всхрапывая. Синяка поглядел на своего нелепого спутника. Словно
ощутив на себе его взгляд, великан пошевелился во сне и тяжко
вздохул.
Из костра то и дело высовывался дергающийся хвост ящерки.
Костер сотрясался. Наголодавшись, саламандра объедалась, дрожа
от жадности.
- Разбаловалась совсем, скотинка, - ворчливо проговорил
Синяка, ногой заталкивая мерцающий хвост огненного духа обратно
в костер.
- Саламандра очень пригодилась, - продолжал Мела, который
сумел превозмочь свое отвращение к огненному духу, - а для чего
тащить на хребте громилу-нытика?
- Да, он такой, - согласился Синяка. - Я скажу тебе кое-что,
Мела. Мне уже больше ста лет. И за все эти годы я нашел только
одного друга. Нытика, труса и к тому же лентяя.
Мела помолчал.
- Прости, - сказал он, наконец.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - снова заговорил Синяка. -
Мальчик еще жив. С ним пока ничего не случилось.
Внешне невозмутимый, Мела вдруг схватил Синяку за плечи.
- Ты уверен?
Синяка кивнул, высвобождаясь.
- Их деревня совсем близко. Мела, ты можешь выслушать то,
что я сейчас скажу?
Мела кивнул. Синяка поглядел на него с легкой усмешкой.
- Боюсь, это не так просто, как тебе показалось. Ну, ладно.
Завтра на рассвете я пойду в деревню. Ты останешься здесь.
- Нет, - тут же сказал Мела.
Синяка улыбнулся.
- Вот видишь, - заметил он укоризненно, - я еще ничего не
успел объяснить, а ты уже негодуешь.
Он с удовольствием увидел, что Мела слегка покраснел.
Синяка думал, что молодой воин станет извиняться, но вместо этого
Мела угрюмо проговорил:
- Фарзой изгнал меня за край жизни, и я считай что умер. Мне
безразлично теперь, как я себя веду: как воин или как
нетерпеливый ребенок.
- Моя цель - спасти твоего брата, а не угробить вас обоих, -
сердито сказал Синяка. - Ты свободный человек, и я еще раз
говорю, что не могу тебе приказывать. А жаль. Поверь мне: будет
лучше, если я пойду один.
- Ты будешь убивать их, а я - отсиживаться? - уточнил Мела,
желая назвать вещи своими именами. Его серые глаза потемнели.
- Прошу тебя, - повторил Синяка. - Останься. Если ты пойдешь
со мной, Аэйт почти наверняка погибнет.
Мела помолчал, осваиваясь с услышанным. Потом спросил,
медленно выговаривая слова:
- Ты это видишь?
- Я это знаю, - ответил Синяка устало. - Надоел ты мне, Мела.
Мне дорог твой брат, и я не понимаю, почему ты так упорно хочешь
загнать его в могилу.
Мела отвернулся. Синяка с внезапной жалостью увидел, как
на его спине выступают позвонки и как сквозь загар проступает на
правом боку старый шрам. Что он знает о Меле? Хмурый,
молчаливый, Мела казался обыкновенным дикарем, фанатично
преданным воинскому союзу и своему племени. Консервативный,
как все варвары, он не доверял ничему новому. Чужеземец вызывал
у него подозрение, и Синяка видел, как поначалу Мела брезгливо
вздрагивал, если смуглая рука случайно задевала его. Магия и
колдовство были вещами, от которых отважный и гордый Мела
шарахался, не желая слушать никаких объяснений. Великана он
презирал.
И вот оказалось, что Синяка - всемогущий маг - не разглядел в
маленьком воине с болот ровным счетом ничего. Как только
непутевый Аэйт попал в беду, старший брат, не задумываясь,
преступил все законы, по которым жил до сих пор, и бросился его
спасать, пренебрегая самой страшной для варвара угрозой:
лишиться покровительства своего божества и быть отторгнутым от
своего рода.
- Мела, - сказал Синяка, прерывая молчание, - когда ты украл
золото Тиргатао, на что ты рассчитывал?
- Хотел обменять золото на Аэйта, разве ты не знал?
- Знал. Но Фарзой все равно дознался бы, что пропажа - твоих
рук дело. Как бы ты вернулся после этого в деревню?
Мела еле заметно улыбнулся, глядя на Синяку, как на
маленького ребенка.
- Я бы не вернулся, - сказал он просто.
Два волчьих черепа скалились на входящего у северных ворот
частокола. Волки были не живыми и не мертвыми и в новолуние
выли, умоляя отпустить их за край жизни, но Алаг, наложивший на
них заклятие, был безжалостен. Они были слишком хорошими
стражами, чтобы он мог поддаться на уговоры. После того, как
пленник уничтожил засов, Алаг решил, что отныне будет умнее
полагаться на иные запоры. Магия, как паутина, опутывала селение.
Но если Аэйт и был наделен силой, он никак ею не
пользовался. Он жил у кузнеца, помогая ему в работе, и ни разу не
пустил в ход свою заколдованную ладонь. Ни одного меча, ни
одного кинжала мальчишка не тронул - то ли по недомыслию, то ли
из страха перед Эоганом, который мог скрутить его в бараний рог
без всякой магии. Бежать он пытался еще дважды, и оба раза ноги
приносили его к северным воротам, которых он не узнавал до тех
пор, пока не загорались красными огнями пустые глазницы волчьих
черепов. Его находили у ворот и жестоко били - и оба раза Эоган
отбирал его у разъяренных стражей и уносил к себе.
Эогана в селении побаивались - как всякого кузнеца. Даже
колдун относился к нему с опаской. Кузнец знался с огнем и
железом и водился с Хозяином Подземного Огня. Лучше было не
трогать его. Он был невысок даже для зумпфа, широк в плечах и
чудовищно силен. Лицо у него было неподвижное, взгляд светлых,
слезящихся глаз казался туповатым. Однако все знали, что вождь
Гатал прислушивается к Эогану.
А недавно женой Гатала стала сестра кузнеца, красавица
Фейнне. Все, что говорил Эоган, рано или поздно оказывалось
правдой. Иногда для того, чтобы убедиться в этом, требовались
годы, но каждому в племени Гатала было достоверно известно:
кузнец не ошибается. Пока Эоган позволял мальчишке-морасту
жить у себя, того не смели трогать. Даже Алаг, хоть и скрежетал
зубами от злости, перечить кузнецу не решался.
Эоган держал Аэйта впроголодь, заставлял работать с утра до
вечера и почти не разговаривал с ним. По вечерам мальчишка
глотал куски хлеба, как собака, хватая их зубами, не в силах
побороть позорной жадности. Кузнец поглядывал на него, но
молчал.
Однажды, подавившись, Аэйт долго кашлял, пил воду, выйдя из-
за стола, потом сказал:
- Хорошо, что Мела не видит.
Он не ожидал, что его слова послужат началом для разговора,
но Эоган вдруг откликнулся:
- Кто это - Мела?
- Брат, - выдохнул Аэйт и сел рядом с кузнецом на скамью,
поджав под себя одну ногу.
Эоган посмотрел на него со спокойной усмешкой.
- Брат, говоришь? Младший?
- Нет. Младший - я. А Мела меня воспитывал.
- Хорошо воспитывал, - сказал Эоган. - Ты, смотри-ка, трижды
уже бежал.
Аэйт очень удивился.
- Разве это хорошо - ну, с вашей стороны?
- Если бы ты не был таким, я давно отдал бы тебя Алагу, -
ответил Эоган. - Зачем мне трусливый раб?
Услышав имя колдуна, Аэйт вздрогнул.
- Я все-таки большой трус, Эоган, - признался он. - От вашего
колдуна у меня просто мороз по коже.
- Не только у тебя, - утешил его кузнец. - Надо будет все-таки
свернуть ему шею.
Аэйт поежился, а потом решился и спросил:
- Зачем он хотел меня забрать?
Он думал, что кузнец не ответит, либо отделается отговоркой,
но Эоган сказал:
- Хотел отрубить твою левую руку, высушить и пользоваться
потом как отмычкой.
Аэйт помертвел. Словно не замечая этого, кузнец встал и
сильной оплеухой сбросил Аэйта со скамьи.
- Хватит болтать, уже ночь. Если завтра ты будешь зевать за
работой, я тебя скормлю Огненной Старухе.
Несколько раз в кузницу заходил вождь. Аэйт, таясь в углу,
хорошо рассмотрел его. Это был красивый сильный воин,
великолепный, уверенный в себе. Каждый его жест словно кричал о
том, что он, Гатал, отвоевал для своего народа соляное озеро и
сжег священное дерево, приносившее удачу его врагам. Вместо
плаща на плечах вождя лежала волчья шкура. Широкие золотые
браслеты поблескивали на его загорелых руках. Он громко, вкусно
ругался, обаятельно хвастался, и смех у него был заразительный.
Жена вождя, Фейнне, была выше Эогана ростом, однако
манерой держаться и характером напоминала брата - такая же
молчаливая, спокойная, сильная. Ее длинные одежды были расшиты
по подолу и вороту черно-красным орнаментом, волосы она
убирала под красный платок, схваченный на лбу золотым обручем,
так что Аэйт так и не дознался, носила ли она косы. Фейнне
казалась ему властной, умной и сказочно красивой.
Постепенно он убеждался в том, что его народ не знал о
зумпфах почти ничего, довольствуясь слухами. Зумпфы
действительно были жестоки, и это отдалило их от мира, в котором
они жили. Лес и болото не хотели иметь с ними ничего общего и не
позволяли им сливаться с деревьями и травой, не открывали им
своих тайн, и потому воины зумпфов не умели слышать и видеть
так, как это было дано морастам.
Но им нельзя было отказать в своеобразной мудрости, они
были отважны, а врожденная хитрость делала их смертельно
опасными. Магия зумпфов была недоброй, темной, но очень
действенной. Их колдун казался отвратительной пародией на
Асантао, однако он был намного сильнее, чем ясновидящая
морастов. Среди них было много таких, кто вызывал у Аэйта ужас
своей дикостью.
И в то же время был Эоган...
Аэйт жил в своем плену, точно в маленькой клетушке,
ограниченной, как стенами, несколькими нехитрыми чувствами: он
тяготился подневольной работой и вечным голодом, он любил
Эогана, словно кузнец не был его хозяином; он вспоминал Мелу,
как недостижимое и забытое счастье - и смертельно, до судорог,
боялся колдуна...
Синяка вошел в деревню ровно в полдень. Над воротами
навстречу ему оскалились мертвые волки, и суровые стражи,
скрестив копья, преградили ему путь. С закрытыми глазами Синяка
протянул вперед руки, держа в горстях саламандру. Перед лицами
стражников внезапно запылал огонь, поднявшись прямо над
смуглыми ладонями. Стражи шарахнулись в стороны. И тогда,
ослепив их синевой глаз, чародей развел копья и вошел.
Поселок был самый обычный. Пыльная дорога с клочками
травы по обочинам вела к колодцу, возле которого, насаженные на
пики, блестели медные изображения хищных птиц - они, должно
быть, охраняли воду от злых духов. У большого костра,
разведенного на краю площади, хлопотали женщины. Их лица были
красными от жары и блестели от пота. Увидев рослого темнокожего
незнакомца, они с визгом разбежались, мелькая босыми ногами.
Синяка остановился посреди дороги. Хижины, костер, колодец.
Все как обычно. И все-таки что-то в этом поселке было не так. Он
прислушался, попытался позвать Аэйта - и ощутил сильный барьер.
Кто-то опутал все селение недоброй, нечистой магией, и она
липла к Синяке, как паутина. Не в силах остановить его, она, тем
не менее, мешала и раздражала.
В конце улицы показалась чья-то фигура. Он вгляделся, но
издалека увидел лишь, как сверкнули украшения. Кто-то шел ему
навстречу, неторопливо и с достоинством, высоко подняв голову в
алом уборе. Порыв ветра пронесся по пыльной дороге и взметнул
подол длинного одеяния.
Женщина.
Синяка остановился, слегка пригнув голову. Женщина
приближалась, окутанная зримым золотом солнечных лучей, в
невесомом пыльном облаке, стройная, невысокая. Вот она совсем
близко. Синяка отступил в тень и исчез. Прежде чем она заговорит
с ним, он хотел получше ее рассмотреть.
Это была повелительница. Она не боялась выйти к тому, кто
всполошил и перепугал весь поселок. Небольшие, узкого разреза
глаза смотрели твердо и спокойно. Еле заметная россыпь веснушек
золотила ее лицо.
Она негромко позвала:
- Кто здесь?
- Я, - сказал Синяка, выступая из тени.
Саламандра, выскользнув из его рукава, обежала вокруг
своего хозяина, оставив в пыли огненную полоску. На миг пламя
взметнулось ввысь, охватив всю фигуру чародея, и тут же угасло.
И когда исчез огонь, Фейнне увидела перед собой не великолепного
