покраснели.
- Зачем ты спас меня? - спросил он.
Синяка дернул плечом.
- Не хотел, чтобы ты умер. А что, нужны еще какие-то
причины?
- Не понимаю, - упрямо повторил Мела. - Мы с тобой не
друзья. Зачем ты потратил на меня столько сил?
- Да мне это ничего не стоило.
- Ведь я вор.
- Вот это я знал с самого начала.
Мела покосился на него, но ничем не показал, что удивлен.
- Мне нужно было золото, чтобы выкупить у них Аэйта.
Синяка тронул его за руку, осторожно, словно боясь обидеть.
- Мы его освободим, - обещал он. И вдруг насторожился.
Несколько секунд он прислушивался к чему-то вдали - ни великан,
ни Мела ровным счетом ничего не замечали - а потом быстро
сказал: - Нужно уходить отсюда. Кто-то ищет тебя, Мела, и ищет
очень настойчиво.
Мела вскочил на ноги.
- Зумпфы, - сказал он. - Неужели они и сюда зашли?
- Нет, это кто-то из твоей деревни.
- Не может быть. Никто из моей деревни не подойдет к телу
предателя, - уверенно сказал Мела.
- Послушай меня, Мела, - повторил Синяка, - я не могу
приказывать тебе. Ты не Пузан и не моя саламандра. Поэтому я
прошу тебя - верь тому, что я скажу. Кто-то из деревни идет сюда,
и о том, что ты жив, Фарзой узнает через несколько часов. Возьми
с собой копье из этих. Нам надо уходить.
Аэйт, спотыкаясь, брел по лесу. Он не ел уже больше суток.
Рана опять воспалилась. Левой рукой он прижимал к груди правую,
как капризного ребенка, которого не чаял утихомирить. В глазах у
него стремительно темнело и никак не могло потемнеть; тени
сгущались, не становясь мраком. Руку то дергало, то жгло, то
тянуло. Он ненавидел ее, точно живое существо, злобное, упрямое.
Наконец он громко всхлипнул и повалился в сырой мох, зарываясь в
него лицом. Он не знал, существует ли на свете сила, способная
поднять его и погнать дальше.
Вождь Гатал велел заковать его в цепи, не доверяя магии и не
веря в ее силу. Алаг, колдун племени, невысокий сгорбленный
человечек без возраста, с уродливо перекошенным лицом,
заросший до самых глаз серой клочковатой бородой, в свою
очередь, не доверяя такой примитивной вещи, как цепи, прибег к
магии. То проваливаясь в мягкую черноту забвения, то выныривая из
нее, Аэйт видел, как колдун срезает прядь его волос и жжет их,
припевая и приплясывая вокруг маленького костерка, разложенного
прямо на земляном полу темной хижины; как натирает его босые
ступни золой, беспрестанно бормоча какие-то варварские вирши, о
которых никто во всем племени не мог сказать наверняка, были ли
они дьявольскими заклинаниями, молитвой или грязной бранью.
Аэйт позволял колдуну делать с собой все, что тому
вздумается. Измученный, жалкий, парнишка ни у кого не вызывал
интереса. Смутно помнил он, как, закончив заклинание, колдун в
изнеможении откинулся на подушку, набитую соломой, и, глядя на
него с ненавистью, пробормотал:
- А теперь я погляжу, гаденыш, как тебе поможет твоя разрыв-
трава...
Аэйт ощутил, как на него плеснуло зловонной завистью, и
поднес ладони ко рту; его затошнило. Он слабо простонал и
отвернулся.
Потом его потащили прочь из дома колдуна; Алаг провожал
его жгучим взглядом. Двое или трое швырнули Аэйта на пол какого-
то помещения, где было жарко, и вышли. Аэйт закрыл глаза. Его
оставили в покое, и это уже было благом.
Кто-то подошел ближе, но этот новый почему-то не мешал
дышать. Он не упивался видом беспомощного, поверженного
мораста, и Аэйт не боялся его. Нагнувшись, своими шершавыми
грубыми пальцами он убрал волосы, закрывшие пленнику лицо,
коротко поглядел на него, а потом без усилия поднял и отнес на
кровать.
Теряя сознание и вновь приходя в себя от боли, Аэйт
чувствовал, как раненую руку перевязывают (слишком туго, на его
взгляд), как рядом (очень близко) ударил молот, и этот звук
неприятно прошелся по всем костям, точно Аэйт был мешком и его
встряхнули. Он было заснул, но его безжалостно разбудили и
заставили проглотить какое-то отвратительное пойло, куда был
мелко накрошен черный хлеб.
Сквозь туман Аэйт разглядел закопченное лицо и светлую
бороду. Тот, кто стоял рядом, оказался обычным зумпфом,
коренастым, белокожим, с жесткими коротко стрижеными
волосами. Он сказал:
- Мальчик, я Эоган. Тебе лучше узнать, что я перевязал твою
рану и заковал тебя в цепи. Веди себя хорошо, и ты проживешь
еще целое лето и всю осень.
- Спасибо, - прошептал Аэйт и уснул.
Он провел в доме кузнеца два дня. Эоган кормил его один раз
в день, по утрам, а после забывал о нем. Однажды в кузницу
притащился Алаг. Похоже, колдун не слишком-то ладил с Эоганом,
поскольку возле постели, на которой съежился Аэйт, колдун так и
не появился. Эоган решительно выставил его за дверь.
Той же ночью Аэйт бежал. Цепи рассыпались при первом
прикосновении, дверь раскрылась сама собой. Хватаясь за стену,
Аэйт выбрался наружу и побрел по деревне. Селение было
обнесено частоколом. Двое ворот, имевшихся на юге и севере,
запирались на ночь огромными засовами. Аэйт добрался до
северных ворот незамеченным. Он не понял, как это у него
получилось. Часовые сидели возле костра и пили. Прижавшись к
стене покосившейся хибары, Аэйт видел, как метались по
частоколу их тени в свете костра. Он скользнул в темноту и
двинулся в обход деревни в поисках других ворот.
Деревня спала. Было очень тихо. Аэйт смутно различал темные
пятна домов, и везде были сон и усталость после долгого летнего
дня. На мгновение ему почудилось, что он среди своих, в маленькой
долине морастов. Здесь точно так же отдыхали люди, привыкшие
много работать и сражаться. Но он заставил себя вспомнить о
колдуне, тряхнул головой и стал пробираться дальше вдоль стены.
У южных ворот никого не было. Засов оказался таким
тяжелым, что его с трудом могли бы сдвинуть с места трое
взрослых мужчин. Аэйт провел вдоль него ладонью, и он осыпался
на землю хлопьями ржавчины.
За частоколом его ждала ночь. Он жадно вдохнул запах леса,
травы, воды. Там была свобода.
И Аэйт пошел на этот запах, торопясь уйти из деревни. Он
нарочно выбрал направление, которое ни один нормальный беглец
не счел бы возможным: в глубь территории врагов. Он рассчитывал
обойти деревню, сделав вокруг нее большое кольцо, выйти к
соляному озеру и там уже добираться до дома.
Но он явно не рассчитал своих сил. Они стали вдруг иссякать
с невероятной быстротой. Может быть, виной тому была рана. И
сейчас он лежал посреди болота, среди влажной зелени, и пытался
найти в себе мужество встать и пойти дальше. Он подумал о том,
что находится уже недалеко от озера. Оставалось совсем немного.
Нужно только взять себя в руки.
Жалобно всхлипывая, Аэйт поднялся на четвереньки. Потом
выпрямился, стоя на коленях. Пошатнувшись, встал. Переждав, пока
пройдет дурнота, сделал шаг. Второй шаг казался невозможным, но
и он был сделан. И Аэйт снова побрел по болоту.
Когда впереди показался поселок, юноша сперва не поверил
глазам, а потом задохнулся от счастья и нахлынувшей вместе с ним
слабости. Он постоял, держась за грудь, а после, спотыкаясь,
побежал к воротам, туда, где его ждало спасение. Захлебываясь,
он смеялся на бегу. Во всяком случае, ему казалось, что он
смеется. На самом деле он тихо всхлипывал.
А ворота, которые были совсем рядом, никак не
приближались. Прошла вечность, прежде чем он коснулся руками
частокола и с легким вздохом сполз на землю.
Его пнули в бок сапогом. Аэйт со стоном перевернулся на
спину и мотнул головой, больно ударившись скулой о камень.
- Расступитесь, вы, - властно произнес чей-то неприятно
знакомый голос. - Дайте же мне пройти, остолопы.
Что-то звякнуло - тонко, певуче, как будто к Аэйту
пробиралась женщина, обвешанная серебряными украшениями. Но
голос был мужской, и Аэйту стало тоскливо до смертного воя. На
него упала тень. Аэйт еще не понял, в чем дело и откуда тоска, а
знакомый голос над ним уже смеялся - громко, торжествующе:
- Понял, гаденыш? Твоя волшебная рука не помогла тебе! Я
все-таки победил тебя. Ты можешь превратить в пыль все замки,
все цепи этого мира, но куда бы ты ни пошел, ноги сами приведут
тебя ко мне...
Это был Алаг, отвратительный в своих диковинных одеждах, с
цепочками и подвесками, свисающими с его жилистой шеи. Аэйт
вскрикнул и потерял сознание.
Открыв глаза, он увидел рядом с собой Эогана. Кузнец сидел
за столом в своем доме и, склонившись над глиняной плошкой, ел.
Ел спокойно, аккуратно, с достоинством. В руке у него была ложка
- предмет, для Аэйта непривычный.
- А где колдун? - спросил Аэйт тихо.
Эоган отложил ложку и повернулся к нему.
- Ты голоден?
- Да.
Кузнец помог ему добраться до стола и сесть.
- Поешь, а потом я посмотрю, что ты наделал со своей рукой.
Аэйт испугался, думая, что речь идет о заколдованной ладони,
но кузнец имел в виду его рану. Покрутив в пальцах ложку, Аэйт
все же не решился пустить ее в ход, отложил в сторону и выпил
похлебку через край, а потом руками подобрал оставшиеся на дне
миски куски мяса. Эоган внимательно наблюдал за ним, однако
ничего не сказал.
Он снял с полки, терявшейся в темноте над узким оконцем,
желтоватый камень, поблескивающий на сколах, осторожно отбил
ножом маленький кусочек и истер осколок в порошок. Посыпав
этим порошком ломоть хлеба, кузнец подал его Аэйту.
- Что это? - спросил Аэйт недоверчиво.
- Яд, - без тени улыбки ответил кузнец, и Аэйт почему-то
сразу успокоился.
Порошок оказался безвкусным, но хлеб пришелся как нельзя
более кстати. Аэйт наелся до отвала, и ему сразу захотелось
спать. Неудачный побег, страх перед колдуном, одиночество среди
врагов - все это смазалось, притупилось. Он очень устал. Кроме
того, присутствие кузнеца давало ему странное ощущение
безопасности.
- Господин Синяка, - жалобно пропыхтел Пузан, - мы,
великаны, не приспособленные для долгой ходьбы по болотам... Мы
в них увязаем...
Мела посмотрел на великана с нескрываемым презрением.
- А для чего вы вообще приспособленные?
- Всяко не для того, чтоб разная мелочь о себе воображала у
нас под носом, - мгновенно окрысился Пузан.
Мела тряхнул стрижеными волосами, но отвечать не стал и
только улыбнулся. Это окончательно вывело Пузана из себя. Резко
нагнувшись, он сунул Меле в лицо огромный кулак. Мела немного
отклонился назад и посмотрел на кулак с искренним интересом.
- Во! - для ясности сказал великан.
Мела хмыкнул и пошевелил копьем. Почему-то великан сменил
тактику и от запугивания и угроз опять перешел к жалобам,
адресуя их Синяке:
- К тому же, господин Синяка, практики у меня не было...
Долгий плен в подвале у Торфинна, не к ночи будь помянут, меня
это... ослабил. Ходить отвык, - добавил великан с тяжким вздохом и
в то же время краем глаза следя за тем, чтобы подлый болотный
житель не смел улыбаться.
- Еще полчаса, Пузан, - сказал Синяка.
Пузан посмотрел на него так, точно любимый господин решил
содрать с него заживо шкуру. Однако безропотно заковылял
дальше. Он смертельно завидовал Меле, который шел себе и шел,
не зная усталости. К тому же, Мела нес с собой длинное копье, а
великан был безоружен и ощущал себя исключительно мишенью.
Он брел, ныл, скулил, спотыкался и, наконец, упал. Синяка
сжалился над чудовищем и решил остановиться на ночлег.
Мела промолчал, однако Синяка видел, как он сжал губы и
поспешно опустил глаза, скрывая бешенство. Мела ненавидел
каждую минуту задержки, потому что это была лишняя минута,
которую его брат проводил в плену.
- Зачем ты вообще взял с собой этого недотепу? - спросил он
Синяку, когда великан со стоном улегся на ворох листьев возле
маленького костра, в котором чавкала саламандра.
Великан почти мгновенно заснул, тоненько, жалобно
