развернуть обширный порядок природы, простирающийся неразрывно от
самого простого и неподвижного до самого живого и сложного; так
исчезает исследование порядка -- почва и основа всеобщей науки о
природе. Так исчезает и сама "природа", которая в классический
век существовала и понималась не как "тема" или "идея", не как
бесконечная возможность знания, но как однородное пространство
доступных упорядочению тождеств и различий.
Теперь это пространство расчленилось и как бы разверзлось во
всей своей толще. На месте единообразного пространства зримости и
порядка, элементы которого играли взаимноразграничительную роль,
устанавливается ряд оппозиций, термины которых лежат на различных
уровнях: с одной стороны, это второстепенные органы, без труда
видимые даже на поверхности тела и непосредственно
воспринимаемые, а с другой -- первичные, основные, центральные,
скрытые органы, до которых можно добраться, лишь "препарируя", то
есть материально уничтожая, яркую оболочку второстепенных
органов. Еще глубже лежит оппозиция между органами, как таковыми,
-- объемистыми, плотными, прямо или косвенно доступными
наблюдению, и функциями, которые сами по себе восприятию не
доступны, но предопределяют изнутри расположение непосредственно
видимых элементов, Существует, наконец, и оппозиция между
тождествами и различиями: они как бы сделаны из разного теста,
между ними нет однородности, которая позволила бы им вступить в
отношения друг с другом; различия сосредоточиваются ближе к
поверхности, тогда как в глубине они стираются, смешиваются друг
с другом, приближаясь к тому великому, таинственному, незримому,
сердцевинному единству, из которого, как бы непрерывно
распыляясь, исходит многообразие. Теперь уже для определения
жизни недостаточно более или менее четкого отличия ее от
механизма; жизнь есть то, в чем обосновываются всевозможные
разграничения между живыми существами. Именно этот переход от
таксономического понятия жизни к синтетическому отмечен в истории
идей и наук возрождением виталистских тем в начале XIX века. С
археологической точки зрения именно с этих пор устанавливаются
условия возможности биологии.
Во всяком случае, ряд оппозиций, расчленяющих пространство
естественной истории, привел к весьма важным практическим
последствиям. Прежде всего к появлению двух взаимосвязанных и
взаимозависимых приемов исследования. Первый осуществляется в
сравнительной анатомии; он обнаруживает некое внутреннее
пространство, по одну сторону которого располагается видимый на
поверхности пласт покровов и оболочек, а по другую -- почти не
доступная взгляду область бесконечно малого. Ведь сравнительная
анатомия не является лишь углублением описательных приемов
классической эпохи: она уже не довольствуется более стремлением
видеть глубже, лучше и ближе, но учреждает иное пространство,
отличное от пространства доступных глазу признаков или частиц,
доступных микроскопу1<$F1 Об этом отказе от микроскопа,
объединяющем Кювье с паталого-анатомами, см. Lecons d'anatomie
comparee, t. V, p. 180, и Le Regne animal, t. I, p. XXVIII.>. В
этом пространстве она выявляет диспозицию органов, их
соотношения, способы их расчленения, распределения в
пространстве, взаимоподчинения основных моментов какой-либо
функции. Таким образом, в противоположность неискушенному
взгляду, который, наблюдая целостные организмы, видит перед собою
лишь хаос различий, анатомия, реально расчленяя тело, расщепляя
его на отдельные частицы и раздробляя его в пространстве,
выявляет существенные сходства, остававшиеся дотоле
незамеченными; она воссоздает те единства, которые лежат за
видимыми глазу распыленными множествами. Образование обширных
таксономических единств (классов и отрядов) было в XVII и XVIII
веках проблемой лингвистического разграничения; требовалось лишь
подобрать названия, достаточно обоснованные и широкие; ныне же
это проблема анатомического расчленения; требуется вычленить
основную функциональную систему, и только реальные анатомические
разграничения позволяют далее установить обширные семейства живых
организмов.
Второй прием исследования одновременно и основывается на
анатомии (являясь ее следствием), и противополагается ей
(позволяя обойтись и без нее); этот способ исследования
заключается в том, чтобы установить отношения взаимоуказания
между поверхностными, видимыми элементами и теми элементами,
которые скрыты в глубине тела. По закону целостности организма
это означает, это любой периферический вспомогательный орган
требует вполне определенной структуры более важного органа, а
следовательно, можно "установить соответствия между внешними и
внутренними формами, которые вместе составляют часть сущности
целостного организма животного"1<$F1 G. Cuvier. Le Regne animal
distribue d'apres son organisation, t. I, p. XIV.>. Например, у
насекомых расположение усиков не соотносится ни с каким крупным
единством внутри организма, а потому не имеет разграничительного
значения, напротив, форма нижней челюсти связана с питанием, с
пищеварением, а через их посредство с другими важнейшими
функциями и, стало быть, способна играть важнейшую роль в их
распределении по сходствам и различиям: "органы жевания должны
соответствовать органам питания животных, а следовательно, всему
их роду жизни и всей их организации"2<$F2 G. Cuvier. Lettre a
Hartmann, цит. по: Daudin. Les Classes Zoologiques, t. II, p. 20,
n. 1.>. Строго говоря, этот способ взаимоуказаний вовсе не
обязательно требует перехода от видимой периферии к неясным
внутренним формам организма; он способен связать сетью отношений
любые точки тела, причем в некоторых случаях одного-единственного
элемента достаточно, чтобы подсказать всю общую структуру
организма; иногда можно определить вид животного "по одной-
единственной кости скелета, по ее мельчайшей частице; этот метод
дал очень интересные результаты в исследовании ископаемых
животных"3<$F3 G. Cuvier. Rapport historique sur les sciences
naturelles, p. 329-330.>. Если для мысли XVIII века ископаемые
были только предвосхищением теперешних форм животных, указывавшим
на великую связь времен, то ныне они указывают на тот целостный
образ, которому они принадлежали. Анатомия не только разбила
однородное тождественное пространство таблицы, она разорвала при
этом и временной ряд, предполагавшийся ранее непрерывным.
Таким образом, с теоретической точки зрения Кювье решительно
перестраивает весь порядок связей и разрывов в природе. Ведь
сравнительная анатомия фактически позволяет установить в мире
живых организмов две резко отличные друг от друга формы связи.
Первая относится к основным функциям, повторяющимся в большинстве
видов (дыхание, пищеварение, кровообращение, размножение,
движение...); она устанавливает сходства на всем пространстве
живого мира и позволяет распределить их по шкале убывающей
сложности, от человека до зоофита: в высших видах присутствуют
все функции, затем они постепенно исчезают, так что, например, у
зоофита нет уже ни цента кровообращения, ни центра ощущения, ни
нервов, и каждая точка его тела всасывает пищу сама по себе"1<$F1
G. Cuvier. Tableau elementaire, p. 6 sq.>. Однако это слабый,
сравнительно непрочный тип связи: несколько важнейших функций
образуют здесь несложную картину присутствий и отсутствий. Другой
тип связи более жесткий, он касается органов, более или менее
совершенных. Однако на его основе можно установить лишь
ограниченные ряды, лишь отдельные, местные, прерывистые связи,
которые к тому же сплетаются друг с другом в различных
направлениях. Причина этого в том, что в различных видах животных
"одни и те же органы находятся на разных ступенях развития: в
одном виде наиболее совершенным оказывается один орган; в другом
-- другой"2<$F2 G. Cuvier. Lecons d'anatomie comparee, t. I, p.
59.>. На одном полюсе образуются, так сказать, "микроряды",
ограниченные в частные, существенные не столько для вида, сколько
для органа, а на другом -- некий "макроряд", прерывный,
нежесткий, существенный не столько для самих организмов, сколько
для основного диапазона их функций.
Мы видим, что между двумя этими типами связи, не
совпадающими и не согласованными друг с другом, лежит множество
разрывов: ведь они подчиняются различным уровням органической
структуры, и значит, одни и те же функции упорядочиваются в них
различными иерархиями, осуществляются посредством органов
различных типов. У осьминога, например, можно без труда
обнаружить "все те же самые функции, которые осуществляются и у
рыб, хотя между ними и нет никакого сходства, никакого
соответствия в строении"3<$F3 G. Cuvier. Memoire sur les
cephalopodes, 1817, p. 42-43.>. Значит, нужно анализировать
каждую из этих групп саму по себе, рассматривая не тонкую нить
сходств, которая может связать одну группу с другой, но то
сильное сцепление, которое превращает саму эту группу в замкнутое
единство. Интерес исследования не в том, чтобы выявить,
принадлежат ли животные с красной кровью в целом к той же линии,
что и животные с белой кровью, отличаясь от них лишь большим
совершенством; необходимо установить, что любое животное с
красной кровью -- это, собственно, и объединяет их в отдельную
группу -- неизбежно обладает костяным черепом, позвоночным
столбом, конечностями (исключение -- змеи), артериями и венами,
печенью, поджелудочной железой, селезенкой, почками1<$F1 G.
Cuvier. Tableau elementaire d'histoire naturelle, p. 84-85.>.
Позвоночные и беспозвоночные образуют резко отграниченные друг от
друга группы, между которыми невозможно обнаружить промежуточные
формы, позволяющие переход в ту или другую сторону. "Как бы ни
классифицировать и ни систематизировать позвоночных и
беспозвоночных животных, при этом все равно невозможно обнаружить
в конце одного из обширных классов или в начале другого двух
таких животных, взаимное сходство которых послужило бы связующим
звеном между обеими группами"2<$F2 G. Cuvier. Lecons d'anatomie
comparee, t. I, p. 60.>. Таким образом, мы видим, что теория
классификационных ветвей не добавляет таксономических клеток к
традиционно установленным классам, она связана с построением
иного пространства тождеств и различий. Это пространство,
лишенное сущностной непрерывности. Это пространство, которое с
самого начала дается в виде дробности: оно изрезано линиями,
которые то расходятся, то пересекают друг друга. Чтобы обозначить
общую форму этого пространства, приходится заменить образ
лестницы, который был привычен для XVIII века, от Бонне и до
Ламарка, на образ излучения или совокупности центров, из которых
исходит множество лучей; тогда можно было бы поместить каждое
живое существо "в огромную сетку организованной природы... однако
и десяти, и двадцати лучей не хватило бы для того, чтобы выявить
все эти бесчисленные отношения"3<$F3 G. Cuvier. Histoire des
poissons, Paris, 1828, t. I, p. 569.>.
Таким образом, опрокидывается все классическое понимание
различия, а вместе с ним и отношение бытия и природы. В XVII и
XVIII веках функция различия заключалась в том, чтобы связать
виды друг с другом и тем самым заполнить разрыв между крайними
полюсами бытия. В этой роли "сцепления" различие всегда
оказывалось чрезвычайно ограниченным и незаметным; оно
размещалось в самых узких делениях классификации, будучи
постоянно готовым к дальнейшим расчленениям, порой опускаясь даже
ниже порога восприятия. Начиная с Кювье, напротив, само различие
становится более многообразным, принимает новые формы,
распространяется и затрагивает весь организм, выделяя его среди
других одновременно различными способами. Различие уже более не
заполняет промежуток между живыми существами, связывая их друг с
другом; его функция относительно живого организма заключается
теперь в том, чтобы обеспечить его "телесную целостность",
сохранить его жизнь; различие не заполняет промежутки между
живыми существами ничтожно малыми переходами; оно углубляет эти
промежутки, одновременно углубляя самое себя и стараясь
