Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
SCP 090: Apocorubik's Cube
SCP 249: The random door
Demon's Souls |#15| Dragon God
Demon's Souls |#14| Flamelurker

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Философия - Мишель Фуко Весь текст 1002.65 Kb

Слова и вещи

Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 63 64 65 66 67 68 69  70 71 72 73 74 75 76 ... 86
     Наконец, последняя, самая важная, быть может, самая
неожиданная компенсация за низведение языка к объекту -- это
появление литературы -- литературы как таковой. Конечно, уже
начиная с Данте или даже Гомера в западном мире существовала
форма языка, которую мы теперь называем "литературой". Но само
слово это появилось много позже, поскольку лишь сравнительно
недавно в нашей литературе произошло обособление того
специфического языка, истинное проявление которого состоит в том,
чтобы быть "литературным". Именно в начале XIX века -- в то
время, когда язык, как бы погружался в свою объективную толщу и
позволял знанию пронизывать себя насквозь, -- он одновременно
восстанавливал самое себя в друго области и в другой
самостоятельной форме -- едва доступной, сосредоточенной на
загадке своего происхождения, всецело соотнесенной с чистым актом
письма. Литература бросает вызов своей родной сестре --
филологии: она приводит язык от грамматики к чистой речевой
способности, где и сталкивается с диким и властным бытием слов.
От протеста романтиков против сковывающего этикета дискурсии и до
открытия бессильной мощи слова у Малларме хорошо видно, какой
была в XIX веке функция литературы по отношению к современному
способу бытия языка. На фоне этого основного соотношения
остальное является следствием: литература все более и более
отличает себя от дискурсии мыслей и замыкается своей глубинной
самозамкнутости. Она отделяется от всех тех ценностей, которые
могли в классический век приводить ее в движение (вкус,
удовольствие, естественность, правда), и порождает в своем
собственном пространстве все то, что может обеспечить их игровое
отрицание (неприличное, безобразное, невозможное); она порывает с
каким-либо определением "жанров" как форм, прилаженных к порядку
представлений, и становится простым проявлением языка, который
знает лишь один закон -- утверждать вопреки всем другим типам
дискурсии свое непреклонное существование. Таким образом, ей
остается лишь замкнуться в вечном возврате к самой себе, словно
все содержание ее речи сводится лишь к высказыванию своей
собственной формы; она обращается к самой себе как к пишущей
субъективности или же пытается воссоздать в самом порождающем ее
движении сущность всей литературы; итак, все нити ведут к
неуловимой, неповторимой, мгновенной, зато абсолютно всеобщей
точке -- к простому акту письма. В тот самый момент, когда язык
как развернутая речь становится объектом познания, он тут же
появляется вновь в прямо противоположном качестве: как
безмолвное, бережное нанесение слова на белизну бумаги, где оно
не может иметь ни звучания, ни собеседника, где ему не о чем
говорить, кроме как о себе самом, нечего делать, кроме как сиять
светом собственного бытия.
     Глава IX
     Человек и его двойники
     1. Возврат языка
     Теперь с возникновением литературы, с возрождением
практики толкования текстов и заботой о формализации, с
установлением филологии, короче -- с повторным появлением языка
в его многообразном изобилии, порядок классической мысли может
в дальнейшем разрушиться.  С этого времени он входит, для
любого последующего взгляда, в область тени.  Кроме того,
пожалуй, следовало бы говорить не столько о темноте, сколько
об обманчивом, мнимо очевидном свете, который более скрывает,
нежели выявляет: в самом деле, нам кажется, что мы знаем о
классическом знании все, если понимаем, что оно является
рационалистическим, что оно начиная с Галилея и Декарта
предоставляет безусловную привилегию Механике, что оно
предполагает всеобщую упорядоченность природы, что оно
допускает возможность анализа, достаточно глубокого, чтобы
открыть первоначала и первоэлементы, но что оно уже
предчувствует (и благодаря, и вопреки всемпонятиям разума)
движением жизни, толщу истории, непокорный беспорядок природы.
Однако видеть в классическом мышлении лишь эти признаки --
значит не понимать его фундаментальную диспозицию; значит
полностью пренебрегать отношением между всеми этими
проявлениями и тем, что делало их возможными.  Но тогда каким
же образом (если не посредством тщательного и
неторопливого анализа) можно воссоздать сложное отношение
представлений, тождеств, порядков, слов, природных существ,
желаний и интересов, начиная с того момента, когда вся обширная
сеть классического порядка разрушилась, когда в основу
производства легли сами потребности, когда живые существа
сложились в соответствии сосновными функциями жизни, когда
слова отяжелели от своей материальной истории -- короче, с того
самого момента, когда тождества представления перестали
выявлять, без недоговоренностии умолчаний, порядок существ?
Вся система сеток, которая налагалась в ходе анализа на
последовательность представлений (тонкий временной ряд,
развертывавшийся в умах людей) для того, чтобы ее поколебать,
остановить, развернуть и распределить в виде неменяющейся
таблицы, все эти хитросплетения, создаваемые словамии
дискурсией, признаками и классификациями, эквивалентности
и обменом, оказались ныне отвергнутыми столь решительно, что
труднодаже восстановить, как эта система вообще могла
функционировать. Последним "куском", который был отброшен (и
исчезновением которого навсегда отдалило от нас классическое
мышление), оказалась как раз первая из этих сеток:  дискурсия,
которая обеспечивала изначальное, самопроизвольное, наивное
развертывание представлений в таблице.  С того дня, как
дискурсия перестала существовать и функционировать внутри
представления как его первое упорядочение, классическое
мышление разом перестало быть нам непосредственно доступным.
Порог между классической и новой эпохой (или, иначе
говоря, между нашей предысторией и тем, что пока еще является
для нас современностью) был окончательно преодолен, когда слова
перестали пересекаться с представлениями и непосредственно
распределять поклеткам таблицы познание вещей.  В начале XIX
века слова вновь обнаружили свою древнюю, загадочную плотность;
правда, отнюдь нес тем, чтобы восстановить кривую мироздания,
на которой располагались они в эпоху Ренессанса, и не для того,
чтобы смешаться с вещами в круговой системе знаков.  Оторванный
от представления, язык существует с тех пор и вплоть до
нашего времени -- и вплоть до нас еще -- лишь в разбросанных
формах: для филологов слова представляют в качестве объектов,
созданных и оставленных историей; для формализаторов язык
должен отбросить свое конкретное содержание и выявить лишь
повсеместно значимые формы дискурсии; для интерпретаторов слова
становятся текстом, который надо взломать, чтобы смог
обнаружиться полностью скрытый за ними смысл; наконец, язык
возникает как нечто самодостаточное в акте письма, которы й
обозначает лишь себя самого.  Эта раздробленность предполагает
для языка если и не преимущества, топо крайней мере иную
судьбу, чем для труда или жизни.  Когда картина естественной
истории распалась, живые существа не рассеялись, но, напротив,
по-новому сгруппировались -- вокруг жизни и ее загадки; когда
исчез анализ богатства, всеэкономические процессы
перегруппировались вокруг производства итого, что делало его
возможным; наоборот, когда рассеялосьединство всеобщей
грамматики -- дискурсия, тогда язык выявился вразнообразии
способов своего бытия, единство которых, несомненно, не могло
быть восстановлено.  Быть может, именно по этой
причине философская рефлексия так долго держалась поодаль от
языка. В товремя как она неустанно устремляла в направлении
жизни и труда свой поиск объекта, концептуальных моделей, своей
реальной иглубинной почвы, она уделяла языку лишь попутное
внимание; здесь речь шла главным образом об устранении тех
помех, которые онамогла встретить в языке; например, нужно было
освободить слова отих отчуждения в безмолвных содержаниях или
же придать языку больше гибкости и внутренней текучести, чтобы,
освобожденный от пространственности разума, он мог передать
движение жизни в ее собственной длительности.  Непосредственно
и самостоятельно язык вернулся в поле мысли лишь в конце XIX
века.  Можно даже было бы cказать, что в XX веке, если бы не
было Ницше-филолога (а он и вэтой области был столь мудрым,
знал так много, писал такие хорошие книги), который первым
подошел к философской задаче глубинного размышлений о языке.  И
вот теперь в том самом философско-филологическом пространстве,
которое открыл для нас Ницше, внезапно появляется язык во всем
своем загадочном многообразии, которым надо было овладеть.
Тогда появляются в качестве проектов (быть может,бредовых, но
кто скажет это сразу же?) темы всеобщей формализации всякой
речи или целостного истолкования мира, которое было бы вто же
время его полной демистификацией, или общей теории знаков; или
еще тема (исторически она возникла, несомненно, раньше других)
неустанного преобразования, полного вмещений всей человеческой
речи в одно-единственное слово, всех книг -- в одну страницу,
всего мира -- в одну книгу.  Великая цель, которой посвятил
себя вплоть до конца жизни Малларме, и поныне властвуетнад
нами; ненавязчиво напоминая о себе, она сопутствует всем нашим
сегодняшним усилиям свести раздробленное бытие языка к
жесткому, быть может недостижимому, единству. Попытка
Малларме замкнуть всякую возможную речь в хрупкую плоть слова,
в эту вполне материальную тонкую чернильную линию, проведенную
на бумаге, отвечает, по сути, на вопрос, который Ницше
предписывал философии. Для Ницше речь шла не о том, кто
обозначается или,точнее, кто говорит, коль скоро словом
Agathos<$F(греч.) --хороший. -- Прим. перев.> люди обозначают
самих себя, а словом Deilos<$F(греч.) -- плохой.  -- Прим.
перев.> -- других людей<$FNietzsch. Genealogie de la morale, I,
# 5.>. Потому что именно здесь, в том, кто держит речь и, еще
глубже, владеет словом, -- именно здесь сосредоточивается весь
язык.  На этот ницшеанский вопрос -- кто говорит? -- Малларме
отвечает вновь и вновь, что это говорит само слово в его
одиночестве, в его хрупкой трепетности, в его небытии -- не
смысл слова, но его загадочное и непрочное бытие.  В то время
как Ницше, который отстаивал до конца свой вопрос о том, кто
говорит, вторгается, наконец, вовнутрь этого вопрошания, чтобы
дать ему самообоснование, говорящего и вопрошающего субъекта
("Сечеловек!"), -- Малларме языка, соглашаясь остаться в нем
простым исполнителем чистого обряда. Книги, в которой речь
складывалась бы сама собой. Вполне может быть, что все вопросы,
которые действительно возбуждают наше любопытство (Что такое
язык? Чтотакое знак?  Говорит ли все то, что безмолвствует в
мире, в наших жестах, во всей загадочной символике нашего
поведения, в наших снах и наших болезнях, -- говорит ли все это
и на каком языке, сообразно какой грамматике? Все ли способно к
означению (если нет, то что именно?) и для кого, и по каким
правилам?  Каково отношение между языком и бытием, и точно ли к
бытию непрестанно обращается язык -- по крайней мере тот,
который поистине говорит? И что такое тот язык, который ничего
не говорит, никогда неумолкает и называется "литературой"?), --
вполне может быть, что все эти вопросы возникают ныне в этом
все еще зияющем разрывемежду вопросом Ницше и ответом Малларме.
Мы уже знаем, откуда возникают все эти вопросы. Они
стали возможными в силу того, что в начале XIX века, после
того, как речь с ее законом отдалилась от представления, бытие
языка оказалось как бы расчлененным.  Однако эти вопросы
стали неизбежными, когда у Ницше и Малларме мысль вынуждена
былавернуться к самому языку, к его неповторимому трудному
бытию. Вся любознательность нашей мысли вмещается теперь в
вопрос: что такое язык? Как охватить его и выявить его
собственную суть и полноту? В известном смысле этот вопрос
приходит на смену тем вопросам, которые в XIX веке касались
жизни или труда.  Однако характерэтого исследования и всех
вопрос, которые его разнообразят, пока еще не вполне ясен.
Можно ли здесь предчувствовать рождение, начало нового дня,
Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 63 64 65 66 67 68 69  70 71 72 73 74 75 76 ... 86
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 
Комментарии (1)

Реклама