чтоб слышать, и глаза, чтоб видеть?
- Откуда я знаю, сеньора? Я только выполняю поручение.
- А откуда я знаю, что вы действительно выполняете поручение? Может
быть, мне раньше говорили правду, и Томас Вингфилд утонул много лет назад!
Вся эта повесть об индейцах и принцессах слишком необычна. Она скорее
похожа на те волшебные истории, которые случаются только в романах, а не в
нашей скучной действительности. Чем вы докажете истинность ваших слов?
Есть у вас такое доказательство?
- Да, сеньора. Но здесь слишком темно, и вы не сможете его
разглядеть.
- В таком случае следуйте за мной, в доме найдется свет. Подождите
только немного.
Она повернулась к воротам конюшни и еще раз позвала:
- Джон! Джо-о-он!
Ей ответил какой-то старик, и я узнал голос одного из слуг моего
отца. Лили что-то сказала ему тихонько, а затем повела меня по садовой
дорожке к парадному входу в дом. Отворив дверь своим ключом, она сделала
мне знак пройти первым. Я повиновался. По привычке, не думая ни о чем, я
свернул в знакомую мне с детства гостиную, перешагнул, не запнувшись,
через высокий порог и, добравшись в темноте до большого камина,
остановился перед ним. Лили внимательно наблюдала за мной. Затем, раздув
угли, еще теплившиеся в камине, она зажгла маленькую свечку и поставила ее
на стол у окна. Мне пришлось снять шляпу, но лицо мое все равно оставалось
в тени.
- А теперь, сэр, прошу вас представить ваше доказательство.
Я снял с пальца заветное колечко и подал Лили. Она присела к столу,
внимательно разглядывая его возле свечи. И, пока она сидела так, я увидел,
что она все еще очень красива: время почти не тронуло ее, хотя ей шел уже
тридцать восьмой год, и только лицо стало печальнее. Я заметил также, что,
хотя она и старалась не выдавать своих чувств, грудь ее при виде кольца
задышала быстрее, а рука дрогнула.
- Я вам верю, - проговорила она наконец. - Мне знакомо это кольцо;
его носила еще моя мать. Правда, когда я видела его в последний раз, оно
не было таким стертым. Много лет назад я дала его как залог любви одному
юноше. Я обещала стать его женой. Теперь я не сомневаюсь, сэр, в том, что
вы мне рассказали. Благодарю вас за любезность - вам пришлось для этого
проделать немалый путь. Да, печальная история, очень печальная! Но, прошу
меня извинить, я не могу вас оставить в этом доме - я живу здесь одна.
Поблизости нет гостиниц, поэтому я прикажу отвести вас к моему брату. Это
недалеко, в какой-нибудь миле отсюда. Вас проводят... - и, чуть помедлив,
закончила: - ...если вы не знаете дороги. Там вас примут как следует, а
кроме того, там вы увидите сестру своего покойного товарища, Мэри Бозард,
которая, несомненно, захочет услышать рассказ о его странных приключениях
из ваших уст.
Я склонил голову и сказал:
- Сначала, сеньора, я хотел бы услышать ответ на последние слова и
последнюю просьбу моего покойного друга.
- Отвечать мертвым? Это ребячество, сэр!
- И все же, прошу вас ответить. Я только выполняю поручение. Что
написано на этом кольце?
Пускай мы врозь,
зато душою вместе,
- ответил я, не задумываясь, и тут же едва не прикусил себе язык за
такую оплошность.
- О, вы знаете даже это! По-видимому, вы носили кольцо много месяцев
и выучили надпись. Хорошо, сэр, я отвечу. Мы были далеко друг от друга,
однако память о том, кто носил это кольцо, я хранила в сердце и ради него
осталась одинокой. Но он свое сердце отдал другой - какой-то дикарке,
которая стала его женой и матерью его детей. Поэтому я отвечу так на
просьбу вашего покойного друга: я прощаю его, но от клятвы, которую дала,
отказываюсь отныне и навсегда, как это сделал он, а кроме того, постараюсь
забыть свое чувство к нему, которое он отверг и унизил.
Лили поднялась, сделала руками движение, словно вырвала что-то из
груди, и уронила кольцо на пол.
Сердце мое замерло. Вот, значит, чем все это кончилось! Конечно, она
была права, но теперь я жалел о том, что сказал ей всю правду, ибо женщины
зачастую охотнее прощают ложь, чем подобную искренность.
Я не мог говорить - язык у меня словно отнялся. Смертельная усталость
овладела мной, усталость и горечь. Я нагнулся, отыскал кольцо и, надев его
на палец, пошел к дверям, бросив последний взгляд на эту отвергнувшую меня
женщину. У порога я на мгновение остановился, раздумывая, не сказать ли
ей, кто я, но тут же решил, что если она не простила мертвого, то вряд ли
она сжалится надо мной живым. Нет, для нее я мертвец, и я останусь
мертвецом.
Я уже перешагнул порог, как вдруг позади послышался Лилин голос,
нежный и добрый:
- Томас, - произнес этот голос, - Томас, может быть, перед уходом ты
примешь у меня отчет за те деньги, имущество и землю, которые ты мне
доверил?
Пораженный, я обернулся и замер. Лили медленно шла ко мне, раскрыв
объятия.
- О, глупый, глупый! - прошептала она. - Неужели ты думал обмануть
женское сердце? Ведь ты говорил о буке в нашем саду, ты так легко нашел
дорогу в этой темной комнате, ты прочел надпись голосом того, кто давно
уже умер. Слушай: я прощаю своему другу нарушенную клятву, потому что он
честно признался во всем, потому что мужчине трудно прожить одному столько
лет и потому, что в неведомых странах со всяким могут случиться
необычайные дела. И еще скажу: я все еще люблю его так же, как он меня.
Только я, пожалуй, стара для любви, которой ждала так долго и уже не
надеялась дождаться на этом свете.
Так говорила Лили, всхлипывая у меня на груди, пока не затихла в моих
объятиях. Наши губы встретились.
И в этот миг я увидел перед собой Отоми, вспомнил ее прощальные слова
и то, как она покончила с собой ровно год назад в тот же самый день.
Хорошо, что мертвые не видят живых!
40. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Осталось досказать немногое. Повесть моя подходит к концу, и я этому
рад, ибо мне, дряхлому старику, писать очень трудно, так трудно, что
прошлой зимой я думал не раз, что уже не сумею ее завершить.
Некоторое время мы с Лили сидели молча в той самой комнате, где я
сейчас пишу. Огромная радость и другие нахлынувшие с нею чувства мешали
нам говорить. А потом, словно движимые единым порывом, мы упали на колени
и возблагодарили судьбу за то, что она дозволила нам обоим дожить до этой
необычайной встречи.
Едва мы поднялись, как снаружи послышался какой-то шум, и в комнату
вошла полная дама в сопровождении представительного джентльмена и двух
детей, мальчика и девочки. Это были моя сестра Мэри, ее муж Уилфрид Бозард
и их дети - Роджер и Джоанн. Узнав меня, Лили сразу послала к ним старого
Джона, шепнув ему, что приехал один человек, которого они все будут рады
видеть, и они поспешили явиться, даже не подозревая, кто их ждет.
Сначала они ничего не могли понять и в недоумении стояли посреди
комнаты, соображая, кем бы мог быть этот чужестранец. Я действительно
сильно изменился, да и свет был тусклый.
- Мэри! - заговорил я наконец. - Мэри, сестра, ты не узнаешь меня?
Громко вскрикнув, она бросилась мне в объятия и разрыдалась, как
сделала бы на ее месте каждая женщина, если бы ее любимый брат, которого
все считали погибшим, вдруг вернулся целым и невредимым, а Уилфрид Бозард
тем временем держал меня за руку и отчаянно чертыхался от избытка чувств,
как это делают в подобных случаях все мужчины. Только дети стояли в
стороне и смотрели на меня, ничего не понимая. Я подозвал к себе девочку.
Сейчас она очень походила на ту Мэри, которую я знавал когда-то. Я
поцеловал маленькую Джоанн и сказал, что я ее дядя, о котором ей,
наверное, говорили, будто он умер много лет назад.
Но вот моего позабытого всеми коня поймали и завели в конюшню, а
затем мы уселись за стол. Странным показался мне этот ужин - все было так
непривычно! А когда он кончился, я приступил к расспросам.
Только сейчас я узнал, что все состояние, завещанное мне моим старым
другом Фонсекой, прибыло в полной сохранности и неизмеримо умножилось
благодаря заботам Лили. Она почти ничего не тратила на себя, считая, что
эти деньги ей отданы на хранение и не являются ее собственностью. Когда
слух о моей гибели, казалось бы, подтвердился, Мэри унаследовала свою долю
и с помощью этих средств прикупила соседние земли в Иршеме и Хиденгеме, а
также лес и поместье Тиндэйл-Холл в Дитчингеме и Бруме. Я поспешил
сказать, что дарю ей эти земли, потому что и без них у меня всякого добра
более чем достаточно. Эти слова особенно понравились ее мужу Уилфриду
Бозарду. Легко ли расставаться с тем, что в течение многих лет привык
считать своей собственностью!
Затем мне рассказали обо всем остальном: о том, как умер мой отец; о
том, как нежданное прибытие золота спасло Лили от замужества с моим братом
Джеффри; о том, как после этого мой братец покатился вниз по недоброй
дорожке и скончался тридцати одного года от роду; и о смерти Лилиного
отца, моего старого недруга сквайра Бозарда, умершего от удара во время
внезапного приступа ярости. Уже после его смерти Лилин брат женился на
Мэри, а сама Лили, расплатившись с долгами моего брата и выкупив у Мэри ее
права, перебралась в наш старый дом. Здесь она и жила все эти годы, жила
одиноко и грустно, находя утешение в благотворительности. Как она сама мне
призналась, если бы не состояние и не обширные земли, оставшиеся на ее
попечении, она ушла бы в монастырь и прожила бы там остаток дней, чтобы не
влачить безрадостное существование "вдовой невесты". Я для нее был
потерян, и она считала меня мертвым с тех пор, как до Дитчингема дошли
вести о гибели караки, а выходить замуж за кого-нибудь другого она не
собиралась, хотя многие достойные люди добивались ее руки.
Если не считать еще кое-каких новостей, вроде рождения или смерти
детей, да описания сильной бури и наводнения, затопившего Банги и долину
Уэйвни, это было все, что могли рассказать мои близкие, дожившие до зрелых
лет в полном покое. Политические дела, такие, как смерть или коронация
королей, падение власти папы римского или продолжавшееся повсеместно
разграбление монастырей, я оставляю в стороне, ибо им здесь не место.
Но вот пришла моя очередь, и я начал все с самого начала. Стоило
поглядеть на лица моих слушателей! Всю ночь напролет, пока не смолкли
соловьиные трели и на востоке не занялась заря, я сидел рядом с Лили,
рассказывал свою историю, но так и не успел ее закончить. Мы улеглись
спать в приготовленных для нас комнатах, а наутро я продолжил рассказ. В
подтверждение моих слов я показал меч Берналя Диаса, большое изумрудное
ожерелье, которое мне дал Куаутемок, и некоторые свои рубцы и шрамы.
Никогда еще я не видел таких удивленных лиц! Когда я говорил о последней
жертве женщин племени отоми, о том, как погиб де Гарсиа, сражаясь со своей
тенью, или, вернее, с видениями, порожденными его жестокой душой, мои
слушатели вскрикивали от ужаса, а когда я рассказывал о смерти Изабеллы де
Сигуенса, Куаутемока и моих сыновей, они рыдали от жалости.
Но всего я не мог рассказать. О том, что у нас было с Отоми, я
поведал только Лили, и с ней я был откровенен, как мужчина с мужчиной,
потому что чувствовал: если я что-нибудь утаю от нее сейчас, между нами
уже никогда не будет полного доверия. Я не стал от нее скрывать ни своих
сомнений и колебаний, ни того, что я полюбил Отоми, чья красота и нежность
поразили меня при первой встрече во дворце Монтесумы, ни того, что
произошло между нами на жертвенном камне.
Когда я кончил, Лили поблагодарила меня за честность и сказала, что
