нас. Это
вызвало бы ответные действия полиции против них. И хотя
мученичество тоже не лишено своей прелести, закрытие нашего
предприятия было бы победой много большей. Несмотря на это,
голос Джинни звучал не совсем ровно. И, пока мы шли через
зал, она смотрела нам вслед. смотрела пока мы не завернули
за угол.
- Подожди секунду,- Барни открыл шкаф и извлек оттуда
одеяло. Одеяло он перекинул через руку.- Если ты захочешь
изменить свой облик, я наброшу его на тебя.
- С какой стати? Снаружи нет солнечного света, только
огни эльфов. Этот свет не препятствует трансформации...
- После того, как появился священник, свет изменился.
Для полной уверенности я использовал спектроскоп. Сейчас в
нем достаточно ультрафиолета, так что у тебя могут
возникнуть трудности. Это результат охранительных
заклинаний - не случай нашего нападения.
- Но мы не нападаем...
- Разумеется, нет. С его стороны - это демагогический
прием чистейшей воды, выставляется напоказ. Но, умный
прием. Фанатики и наивные детишки, входящие в эту банду,
увидели, что вокруг нас установлено защитное поле, и тут же
заключили , что это было необходимо. Итак, было вновь
подтверждено, что "Источник Норн" - их враг,- он покачал
головой.- Поверь мне, Стив, этими демонстрантами управляет
словно марионетками кто-то более сильный.
- Ты уверен, что священник сам установил поле?
- Да. Все их священники - маги. Вспомни, это входит в
их обучение, и хотел бы я знать, чему их еще обучают в
этих, никому недоступных семинариях... Давай попытаемся
поговорить с ним.
- Он проповедует? - я был удивлен.- Высшие иерархи
иоаннитов не раз заявляли, что их члены их церкви
вмешиваются в политику, они это делают исключительно, как
честные граждане.
- Знаю. А я - император Нортон...
- Нет, действительно,- настаивал я,- эти их темные
теории... Все это чрезвычайно просто, чтобы быть правдой.
То, что мы видим - это общественное волнение, недовольство
людей, какие-то неопределенные изменения...
Мы вышли к главному входу. Дверь была обрамлена
мозаичными стеклянными панелями. Панели, как и окна, были
разбиты вдребезги, но никто не догадался заложить дыры.
Наши защитные чары могли действовать беспрепятственно.
Разумеется, на нас эти чары не действовали. Мы вышли на
лестничную площадку, прямо к тем, кто хотел заблокировать
нас в здании.
Дальше нам идти было некуда. ведущие вниз ступеньки,
были плотно забиты людьми. Никто на нас пока не обращал
внимания. Барни похлопал по плечу тощего бородатого юнца.
- Извините,- прогудел он с высоты своего башенного
роста.- Разрешите?
Он выдернул из немытой руки юнца плакат, навесил на
него одеяло, и, подняв как можно выше, замахал этим
импровизированным флагом. Цвет его лица был желто-зеленый.
Воздух, похожий на дуновение ветра перед штормом,
прошел по толпе. Я видел лица, лица, лица... Лица рядом со
мной, лица внизу. Выплывающие из мрака, куда не доходил
колеблющийся свет. Но думаю, что виной было только то, что я
торопился, или мое предубеждение, но создавалось жуткое
впечатление, что все лица - совершенно одинаковы. Всем
приходилось слышать о длинноволосых мужчинах и коротко
подстриженных женщинах, об их немытых телах и изношенной
одежде. Все это наличествует в избытке. Естественно,
обнаружил я и обязательных в таких случаях седобородых
радикалов и их прихлебателей из студенческих людежитий. И
хулиганов, и тунеядцев, и вандалов, и правдоискателей и так
далее. Но было здесь много чистых и хорошо одетых, ужасно
серьезных мальчиков и девочек. У всех них - у высоких,
низеньких или среднего роста - был удивленный вид, как будто
они внезапно обнаружили, что участвуют в пикетировании. И у
всех у них - у высоких, низеньких, средних богатых, бедных,
гетеросексуальных или гомосексуальных, в каких-то отношениях
способных и тупых, в других, интересующихся одними вещами и
лишь скучающих, когда они сталкиваются с другими вещами,
обладавших бесконечными и неповторимыми наборами своих
воспоминаний, мечтаний, надежд, и у каждого свои страхи и
своя любовь - у всех у них была душа.
Нет, они показались одинаковыми лишь вначале, из-за
своих плакатов. Не мог бы сосчитать, насколько, наподобие
спортивных табло, указывался счет, с которым выигрывает
святой Иоанн, на скольких были тексты, что-то вроде "Возлюби
своего ближнего" или просто "Любовь". Впрочем, различия в
текстах было мало, они повторялись и повторялись. Тексты на
иных плакатах были менее дружелюбны - "Дематериализуйте
материалистов!", "Фабриканты оружия, рыдайте!", "Убейте
убийц, ненавидьте ненавидящих, уничтожайте несущих
уничтожение!", "Закрыть это предприятие!"
И казалось, будто лица... нет, хуже, сам мозг этих
людей сделался ничем иным, как набором плакатов, поперек
которых были написаны эти лозунги.
Не поймите меня неправильно, я никогда просто не
размышлял об юнцах, чувствующих настоятельную необходимость
нанести удар прямо в брюхо Богу существующего порядка. Очень
плохо, что большинство людей, старея и жирея, теряет интерес
к подобным вещам. Истеблишмент зачастую нестерпно
самодоволен, ограничен и глуп. Его руки, которые он
заламывает столь ханжески, благодаря благочестивости.
слишком часто обагрены кровью.
И еще... и еще... Есть кое-что, что будто отличает
наше время от грядущих Темных времен, которые продляться,
пока не возникнет новый и, вероятно, еще худший
истеблишмент, который восстановит порядок. И не надувайте
самих себя, что ничего подобного не случится. Свобода -
прекрасная вещь, пока она не превратится во что-то иное. В
свободу вламываться в чужие дома, грабить, насиловать,
порабощать тех, кого вы любите. И тогда вы с восторгом
встретите того, кто въедет на белом коне и начнет обещать,
что перевернет и изменит вашу жизнь. И вы сами вручите ему
кнут и саблю...
Поэтому, наша лучшая ставка - хранить то, чем мы уже
обладаем. Разве не так?
Однако, как ни печально, это создает определенные
обязанности. И это - наше. оно формирует нас. Мы можем сами
не слишком хорошо сознавать это, но, наверняка, мы поймем
его лучше, чем что-то для нас чужое и незнакомое. И, несли
мы будем упорно трудиться, упорно думать, проявим чутье и
добрую волю, мы сможем доказать это.
Вы не повторите нашу ошибку, не будете надеяться, что
вашу жизнь смогут улучшить злобные и напуганные теоретики.
Они одним разом лишат вас всего богатства вашего,
приобретенного в муках жизненного опыта. вы не станете
вещающих увлекательные речи догматиков. Их предел -
реформистские движения, которые чего-то там добились, то ли
два поколения тому назад, то ли два столетия.
Отвернитесь от студентов, уверяющих, что у них есть
ответ на все социальные вопросы, над которыми ломали головы
и разбивали вдребезги сердца такие люди, как Хаммурапи,
Моисей, Конфуций, Аристотель, Аврелий, Платон, Фома
Аквинский, Гобс, Локк, Вольтер, Джефферсон, Берк, Линкольн
и тысячи других.
Но, хватит об этом. Я не интеллектуал, я всего лишь
пытаюсь думать самостоятельно. Мне тягостно видеть, как
полные благих намерений люди, делаются орудиями в руках тех
немногих, чья цель - обвести нас вокруг пальца...
22.
Они едва не задохнулись от изумления. Горловой звук
вздоха быстро прекратился и перешел в рычание. Ближайший ко
мне мужчина сделал один-два шага в нашу сторону.
Барни взмахнул своим флагом:
- Подождите! - возвал он. Громоподобный бас перекрыл
все остальные звуки.- Перемирие. Давайте переговорим!
Приведите вашего руководителя ко мне!
- Не о чем говорить, ты, убийца! - завизжала усеянная
прыщами девица и замахнулась на меня своим плакатом.
Я успел мельком увидеть на нем надпись: "Мир и
братство". Дальше читать не стал, был слишком занят.
оберегая свой череп. Кто-то начал скандировать лозунг,
который быстро подхватили остальные: "Долой Диотрофеса,
долой Диотрофеса..."
Меня охватила тревога. Хотя Диотрофес лишь едва
упоминался в Третьем послании Иоанна, современные иоанниты
превратили его в символ противостоящих их движению церквей
(несомненно, их посвященые и адепты подразумевали под этим
именем и какие-то другие объекты). Неверующие, то есть,
просто бунтари (они составляли большинство иоаннитов). не
обеспокаивались тем, чтобы разобраться в таких тонкостях
дела. При них Диотрофес сделался нарицательным именем
ненавистной им светской власти. Или кого угодно еще, кто
стоял бы им поперек дороги. Этот призыв уже не раз
гипнотизировал толпы, приводя их в крушащее все неистовство.
Защищая глаза от когтей девицы, я отобрал у нее плакат,
извлек свой фонарик. Но внезапно все изменилось. Зазвучал
колокол. Чей-то выкрик. Низким был и звон, и выкрик, и в них
звучало что-то, что перекрыло растущий гам.
- Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети.
Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой Дух!
Нападающие на меня попятились. Наше окружение
раздалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по
толпе, он усиливался. Это был почти оргазм, и - смолк,
сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам
приближался священник.
Он шел, в руке колокол над головой,- вознесшийся вверх,
ранее стоявший за алтарем Т-образный крест. Так что, вместе
с ним шествовал сам, пригвожденный к Кресту Тайны - Христос.
"Ничего тут нет страшного,- мелькнула дикая мысль,-
если не считать, что другие церкви называли бы все это
кощунством - придать главному символу их веры подобную форму
и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью
антигравитационных заклинаний..."
Однако, в целом, спектакль был чрезвычайно
внушительным. Это было как бы олицетворением всего
гностицизма. Я всегда относился к "невыразимым тайнам"
илёоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я
кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные
сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым,
унаследованным от волчьей ипостаси, нервом. Мне не казалось,
что эта сила исходила от Всевышнего. Но, тогда от кого же?
Священник остановился перед нами. Выглядел он - человек
человеком. Он был маленьким, тощий, его мантия была ему не
слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые
волосы были такими редкими, что я едва мог понять, где
начинается его тонзура, пробитая через макушку от уха до уха
