натягивает вожжи.
Из-под блекло-синего чепца, полинявшего не от воды и мыла, она смот-
рит спокойно и любезно-молодая, миловидная, бесхитростная, доброжела-
тельная и живая. Она еще не шевельнулась. Под балахоном того же блек-
ло-синего цвета тело ее грузно и неподвижно. Веер и узелок лежат на ко-
ленях. Она без чулок. Босые ступни на дне канавы - сдвинуты. Жизни в них
ничуть не больше, чем в тяжелых, пыльных мужских башмаках, которые стоят
рядом. В замершей повозке сидит Армстид, сутулый, с выцветшими глазами.
Он видит, что кромка веера обшита тем же блекло-синим, что на чепце и
платье.
- Далеко ли идешь? - спрашивает он.
- Да вот, хотела засветло еще малость пройти, - отвечает она. Она
встает и поднимает башмаки. Медленно Я неторопливо выбирается на дорогу,
идет к повозке. Армстид не спускается на землю, чтобы помочь. Только
удерживает мулов, пока она грузно перелезает через колесо и кладет баш-
маки под сиденье. Повозка трогается.
- Спасибо вам, - говорит она. - Уморилась - на ногах-то.
Кажется, Армстид и не посмотрел на нее ни разу открыто. Однако он уже
заметил, что обручального кольца у нее нет. Теперь он на нее не смотрит.
Повозка снова предается ленивому громыханию.
- Издалека ли идешь? - спрашивает он.
Она переводит дух. Это даже не вздох, а спокойный выдох - как бы спо-
койного изумления.
- А и впрямь конец немалый. Я иду из Алабамы.
- Из Алабамы? С этакой тяжестью? Где же семья твоя?
Она тоже на него не смотрит.
- Думаю встретить его где-нибудь там. Может, вы его знаете. Зовут его
Лукас Берч. Тут по дороге говорили, в Джефферсоне он, на строгальной
фабрике работает.
- Лукас Берч. - Армстид произносит имя почти тем же тоном. Они сидят
рядышком на продавленном сиденье со сломанными пружинами. Ему видны ее
руки, сложенные на коленях, и профиль под чепцом; он видит их краем гла-
за. Она, должно быть, следит за проселком, стелющимся между вялыми ушами
мулов. - И ты всю дорогу сама, пешком прошла, за ним охотясь?
Она отвечает не сразу. Наконец говорит:
- Люди все добрые попадались. Такие добрые люди.
- И бабы, что ли? - Украдкой смотрит на ее профиль и думает Не знаю,
что Марта скажет думает: "Пожалуй, знаю что Марта скажет. Бабы, они не
так чтобы очень добрые, а скорей хорошие. Мужчина - он может быть. А ба-
ба - только плохая добра будет к другой бабе, которая в доброте нуждает-
ся. Думает Как же. Знаю, знаю я, что Марта скажет.
Она сидит на краешке, неподвижно; профиль неподвижен, щека.
- Прямо удивительно, - говорит она.
- Что идет по дороге незнакомая девушка, в положении, - и люди дога-
дываются, что муж ее бросил? - Она не шевелится. Теперь повозка подчине-
на какому-то ритму, ее немазаное замученное дерево сжилось с ленивым
днем, дорогой, зноем. - И собираешься его тут найти.
Она не шевелится, - наверно, следит за медленным бегом дороги между
ушами мулов; даль, должно быть, дорогой прорезана, резка.
- Думаю, что найду. Дело немудреное. Он будет там, где больше всего
народу собирается, где смеются и балагурят. Он всегда был до этого охот-
ник.
Армстид крякнул, грубо, со злобой.
- Н-оо, заснули там! - говорит он и себе говорит - уже подумав, еще
не произнося: "Найдет ведь. Спохватится парень, что маху дал, когда ос-
тановился по эту сторону от Арканзаса - или Техаса, для надежности".
Солнце клонится к западу, час ему до горизонта, до коротких летних
сумерек - час. Они на развилке; в сторону отходит дорожка еще тише и
глуше этой.
- Приехали, - говорит Армстид.
Женщина сразу оживает. Она наклоняется и подбирает башмаки, - видимо,
не хочет надевать их в повозке, чтобы его не задерживать.
- Большое вам спасибо, что подвезли, - говорит она.
Повозка снова остановилась. Женщина готовится слезть.
- Если и доберешься к закату до лавки Варнера, все равно оттуда еще
двенадцать миль до Джефферсона, - говорит Армстид.
Она с трудом удерживает башмаки, узелок и веер в одной руке, чтобы
опереться другой, когда будет слезать.
- Пойду-ка я, пожалуй, - говорит она.
Армстид к ней не прикасается.
- Поехали, заночуешь у меня, - говорит он, - там хоть бабы... женщина
тебе... если что. С утра первым делом отвезу тебя к Варнеру, а там, гля-
дишь, кто-нибудь тебя прихватит. В субботу всегда кто-нибудь в город
едет. Не убежит он от тебя за ночь-то. Коли есть он в Джефферсоне, так и
завтра там будет.
Она сидит не шевелясь, все пожитки - в одной руке, чтобы удобнее было
слезать. Смотрит вперед, куда убегает змейкой дорога, разлинованная ко-
сыми тенями.
- Несколько дней у меня еще есть, пожалуй.
- Ну да. Времени у тебя вдоволь. Только попутчик у тебя появится с
часу на час - который ходить не умеет. Поехали ко мне. - Он пускает му-
лов, не дожидаясь ответа. Повозка сворачивает на малоезжую дорогу. Жен-
щина опускается на сиденье, но по-прежнему держит веер, узелок, башмаки.
- Я не обременю, - говорит она. - Хлопот со мной не будет.
- Ну да, - говорит Армстид. - Поехали со мной. - Впервые мулы идут
резво по своей воле. - Корм почуяли, - говорит Армстид, размышляя: "Вот
они, бабы. Сама же первая дорогу перебежит своей сестре, а сама гуляет
по общественной земле, одна без всякого стеснения, потому что знает -
люди, мужики, ее пожалеют. Да баб ей дела нет. Небось не баба ей вчинила
- это, чего она и хлопотами не желает назвать. Да, их сестре дай только
замуж выйти или так, без мужа, схлопотать, и сей же час из бабьего роду
и племени она выходит и до самой смерти старается к мужскому роду примк-
нуть. Через это и к табаку их тянет, курить либо нюхать, через это и го-
лосовать им подавай".
Когда повозка проезжает мимо дома к сараю, его жена наблюдает за ними
из передней двери. Он в ее сторону не смотрит: и так знает, что должна
там стоять, что стоит. "Да, - думает он с язвительной иронией, заворачи-
вая мулов в распахнутые ворота, - знаю, знаю я, что она скажет. Мудрено
не знать". Он останавливает мулов; ему не надо оглядываться - и так зна-
ет, что жена уже на кухне, уже не наблюдает за ними, просто ждет. Он ос-
танавливает мулов.
- Ступай в дом, - говорит он; он уже на земле, а женщина слезает,
медленно и все так же вдумчиво, прислушиваясь к чему-то в себе. - Ежели
встретишь кого - это Марта. Я скотину накормлю и приду. - Он не смотрит,
как она идет через двор к кухне. Ему незачем смотреть. Шаг за шагом
вместе с ней он подходит к кухонной двери и наталкивается на взгляд жен-
щины, которая смотрит на кухонную дверь точно так же, как смотрела на
повозку из передней двери. "Знаю, знаю я, что она скажет", - думает он.
Он распрягает мулов, поит их, ставит в стойла, задает корму, впускает
с выгона коров. Потом идет на кухню. Она еще тут - седая женщина, с неп-
риветливым, суровым, раздражительным лицом, за шесть лет родившая пяте-
рых детей и воспитавшая из них мужчин и женщин. Она занята делом. Он на
нее не смотрит. Подходит к раковине, наливает из ведра в таз и закатыва-
ет рукава.
- Ее фамилия Берч, - говорит он. - То есть так якобы парня зовут, ко-
торого она ищет. Лукас Берч. По дороге ей говорили, будто он теперь в
Джефферсоне. - Он начинает мыться, к ней спиной. - Пришла из самой Ала-
бамы, говорит, - одна и пешим ходом.
Хозяйка не оглядывается. Она возится у стола.
- Недолго ей так ходить - в Алабаму свою с прибавлением явится, - го-
ворит она.
- Да небось и к парню этому, к Берчу. - Армстид возится у раковины, -
очень занят водой и мылом. Он чувствует ее взгляд на себе - на затылке,
на спине, сквозь вылинявшую от пота голубую рубашку. - У Самсона ей го-
ворили, будто парень по фамилии Берч, или наподобие того, работает на
строгательной фабрике в Джефферсоне.
- И она надеется его там найти. Ждет ее не дождется. И дом уж, поди,
обставил.
Он не может понять по ее голосу, смотрит она на него или отвернулась.
Он вытирается распоротым мешком.
- Может, и найдет. Ежели он сбежать от нее думал - ох, и спохватится
парень, что оплошал, когда не оставил промеж себя и ее Миссисипи. - А
теперь он знает, что она глядит на него: седая, не толстая и не тощая,
закаленная, как мужчина, закаленная работой, в прочном сером платье, но-
симом без жалости и заботы, - руки уперты в бока, лицо - как у генера-
лов, разбитых в бою.
- Эх, мужики.
- Что с ней прикажешь делать? Прогнать? Или в сарае положить?
- Мужики, - говорит она. - Мужики проклятые.
Они входят на кухню, миссис Армстид - первой. Она идет прямо к плите.
Лина останавливается возле двери. Голова ее теперь непокрыта, волосы
гладко зачесаны. Даже синий балахон на ней как будто посвежел и отдох-
нул. Она смотрит на хозяйку - та гремит чугунными конфорками и ожесто-
ченно, с маху, по-мужски набивает дровами топку.
- Можно, я помогу? - говорит Лина.
Миссис Армстид не оборачивается. Она свирепо хлопает дверцей.
- Сиди уж. Ногам дай отдых - глядишь, и спина отдохнет.
- Я буду вам очень благодарна, если вы позволите помочь.
- Сиди уж. Тридцать лет затапливаю по три раза на дню. Прошло то вре-
мя, когда мне помощь требовалась. - Она хлопочет у плиты, не оглядывает-
ся. - Армстид говорит, твоя фамилия Берч?
- Да, - отвечает Лина. Тон у нее очень степенный, голос очень тихий.
Она сидит, не шевелясь, руки на коленях неподвижны. Миссис Армстид на
нее не оглядывается. Она еще занята у плиты. Внимание, которого требует
печь, не вяжется с той ожесточенной решительностью, с которой ее разжи-
гали. Внимание к ней такое, словно это дорогие часы, а не печь.
- Стало быть, твоя фамилия уже Берч? - спрашивает миссис Армстид.
Молодая отвечает не сразу. Миссис Армстид уже не гремит у печки, хотя
по-прежнему стоит спиной к Лине. Наконец она оборачивается. Они глядят
друг на друга без утайки, наблюдают друг друга: молодая - на стуле, при-
чесана гладко, руки на коленях неподвижны; старшая - тоже замерла, от-
вернувшись от плиты, седые волосы безжалостно скручены на затылке, лицо
словно вытесано из песчаника. Наконец молодая говорит"
- Я вам сказала неправду. Моя фамилия еще не Берч. Меня зовут Лина
Гроув.
Они глядят друг на друга. Голос хозяйки ни холоден, ни ласков. Он не
выражает ничего.
- Стало быть, хочешь догнать его, чтобы твоя фамилия вовремя сдела-
лась Берч. Так, что ли?
Лина смотрит вниз, словно разглядывая свои руки на коленях. В ее ти-
хом голосе - упорство. Но и безмятежность.
- Мне ведь от Лукаса обещаний не нужно. Так уж вышло нескладно, что
ему пришлось уехать. А приехать за мной, как он задумал, - видно, не по-
лучилось. А слово друг Другу давать нам незачем. Той ночью, когда узнал
он, что должен ехать, он...
- Какой же это ночью он узнал? Когда ты ему про ребенка сказала?
Молодая отвечает не сразу. Лицо у нее невозмутимо, как камень, но без
жесткости. В ее упорстве - чтото мягкое, оно освещено изнутри тихим,
бездумным покоем, отрешенностью. Миссис Армстид наблюдает за ней. Лина
начинает рассказывать, не глядя на хозяйку.
- Он еще задолго до этого узнал, что ему, наверно, придется уво-
литься. Только мне не говорил, потому что не хотел огорчать. А когда он
в первый раз услыхал, что ему, наверно, придется уволиться, он понял,
что лучше уехать, - может, на новом месте мастер не будет к нему цеп-
ляться и ему будет легче продвинуться. Но все откладывал. А когда уж это
самое случилось, откладывать стало нельзя. А мастер к Лукасу цеплялся,
невзлюбил его, потому что Лукас молодой и никогда не унывает, а мастер
хотел устроить на его место своего родственника. А он от меня скрывал,
не хотел огорчать. А уж когда это самое случилось, нам больше нельзя бы-
ло ждать. Я ему сама велела ехать. Он сказал, я останусь, если скажешь,
пускай его придирается. А я ему сказала - ехай. А он все равно не хотел
ехать, даже" после этого. А я сказала - ехай. Только весточку пришли,
