классическом анализе орган определялся одновременно и своей
структурой и своей функцией, он был чем-то вроде системы с двумя
входами, которую можно было исчерпывающе объяснить либо на основе
исполняемой ею роли (например, размножения), либо на основе
морфологических переменных (форма, величина, диспозиция, число
элементов); эти два способа расшифровки были вполне
самостоятельными, хотя и покрывали друг друга: первый выявлял
употребления, второй -- тождества. Именно эту диспозицию и
опрокидывает Кювье, снимая как тезис о приспособляемости органов,
так и тезис об их взаимонезависимости, -- он выводит функцию
далеко за пределы органа и подчиняет расположение органа
господству функции. Кювье лишает орган если не индивидуальности,
то по крайней мере независимости, считая ошибочной веру в то, что
"в важном органе все важно"; он привлекает внимание "скорее к
самим функциям, нежели к органам"2<$F2 G. Cuvier. Lecons
d'anatomie comparee, t. I, p. 63-64.>: прежде чем определять
органы посредством их собственных переменных, он соотносит их с
теми функциями, которые они обеспечивают. Число этих функций
относительно невелико: дыхание, пищеварение, кровообращение,
движение... При этом видимое разнообразие структур выявляется уже
не на основе таблицы переменных, но на основе крупных
функциональных единств, способных осуществляться и исполнять свое
назначение различными способами: "Общие черты органов каждого
рода у всех животных сводятся к очень небольшому числу признаков
и проявляются подчас только в производимом ими действии. Особенно
удивительно дыхание: в различных классах животных оно
осуществляется органами, столь различными, что структуры их не
имеют между собою практически ничего общего"1<$F1 G. Cuvier.
Lecons d'anatomie comparee, t. I, p. 34-35.>. Рассматривая
отношение органа к функции, можно видеть, как "сходства"
проявляются там, где начисто отсутствуют "тождественные"
элементы; сходство утверждается в переходе от органа к невидимой
очевидности функции. В конце концов, неважно, имеют ли жабры и
легкие какие-либо общие признаки -- форму, величину, число; они
оказываются сходными, поскольку и те и другие являются
разновидностями некоего несуществующего, абстрактного,
нереального, недостижимого органа, отсутствующего в любом
доступном описанию виде животных, но присутствующего в царстве
животных, взятом как целое, -- органа, который служит дыханию
вообще. Таким образом, в анализе живого организма возобновляются
аналогии аристотелевского типа: жабры служат для дыхания в воде,
как легкие -- для дыхания на воздухе. Такие соотношения были,
конечно, хорошо знакомы и классическому веку, однако они служили
там лишь для определения функций и не использовались для
установления порядка вещей в пространстве природы. Начиная с
Кювье, функция, определяемая недоступной внешнему восприятию
формой действия, которое она должна осуществить, начинает служить
постоянным средним термином, позволяющим соотносить друг с другом
совокупности элементов, лишенных какого-либо внешнего сходства.
То, что для классического восприятия было лишь чистыми
различиями, противопоставляемыми тождествам, начинает ныне
упорядочиваться и мыслиться на подспудной основе однородности
функций. Естественная история была возможна, поскольку
Тождественное и Нетождественное вмещались в одно и то же
пространство, а такой предмет, как Биология, становится
возможным, поскольку единство этого плана разрушается, а различия
начинают выступать на основе иного тождества, более глубокого и
важного.
Эта связь органа с функцией, это сцепление алана тождеств с
планом различий выявляет новые отношения: отношение
сосуществования, внутренней иерархии, зависимости от общей
организации. Сосуществование означает, что орган пли система
органов могут функционировать в живом организме лишь при
одновременном наличии другого органа или другой системы органов
определенного рода и формы: "Все органы одного животного образуют
единую систему, все части которой занимают свои определенные
места, воздействуя друг на друга и отвечая на эти воздействия;
изменение одной части не может не повлечь за собой
соответствующие изменения всех других"1<$F1 G. Cuvier. Rapport
historique sur l'etat des sciences naturelles, p. 330.>. В
системе пищеварения форма зубов (режущая или жующая) меняется в
зависимости от "длины, изгибов, размеров пищеварительного тракта"
или же, если взять пример сосуществования различных систем,
органы пищеварения могут меняться лишь в зависимости от
морфологии членов, и в особенности от формы когтей или копыт: в
зависимости от того: обладает ли животное когтями или копытами, а
следовательно, может ли оно или не может хватать и разрывать
пищу, меняются пищеварительный тракт, "соки-растворители" и форма
зубов2<$F2 G. Cuvier. Lecons d'anatomie comparee, t. I, p. 55.>.
Здесь выявляются боковые соответствия, устанавливающие между
элементами одного и того же уровня отношения сосуществования,
основанные на функциональной необходимости: поскольку животное
должно питаться, то свойства добычи и способ ее добывания не
могут не быть связаны с аппаратом жевания и пищеварения и
обратно.
Кроме того, между элементами существует иерархические
соотношения. Известно, что классический анализ вынужден был
отказаться от выделения ведущих органов и ограничиться
рассмотрением их таксономической действительности. Теперь, когда
рассмотрению подвергаются уже не независимые переменные, но
целостные системы, управляющие друг другом, проблема
взаимозначимости возникает вновь. Так, например, пищеварительный
тракт млекопитающих связан фактической вариативной зависимостью
не только с органами движения и хватания, но, по крайней мере
частично, предопределен способом размножения. В самом деле, оно
предполагает не только наличие непосредственно связанных с ним
органов, но также, например у живородящих животных, и органов
лактации, губ и мясистого языка, а также циркуляцию теплой крови
и двухкамерное сердце1<$F1 G. Cuvier. Second memoire sur les
animaux a sang blanc, 1795 (Magasin encyclopedique, t. II, p.
441).>. Исследование организмов, возможность установления между
ними сходств и различий предполагают построение уже не таблицы
элементов, но таблицы функций, которые во всех живых организмах,
взятых как целое, подчиняют, перестраивают и упорядочивают друг
друга: таким образом, речь здесь идет уже не о многоугольнике
возможных изменений, но о иерархической пирамиде значимостей.
Сначала Кювье полагал, что функции существования важнее функций
связей ("ибо животное сначала существует, а потом чувствует и
действует"): поэтому он предполагал, что прежде всего размножение
и кровообращение требуют для себя некоторого числа органов,
которым подчинялось бы расположение других органов, так что одни
оказывались бы первичны, а другие -- вторичны2<$F2 Id., ibid., p.
441.>. Позднее он, однако, подчинил кровообращение пищеварению,
поскольку пищеварение существует у всех животных (у полипа все
тело есть не что иное, как пищеварительный аппарат), тогда как
кровь и сосуды "имеются лишь у высших животных и постепенно
исчезают у низших"3<$F3 G. Cuvier. Lecons d'anatomic comparee, t.
III, p. 4-5.>. Однако еще позднее определяющей все диспозиции
организма становится для Кювье нервная система (со спинным мозгом
или без него): "Она является основой целостности живого
организма: все другие системы лишь поддерживают ее и служат
ей"4<$F4 G. Cuvier. Sur un nouveau rapprochement a etablir
(Annales du Museum, t. XIX, p. 76).>.
Это преимущество одной функции перед другими предполагает,
что организм в своих видимых диспозициях подчиняется
определенному плану. Именно этот план обеспечивает господствующее
положение наиболее существенных функций и связывает с ними (но
уже не так жестко) те органы, которые обеспечивают менее важные
функции. Итак, будучи принципом иерархического упорядочения, план
этот определяет самые важные функции, распределяя по важнейшим
местам тела те анатомические элементы, которые нужны для их
осуществления; так, из обширной группы членистоногих в классе
насекомых важнее всего двигательные функции и органы движения, а
в трех других классах ведущая роль принадлежит уже другим
жизненным функциям1<$F1 Id., ibid.>. Контролируя функционирование
"местных", менее значимых органов, план организации уже не играет
столь жестко детерминирующей роли; чем дальше от центра, тем он
становится мягче, допуская самые разнообразные видоизменения
формы органов и их возможного использования. Его контроль
остается, однако, он становится более гибким, допускающим и иные
формы зависимостей. В этом легко убедиться на примере
двигательной системы млекопитающих. Их органическая структура
предполагает четыре двигательных органа, но лишь в качестве
вторичных признаков; хотя они никогда полностью не устраняются,
не исчезают, не заменяются, однако порой они оказываются
"замаскированными, как, например, в крыльях летучей мыши или
задних плавниках тюленя"; иногда даже получается так, что
"функционирование сильно изменяет их, как, например, в грудных
плавниках китообразных... Природа здесь как бы соединила плавник
с рукою. Некоторое постоянство вторичных признаков можно видеть,
таким образом, даже при всей их маскировке"2<$F2 G. Cuvier.
Second memoire sur les animaux a sang blanc (loc. cit.).>.
Становится ясно, каким образом виды могут одновременно быть
сходными (и образовывать такие группы, как роды, классы и прочие
"ветви", по терминологии Кювье) и отличаться друг от друга.
Сближает их не какое-то количество совпадающих элементов, но
нечто вроде средоточия тождества, которое определяет взаимную
значимость функций, а потому и не может быть расчленено на
видимые участки; именно на основе этого недоступного наблюдения
ядра тождеств и располагаются органы: по мере того как они
отдаляются от центрального ядра, они выигрывают в гибкости, в
возможностях к изменениям, в отличительных признаках. Виды
животных различаются периферией, сходны центром; недостижимое их
объединяет, очевидное их рассеивает. Они едины в том, что
наиболее существенно для их жизни; они индивидуальны в том, что
имеет для них вспомогательное значение. Чем больше мы стараемся
объединять рассеянные группы, тем больше приходится погружаться в
темные глубины организма, едва различимые, почти совсем скрытые
от наблюдения; напротив, чем больше мы стараемся очертить
индивидуальность организма, тем ближе к поверхности приходится
подходить, высвечивая доступные свету формы в их видимости; ибо
многообразие -- на виду, а единство -- утаено. Короче, видимое в
живых организмах чуждается хаоса особей и видов, оно становится
доступным для классификации лишь потому, что они живут, и на
основе того, что они скрывают.
Отсюда решительный поворот в отношении классической
таксономии. Она строила свои описания всецело на основе четырех
переменных (форма, число, диспозиция, величина), которые
охватывались, как бы в едином движении, языком и наблюдением, При
такой раскладке видимого жизнь наступала лишь как следствие
расчленения, как граница в классификации. Начиная с Кювье, именно
жизнь со всем тем, что в ней не подлежит чувственному восприятию
и определяется чисто функционально, становится основой для
возможности классификации. Во всем обширном пространстве порядка
нет больше класса "живых существ", но из глубины жизни, из
наиболее удаленной от глаз сферы исходит возможность их
классификации. Ранее живое существо было лишь клеткой в
естественной классификации, а теперь способность поддаваться
классификации сама становится приметой живого существа. Так
исчезает проект общей Таксономии. Так исчезает возможность
