Я отвел глаза, чтобы больше ничего не видеть. Но потом я частенько
спрашивал себя: что же это было и кто нанес де Гарсиа последний,
смертельный удар?
38. ПРОЩАНИЕ С ОТОМИ
Так я исполнил обещание, данное мной отцу, я отомстил де Гарсиа.
Правильнее было бы сказать, что я видел, как свершилось возмездие, ибо,
как ни страшна его смерть, он умер не от моей руки. Де Гарсиа умер от
страха, И я сразу же пожалел, что он погиб именно так, ибо, когда ледяное
неестественное спокойствие покинуло мою душу, я возненавидел его еще
сильнее, чем прежде. Я пожалел, что не убил его своей собственной рукой, и
жалею об этом до сих пор. Конечно, многие станут меня порицать, ибо нам
завещано прощать своих врагов, но такое всепрощение я оставляю господу
богу. Как могу я простить того, кто предал моего отца в руки инквизиции,
кто убил мою мать и моего сына, кто заковал меня в цепи на рабском судне,
кто своими руками пытал меня в течение нескончаемых часов? Нет! С каждым
годом я ненавижу его все больше.
Я пишу обо всем этом лишь потому, что долгое время не мог обрести
покоя. Я не способен простить все ни мертвому, ни живому, и из-за этого
несколько лет назад достопочтенный и многоученый священник нашего прихода
даже не допустил меня в церковь. Тогда я отправился к епископу и рассказал
ему свою историю. Епископ немало подивился, но, будучи человеком широких
взглядов, призвал священника и отменил его решение, полагая, так же, как и
я, что господь не осудит слабого человека, если тот не может простить
злодея, причинившего ему столько зла.
Однако довольно распространяться об этих вопросах совести!
Когда де Гарсиа исчез в бездне, я повернулся и пошел к дому. Вернее,
не к дому, которого у меня больше не было, а к разрушенному городу,
лежавшему далеко внизу.
Мне предстояло спуститься по ледяному склону, и это оказалось гораздо
труднее, чем подняться. Теперь, когда месть свершилась, я стал словно
другим человеком, таким же, как все, измученным и угнетенным. Мне было так
горько, что, право же, если бы я оступился на льду, я не стал бы об этом
жалеть.
Но я не оступился и в конце концов достиг снежного покрова, где идти
было много легче. Итак, я сдержал свою клятву и отомстил. Но какой ценой!
Я потерял свою невесту, любовь моей юности; двадцать лет я был вождем
индейцев; я перенес все мыслимые лишения и невзгоды; я женился на женщине,
которой нельзя было отказать в благородстве и возвышенной силе любви, как
она это не раз доказывала, но которая при всем этом в глубине души
оставалась дикаркой и во всяком случае - идолопоклонницей. И вот племя мое
побеждено, прекрасный мой город разрушен, я нищ и бездомен, и великим
счастьем будет, если в конце концов мне удастся избежать смерти или
рабства. Но все это я мог бы перенести, ибо видывал еще и не то. Лишь с
ужасной смертью своего последнего сына, единственной отрады моей одинокой
жизни, я примириться не мог.
Любовь к детям стала единственной страстью моих зрелых лет. Я любил
их, и они любили меня. Я воспитывал их сам с младенческих лет, и они были
в душе англичанами, а не индейцами. Я научил их своему языку и своей вере,
так что они стали не просто моими любимыми детьми, а моими соплеменниками.
И вот несчастный случай, болезнь и меч отняли у меня всех троих, и я
остался один.
Мы слишком много говорим о горестях нашей юности. Если наша любимая
покидает нас, мы оглашаем весь свет рыданиями и клянемся, что жизнь нам
теперь не в жизнь. Но только склоняясь в отчаянии над бездыханным телом
своего ребенка, мы впервые познаем настоящее, страшное горе. Говорят, что
время залечивает все раны. Это ложь. _Т_а_к_о_е_ горе время не в силах
изгладить. Я стар, и я это знаю.
И вот я упал на пустынный снежный склон вулкана, где до меня не
ступала нога человеческая, и заплакал так, как мужчина плачет лишь однажды
в жизни.
"Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! - взывал я вместе с
библейским царем Давидом. - О, кто дал бы мне умереть вместо тебя,
Авессалом, сын мой, сын мой!" [2-я книга Царства, гл.18, стих 33].
Но скорбь моя была сильнее скорби того царя, ибо в течение нескольких
лет я потерял не одного, а трех сыновей. Единственным моим утешением
служила мысль, что этот царь уже много столетий назад встретился со своим
сыном и я тоже когда-нибудь встречусь с моим. Слабое утешение, однако оно
дало мне силы подняться и двинуться вниз к разоренному Городу Сосен.
Мне удалось до него добраться лишь на закате, потому что путь был
неблизким, а я от слабости едва брел. У дворца меня встретил капитан Диас
со своими товарищами. Когда я поравнялся с ними, солдаты молча сняли шляпы
из уважения к моему горю, и только Диас спросил:
- Убийца умер?
Я кивнул и прошел мимо них в свою комнату, надеясь найти там Отоми.
Она сидела одна, холодная и прекрасная, словно статуя, высеченная из
мрамора.
- Я похоронила сына рядом с прахом братьев и прадедов, - ответила
Отоми на мой вопрошающий взгляд. - Твое сердце не выдержало бы, если бы ты
его увидел.
- Да, да, - проговорил я, - но сердце мое уже разбито.
- Убийца умер? - спросила Отоми точно так же, как Диас.
- Умер.
- Как?
В нескольких словах я рассказал ей.
- Ты должен был убить его сам. Кровь нашего сына не отомщена.
- Да, я должен был убить его сам. Но в тот миг я не думал об
отмщении, ибо видел, как оно поразило его свыше. Может быть, это и к
лучшему. Я слишком дорого заплатил за свою месть и слишком поздно понял,
что не должен был брать ее на себя. Есть высший судья.
- Неправда! - проговорила Отоми, и лицо у нее было при этом такое же,
как в тот миг, когда она убивала тласкаланца, или презрительно отвечала
Марине, или плясала на теокалли во главе жертвенного хоровода. - Я этому
не верю. На твоем месте я бы изрезала его на куски и только потом отдала в
лапы дьяволам - не раньше! Но что говорить об этом? Все кончено, все
мертвы, и мое сердце тоже. Ты устал, поешь.
Я утолил голод, опустился на ложе и заснул.
В темноте я услышал голос Отоми:
- Проснись, я хочу с тобой поговорить!
В нем было нечто такое, что сразу пробудило меня от тяжкого сна.
- Говори, - отозвался я. - Где ты, Отоми?
- Рядом с тобой. Я не могла уснуть и сидела здесь. Слушай. Мы
встретились много-много лет назад, когда Куаутемок привел тебя из Табаско,
Ах, как хорошо я помню тот день! Впервые я увидела тебя при дворе моего
отца Монтесумы в Чапультепеке, увидела и полюбила. Я любила тебя всегда.
Меня-то не страшили чужие боги!
- Почему ты говоришь об этом, Отоми? - спросил я.
- Потому, что мне так хочется. Можешь ты подарить один час той, кто
отдала тебе все? Тогда слушай. Помнишь, как ты оттолкнул меня? О, я
думала, что умру от стыда, когда добилась, чтобы меня предназначили тебе в
жены, в жены богу Тескатлипоке, а ты в ответ заговорил со мной о девушке
за морем, об этой Лили, чье кольцо до сих пор у тебя на пальце. Но я это
вынесла. Я полюбила тебя еще больше за твою честность, а остальное ты
знаешь.
Ты стал моим, потому что я решилась лечь рядом с тобой на жертвенный
камень. Тогда ты поцеловал меня и сказал, что любишь. Но ты никогда не
любил меня до конца. Ты все время думал об этой Лили. Я знала это раньше,
как знаю сейчас, хотя и старалась обмануть себя. В то время я была
красива, а для мужчины это кое-что значит. Я была предана тебе, а это
значит еще больше, и раз или два ты сам подумал, что любишь. Но сейчас я
жалею, что теули подоспели вовремя и не дали нам умереть вместе на алтаре.
Я жалею об этом только из-за себя. Мы спаслись, но для меня началась
нескончаемая борьба.
Я уже сказала, что понимала и видела все. Ты поцеловал меня на
жертвенном камне за какой-то миг до смерти. Но, когда ты вернулся к жизни,
все снова изменилось. Лишь по воле судьбы ты женился на мне и принес
клятву, которую сдержал до конца. Ты женился на мне, но ты не знал, кто
твоя жена. Ты знал только, что я красива, нежна, верна тебе - все это так
и было, - но ты не понимал, что я для тебя чужая, что я осталась такой же,
какими были мои предки. Ты думал, я приняла твои обычаи, а может быть,
даже и твою веру, потому что ради тебя я старалась это сделать. Но все это
время я жила обычаями своего народа и никогда не могла позабыть своих
богов. Они не дозволили мне, своей рабыне, уйти от них. Годами пыталась я
их отринуть, но пришло время, и они отомстили мне. Сердце мое смирилось,
вернее - боги смирили его, ибо я не помню и сама не знаю, что делала в ту
ночь, когда ты увидел меня на теокалли во время жертвоприношения
Уицилопочтли.
Все эти годы ты был верен мне, и я рожала тебе детей, которых ты
любил. Но ты любил их только ради них самих, а не ради меня. В глубине
души ты ненавидел мою кровь, которая смешалась с твоей в их жилах. Ведь ты
и меня любил только наполовину. Эта жестокая половинчатая любовь едва не
свела меня с ума. Но потом и она умерла, когда ты увидел, как я,
охваченная безумием, свершала древний обряд моих предков на теокалли.
Только тогда ты понял, кто я такая. Я дикарка!
И вот умерли наши дети, соединявшие нас. Они умерли по-разному - один
за другим, ибо над ними тяготело проклятие моего рода. И вместе с ними
умерла твоя любовь. Я одна осталась - живое напоминание о прошлом. Но
теперь и я умираю.
Я пытался заговорить, но Отоми поспешно прервала меня:
- Нет, молчи и слушай! У меня слишком мало времени. Когда ты запретил
мне называть тебя мужем, я поняла, что все кончено. Я повиновалась тебе,
теуль. Я оторвала тебя от своего сердца, ты уже не муж мне, и скоро я
перестану быть твоей женой. Но все же прошу тебя: выслушай! Сейчас ты
удручен горем. Тебе кажется, что жизнь твоя кончена и что счастье уже
невозможно. Но это не так. Ты в расцвете зрелых лет, и ты еще полол сил.
Может быть, тебе удастся покинуть нашу разоренную землю, и, когда ты
отряхнешь ее прах со своих ног, проклятие перестанет тяготеть над тобой.
Ты вернешься в свою страну и встретишь ту, что ожидала тебя столько лет. И
тогда далекая женщина, принцесса угасшего рода, превратится в смутное
видение, и все эти годы, полные странных событий, будут казаться тебе
только сном. Останется лишь любовь к умершим детям. Ты будешь любить их
всегда, и мысль о них, тоска по мертвым, страшнее которой нет ничего на
свете, будет преследовать тебя днем и ночью до конца твоей жизни, и я
этому рада, ибо я была их матерью, и, думая о них, ты будешь иногда
вспоминать обо мне. Это все, что оставила мне твоя Лили, и в этом я выше
нее. Знай, теуль, она не родит тебе никого, кто бы мог затмить в твоем
сердце любовь к моим детям!
О, я следила за тобой дни и ночи! Я видела, видела, как тоскуют твои
глава по той, кого ты потерял, и по далекой земле твоей юности. Будь
счастлив, ты увидишь родину и встретишь любимую! Борьба закончена: твоя
Лили победила. Я слабею, мне трудно говорить, но осталось сказать немного.
Мы расстаемся, наверное, навсегда. Что связывает нас, кроме душ наших
мертвых сыновей? Ничто! Я не нужна тебе больше, и я довершу наш разрыв. В
свой смертный час я отрекаюсь от твоего бога и возвращаюсь к богам моего
народа, хоть и думала раньше, что ненавижу их. Мы расстаемся навеки, но,
прошу тебя, не думай обо мне плохо, ибо я любила тебя и люблю. Я была
матерью твоих сыновей; их ты сделал христианами и с ними, может быть,
встретишься. Я люблю тебя по-прежнему. Я счастлива, потому что ты
