конституционалистическому образу жизни, отменен.
На Земле теперь вы были бы не в худшем положении, чем прежде, но и не
в лучшем, хотя в послании содержится намек на дальнейшие уступки в
будущем. Вас приглашают вернуться. Это все. Других сообщений не поступало.
На мой взгляд, этих данных явно недостаточно для того, чтобы на их
основании принять такое ответственное решение.
- Продолжение полета - решение гораздо более ответственное, -
возразил Де Смет. Он наклонил вперед свою грузную фигуру, пока она не
заполнила весь экран. Голос его был жестким и суровым. - Мы были людьми
знающими, материально хорошо обеспеченными. Я даже могу взять на себя
смелость заявить, что Земля нуждается в нас, особенно тех, кто имеет
технические специальности. Согласно вашему же собственному утверждению,
Растум - это мрачная и страшная планета. Многим из нас суждено там
погибнуть. Почему же нам не вернуться домой, раз есть такая возможность?
- Домой, - прошептал кто-то.
Это слово ворвалось во внезапную тишину, как звук воды, наливаемой в
чашку, и, наконец, оно заполнило ее до краев и выплеснулось наружу. Коффин
сидел, прислушиваясь к голосу своего корабля, к шуму генераторов,
вентиляторов, регуляторов, и даже в этом звуке ему скоро стала слышаться
частая пульсация: "Домой, домой, домой..."
А у него дома не было. Отцовскую церквушку снесли и поставили на ее
месте восточный храм; леса, где прежде пылал октябрь, вырубили, и вместо
них туда протянулось еще одно щупальце города; гавань обнесли забором,
чтобы строить там планктонную ферму. Ему остались только холодная надежда
неба, да еще корабль.
Молодой мужчина сказал, словно обращаясь к самому себе:
- У меня там осталась девушка.
- А у меня была своя собственная подлодка, - отозвался другой. - Я,
бывало, проводил исследования в окрестностях Большого Рифового Барьера,
частенько принимая воздушные пузыри за жемчужины, и гонялся за ними, или
же просто болтался на поверхности.
Вы не можете себе представить, какими голубыми могут быть волны. А на
Растуме, говорят, спускаться вниз с горных плато нельзя.
- Но в нашем распоряжении была бы целая планета, - возразила Тереза
Дилени.
Какой-то человек с благородной внешностью ученого ответил на это:
- Дорогая моя, может быть, как раз в этом-то вся и беда. Три тысячи
человек, включая детей, в совершенной изоляции от всего остального
человечества. Можем ли мы надеяться, что нам удастся создать цивилизацию?
Или хотя бы поддерживать ту, что есть?
- Вся беда, папаша, - сухо сказал офицер рядом с ним, - состоит для
тебя в том, что на Растуме нет средневековых манускриптов.
- Я согласен признаться в этом, - заявил ученый. - Да, я всегда
полагал, что важнее всего научить детей пользоваться своим разумом.
Однако, если оказывается возможным сделать это на Земле... В конце концов,
много ли шансов на то, что первые первые поколения Растума будут иметь
возможность и время на размышления?
- Будут ли вообще на Растуме следующие поколения?
- Сила тяжести, на 0,25% превышающая земную - боже! Я лишь теперь
начинаю это понимать.
- Синтетика, год за годом одна синтетика и гидропоника, до тех пор,
пока мы не создадим экологию. На Земле хоть иногда перепадали бифштексы.
- Моя мама не смогла лететь. Она слишком слаба. Но она заплатила за
десятки лет своего сна, отдала все свои сбережения... в надежде, что я
вернусь.
- Я проектировал небоскребы. А на Растуме, пока я буду жив, вряд ли
построят нечто большее, чем бревенчатую избу.
- Вы помните, как светит Луна над Большим Каньоном?
- А помните Девятую Бетховена в Концертном зале Федерации?
- А эту маленькую смешную старую таверну на Среднем уровне, где мы
пили пиво и пели немецкие песенки?
- А помните?
- А помните?
Тереза Дилени крикнула, заглушая все голоса:
- Именем Энкера! О чем вы думаете-то? Зачем тогда было добровольно
лететь?
Шум стал умолкать, не сразу, но постепенно и, наконец, Коффин,
стукнув кулаком по столу, призвал к порядку. Он посмотрел прямо в глаза
Терезы, спрятанные под маской, и сказал:
- Благодарю вас, мисс Дилени. Я уже ожидал, что сейчас кто-нибудь
даст волю слезам.
Одна из девушек действительно всхлипнула под маской.
Чарльз Локейбер, представитель колонистов "Курьера", кивнул:
- Да, это настоящий удар по нашей целеустремленности. Если б я
чувствовал, что этому посланию можно доверять, я сам, возможно,
проголосовал бы за возвращение.
- Что? - квадратная голова Де Смета вынырнула из плеч.
Локейбер печально улыбнулся:
- Правительство с каждым годом становилось все деспотичнее, - сказал
он. - Оно было не против избавиться от нас навсегда. Но теперь, возможно,
оно об этом пожалело, не потому что со временем мы могли превратиться в
живую угрозу, а потому, что мы были бы губительным примером - там наверху,
на звездном небе.
Или просто потому, что мы были бы - и все. Предупреждаю, я не могу
ничего утверждать, но, вполне возможно, правительство решило, что мертвые
мы безопаснее, и хочет заманить нас в ловушку этим посланием. Для
диктаторского режима это вполне характерно.
- Из всех фантазий... - задыхаясь, произнес неизвестный женский
голос.
- Не таких уж безосновательных, как ты, возможно, думаешь, дорогая, -
перебила ее Тереза. - Я читала кое-что по истории - я имею в виду не те
насквозь процензурированные книжонки, которые сейчас называются учебниками
по истории - я не исключаю возможности, что Чарльз прав. Но есть и другая
возможность, не менее опасная. Возможно, послание вполне искреннее. Но
будет ли оно все еще соответствовать действительности, когда мы вернемся
назад? Вспомните, сколько времени это займет. И даже если бы мы могли
вернуться к завтрашнему вечеру, где гарантия, что нашим детям или внукам
не придется страдать от тех же самых бед, от которых страдали мы, и что у
них будет шанс освободиться подобно нам, улетев на другую планету?
- Значит, вы голосуете за продолжение полета? - спросил Локейбер.
- Да.
- Умница, девочка. Я с тобой.
Киви поднял руку. Коффин дал ему слово.
- Мне кажется, команда тоже имеет право голоса, - сказал он.
- Что? - Де Смет побагровел.
Некоторое время он не в силах был вымолвить ни одного слова и только
издавал какое-то индюшачье кудахтанье, затем, наконец, взял себя в руки и
сказал:
- Неужели вы всерьез полагаете, что имеете право оставить нас в этом
подобии ада, а сами затем вернетесь на Землю?
- Откровенно признаться, - улыбнулся Киви, - Я предполагаю, что
команда предпочла бы вернуться сразу. Лично я - без всяких сомнений.
- Я уже объяснял вам, как недальновидно это было бы с вашей точки
зрения, - вмешался Коффин. - Космические полеты всегда были невыгодны с
финансовой стороны. Они всегда оставались лишь научными достижениями,
открытиями, чем-то нематериальным, если хотите.
До тех пор, пока у людей не появится заинтересованность в их
использовании, полеты не будут осуществляться. Успешное развитие колонии
на Растуме станет стимулом для возрождения космического флота.
- Это ваше личное мнение, - сказал Киви.
- Я надеюсь, вы не забыли, - сказал молодой мужчина с глубоким
сарказмом в голосе, что каждая секунда, которую мы проводим в спорах,
означает удаление от дома на сто пятьдесят тысяч километров?
- Не дергайся, - успокоил его Локейбер. - Какое бы решение мы ни
приняли, все равно твоя девушка превратится в старую каргу еще до того,
как ты достигнешь Земли.
Де Смет все еще бросался на Киви.
- Ты, вшивый извозчик, если ты думаешь, что можешь поступать с нами,
как с пешками...
Киви в ответ огрызнулся:
- Если ты не будешь выбирать выражения, жирный болван, я сейчас приду
на твой корабль и запихну тебя в твою же собственную глотку.
- К порядку! - воскликнул Коффин. - К порядку!
Вторя ему, Тереза крикнула:
- Пожалуйста... ради жизни всех нас... разве вы не знаете, где мы
находимся? Всего лишь тонкая стенка в несколько сантиметров отделяет нас
от пустоты! Пожалуйста, не надо ссориться, иначе мы никогда не увидим
больше вообще никакой планеты!
Но в ее голосе не слышно было ни слез, ни мольбы. Он был подобен
голосу матери, (что было странно для незамужней женщины), и этот голос
подействовал на грызущихся мужчин лучше, чем окрик Коффина.
Наконец, адмирал флотилии сказал:
- Пока достаточно. Все слишком взволнованы, чтобы быть в состоянии
принять разумное решение. Прения откладываются на четыре дежурных периода,
то есть на шестнадцать часов. Обсудите проблему со своими товарищами по
кораблю, выспитесь и представьте согласованное решение на следующем
собрании.
- Шестнадцать часов? - взвизгнул кто-то. - А вы отдаете себе отчет,
какое расстояние это добавит при возвращении?
- Ну, вот что, - заявил Коффин. - Всем, кому хочется поспорить, я
могу предоставить такую возможность в тюремной камере. Все свободны!
Он выключил экран.
Киви, немного успокоившийся, доверительно ему улыбнулся.
- Такое обещание почти всегда действует успокаивающе, нет?
Коффин рванулся из-за стола.
- Я ухожу, - сказал он. Собственный голос показался ему грубым и
незнакомым. - Займитесь своими делами.
Никогда прежде не чувствовал он себя таким одиноким, даже в ту ночь,
когда умер отец. "О, великий боже, твой глас являлся Моисею в пустыне, яви
же сейчас свою волю". Но бог молчал, и Коффин слепо потянулся к
единственному другому источнику помощи, мысль о котором могла прийти ему в
голову.
3
Облачившись в скафандр, Коффин на секунду задержался в воздушном
шлюзе, прежде чем выйти в открытый космос.
Он уже двадцать пять лет как стал звездолетчиком - целая эпоха, если
учесть еще время, которое он провел в усыпленном состоянии, но до сих пор
так и не привык воспринимать открытое мироздание без чувства
благоговейного страха. Бесконечная тьма сверкала и переливалась: везде
звезды и звезды, доходящие до яркого водопада Млечного Пути и
устремляющиеся дальше, в другие Галактики и группы Галактик, до той
границы, где вблизи от Земли рождался свет, который сейчас можно было бы
уловить телескопом.
Глядя из шлюза вдаль, мимо паутины радиоустановок и мимо других
кораблей, Коффин почувствовал себя затерянным в этом огромном абсолютном
безмолвии. Но он знал, что на самом деле эта пустота пылала и грохотала от
смертоносных энергий, взбалтываемых потоками газа и пыли, более тяжелой,
чем планеты, что ее мучили родовые схватки при появлении новых солнц.
Вспомнив об этом, он вдруг поймал себя на ужасной мысли: "Я - ничто иное,
как я", и под мышками у него выступили темные круги от пота.
Такую картину человек мог наблюдать только в пределах Солнечной
системы. Полеты с полусветовой скоростью позволяли людям проникать дальше
в просторы космоса, но за это пришлось платить дорогой ценой: человеческое
сознание часто не выдерживало, оно разрывалось, словно материя, и тогда
очередного безумца усыпляли и запихивали в саркофаг. Помраченный разум
вновь рисовал небо, звезды, толпой бегущие навстречу кораблю, который,
наконец, погружался в облако допплеровской адской тоски.
На траверзе призрачно мерцали созвездия: Коффин вглядывался в
темноту. Если смотреть в направлении кормы, Солнце все еще было самой
яркой точкой на небе, но приобретало какой-то зловещий красный оттенок,
