сада. Повсюду ощущался летний непокой - было начало августа, пора шальной
любви и шалых преступлений. Вершина лета пройдена, дальше ждать нечего, и
люди кидались пожить настоящим, - а если нет этого настоящего, то выдумать
его.
Наконец Кэтлин вышла. Она была совсем другая и веселая. На ней были
жакет и юбка; идя со Старом к машине, она все поддергивала эту юбку с
бесшабашным, жизнерадостным, озорным видом, как бы говорящим: "Туже пояс,
детка. Включаем музыку". Стар приехал с шофером, и в уютной замкнутости
лимузина, несущего их по темным и новым изгибам дороги, как рукой сняло
все отчуждение. Не так-то много в жизни Стара было минут приятней, чем эта
прогулка. Если он и знал, что умрет, то уж, во всяком случае, знал, что не
сейчас, не этой ночью.
Она поведала ему свою историю. Сидя рядом, свежая и светлая, она
рассказывала возбужденно, перенося его в дальние края, знакомя с людьми,
которых знала. Сначала картина была зыбковата. Был "тот первый", кого
Кэтлин любила и с кем жила. И был "Американец", спасший ее затем из
житейской трясины.
- Кто он, этот американец?
Ах, имеют ли значение имена? Он не такая важная персона, как Стар, и
не богат. Жил раньше в Лондоне, а теперь они будут жить здесь. Она будет
ему хорошей женой - будет жить по-человечески. Он сейчас разводится (он и
до Кэтлин хотел развестись), и отсюда задержка.
- Ну, а как у вас с "тем первым" было? - спросил Стар.
Ох, встреча с ним была прямо счастьем. С шестнадцати и до двадцати
одного года она думала лишь о том, как бы поесть досыта. В тот памятный
день, когда мачехе удалось представить ее ко двору, у них с утра оставался
один шиллинг, и они купили на него поесть, чтобы не кружилась голова от
слабости, и разделили еду поровну, но мачеха смотрела ей в тарелку. Спустя
несколько месяцев мачеха умерла, и Кэтлин пошла бы на улицу продаваться за
тот же шиллинг, да слишком ослабела. Лондон может быть жесток,
бесчувственно жесток.
- А помощи ниоткуда не было?
Были друзья в Ирландии, присылали иногда сливочное масло. Была даровая
похлебка для бедных. Был родственник, дядя, она пришла к нему, а он,
накормив, полез к ней, но она не далась, пригрозила сказать жене и взяла с
него пятьдесят фунтов за молчание.
- Поступить на работу нельзя было?
- Я работала. Продавала автомобили. Даже продала один.
- А устроиться на постоянную?
- Это трудней - и тягостней. Такое было чувство, что вырываешь кусок
хлеба у других. Я пошла наниматься горничной в отель, и женщина, моя
конкурентка, меня ударила. . - Но вы ведь были представлены ко двору?
- Это стараниями мачехи - просто случай улыбнулся. Я была нуль, никто.
Отца убили черно-пегие в двадцать втором, когда я была маленькой. Он
написал книгу "Последнее благословение". Не читали?
- Я не читаю книг.
- Вот бы купили для экранизации. Книжка хорошая. Мне до сих пор платят
авторские - шиллингов десять в год.
И тут она встретила "того первого" и стала путешествовать с ним по
свету. Не только во всех тех местах жила, где происходит действие фильмов
Стара, но и в таких городах, о которых он и не слыхал. Затем "тот первый"
опустился, начал пить, с горничными спать, а ее пытался сплавить своим
друзьям. Они все убеждали Кэтлин не покидать его. Говорили, что она спасла
его и обязана быть с ним и дальше, всю жизнь, до конца; это долг ее. Их
доводы давили на нее необоримой тяжестью. Но она встретила Американца и в
конце концов сбежала.
- Надо было это сделать раньше.
- Да не так все просто было. - Она помолчала и, точно решившись,
прибавила: - Я ведь от короля сбежала.
Эти слова ошарашили Стара - Кэтлин, выходит, перещеголяла его самого.
В голове пронесся рой мыслей, и смутно припомнилось, что царственная кровь
- всегда наследственно больная.
- Я не об английском короле говорю, - продолжала Кэтлин. - Мой король
был безработный, как он сам о себе выражался. В Лондоне такая уйма
королей, - засмеялась она, но прибавила почти с вызовом: - Он был
обаятельный, пока не запил и не распустился.
- А чей он был король?
Она сказала, и в памяти Стара всплыло лицо из давней кинохроники.
- Он был очень образованный. Мог бы преподавать всякие науки. Но как
король он не блистал. В вас куда больше королевского, чем в нем. Чем во
всей той монаршей компании.
Теперь рассмеялся уже Стар.
- Вы понимаете, что я хочу сказать. От них отдавало нафталином. И
почти все они так уж рьяно старались не отстать от жизни. Им это усиленно
советовалось. Один, например, был синдикалистом. А другой не расставался с
газетными вырезками о теннисном турнире, в котором он дошел до полуфинала.
Он мне двадцать раз показывал эти вырезки.
Проехали через Гриффит-парк и - дальше, мимо темных студий Бербанка,
мимо аэропортов; затем направились на Пасадену, минуя неоновые вывески
придорожных кабаре. Он желал ее - скорее мозгом, чем телом, - но час был
поздний, и просто ехать рядом было огромной радостью. Он держал ее руку в
своей, и Кэтлин на минуту прильнула к нему со словами: "Ты такой милый.
Мне так чудесно с тобой". Но она думала о своем - вечер этот не
принадлежал ему так безраздельно, как прошлое воскресенье. Она занята была
собой, возбуждена рассказом о своих приключениях; Стару невольно
подумалось, что, наверно, этот рассказ она сперва приберегла для
Американца.
- И давно ты познакомилась с Американцем?
- За несколько месяцев до побега. Мы встречались. Мы понимали друг
друга. Он все говорил: "Теперь уж верняк и подпруга затянута".
- Зачем же мне позвонила?
- Хотела еще раз увидеться, - ответила она, помедлив. - И к тому же он
должен был приехать сегодня, но вчера вечером прислал телеграмму, что
задержится еще на неделю. Я хотела поговорить с другом - ведь ты же мне
друг.
Теперь он желал ее сильно, но некий рассудочный кусочек в нем
оставался холоден и размышлял: "Она прежде хочет убедиться, что ты любишь
ее, женишься на ней. А уж тогда она решит, порвать ли с Американцем. Но
прежде непременно хочет удостовериться".
- Ты любишь Американца? - спросил он.
- О да. У нас это накрепко. Без него я бы тогда погибла, с ума бы
сошла. Он с другого конца света ко мне сейчас едет. Я позвала его сама.
- Но ты любишь его?
- О да. Люблю.
Это "о да" сказало Стару, что нет, не любит, - что ждет убеждающих
слов, - что не поздно еще убедить. Он обнял ее, поцеловал медленно в губы,
прижал к себе надолго. По телу разлилось тепло.
- Не сегодня, - прошептала она.
- Хорошо.
Проехали по мосту самоубийц, высоко обтянутому по бокам новой
проволокой.
- Я знаю, что такое отчаяние, - сказала она. - Но как все же неумно.
Англичане - те себя не убивают, когда не могут достичь, чего хотят.
Развернулись в подъездной аллее у гостиницы и покатили назад. Луна
зашла, сумрак сгустился. Волна желания схлынула, и оба молчали. После
разговора о королях, по прихотливой ассоциации, в памяти Стара мелькнули
кадры детства: Главная улица в городе Эри - унизанный огнями Белый Путь;
омары в окне ресторана, зеленые водоросли, ярко подсвеченный грот с
ракушками. А дальше, за красной портьерой, жутко-влекущая грустная тайна
людей и скрипок. Ему тогда было пятнадцать, вскоре затем он уехал в
Нью-Йорк. Кэтлин напомнила ему эту витрину с озерной рыбой и омарами во
льду. Кэтлин - витринная Чудо-Кукла. Минна - куклой не была никогда.
Они взглянули друг на друга, и глаза ее спросили: "Выходить мне за
Американца?" Он не ответил. Помедлив, он предложил:
- Съездим куда-нибудь на уикенд. Она подумала.
- То есть завтра? Он учтиво подтвердил.
- Ну, вот завтра я и скажу, поеду ли.
- Скажи сейчас. А то, чего доброго...
- Обнаружится письмо в машине? - закончила она со смехом. - Нет,
письма не будет. Тебе известно теперь почти все.
- Почти...
- Да - почти. Осталась мелочь всякая. Надо будет узнать, что за
"мелочь". Она завтра расскажет. Вряд ли она (хотелось ему думать) успела
переменить многих; ведь влюбленность надолго приковала ее к королю. Три
года в высшей степени странного положения: одной ногой во дворце, другой -
на задворках. "Нужно было много смеяться. Я научилась много смеяться".
- Он мог бы и жениться на тебе - женился же Эдуард Восьмой на миссис
Симпсон, - упрекнул короля Стар.
- Но он был женат. И он не был романтиком. - Она замолчала, как бы
спохватясь.
- А я романтик?
- Да, - сказала она с неохотой, точно приоткрывая карты. - В тебе есть
и романтик. В тебе три или четыре разных человека, но каждый из них -
нараспашку. Как все американцы.
- Ты не чересчур уж слепо доверяйся американцам, - сказал он с
улыбкой. - Пусть они и нараспашку, но зато способны очень быстро меняться.
- Разве? - встревожилась она.
- Очень быстро и резко - и безвозвратно.
- Ты меня пугаешь. Американцы мне всегда казались незыблемо надежными.
У нее вдруг сделался такой сиротливый вид, что он взял ее за руку.
- Куда же мы завтра поедем? В горы, пожалуй, - сказал он. - У меня
завтра куча дел, но я их все отставлю. В четыре сможем выехать в под вечер
будем на месте.
- Я не знаю. Я растерялась как-то. Приехала девушка в Калифорнию
начать новую жизнь, а получается не совсем то.
Он мог бы сказать ей сейчас: "Нет, это именно новая жизнь", - ведь он
знал, что так оно и есть, знал, что не может расстаться с ней теперь; но
что-то еще в нем твердило: "Решай как зрелый человек, а не романтик.
Повремени до завтра". А она все смотрела на Стара, скользила взглядом по
его лицу - со лба на подбородок, и снова вверх, и снова вниз, - странно,
небыстро, знакомо поводя головой.
... Это твой шанс. Не упусти его. Стар. Это - твоя Женщина. Она спасет
тебя, растормошит, вернет к жизни. Она потребует забот, и у тебя найдутся,
возродятся силы. Но не медли, скажи ей, не упускай ее из рук. Ни она, ни
ты не знаете, - но далекий, на том краю ночи. Американец изменил свои
планы. И в эту минуту поезд мчит его через Альбукерке без опозданья и
задержки. Машинист ведет состав точно по графику. Утром Американец будет
здесь.
... Шофер повел машину наверх, к домику Кэтлин. Холм и в темноте
излучал тепло - все, чего коснулась Кэтлин, становилось для Стара
волшебным: этот лимузин, дом на взморье, расстояния, уже покрытые вдвоем с
ней по дорогам широко раскинувшегося Лос-Анджелеса. Холм, на котором они
поднимались сейчас, излучал светлый и ровный звук - обдавал душу восторгом.
Прощаясь, Стар опять почувствовал, что немыслимо расстаться с ней,
пусть даже только на несколько часов. Он был всего на десять лет старше
ее, но обуявшая его любовь была сродни любви пожилого к юной. Точно часы
стучали и достукивали сроки в унисон с сердцем - глубинная, отчаянная
потребность толкала Стара, вопреки всей логике его жизни, пройти с крыльца
в дом и сказать: "Я к тебе навсегда".
А Кэтлин ждала, колеблясь сама, - розово-серебряный иней готов был
растаять, дохни лишь весна. Как европейке, Кэтлин было свойственно
почтение к сильным мира сего, но было в ней и ярое чувство собственного
достоинства, приказывавшее: "Ни шагу дальше первая". Она не питала иллюзий
насчет высших соображений, движущих королями.
- Завтра едем в горы, - сказал Стар. (Его решение может отразиться на
тысячах людей; нужно разумно взвесить...) Так внезапно притупилось чутье
Стара, которым он руководствовался двадцать лет.
Все субботнее утро он был очень занят. Когда в два часа дня он, поев,
вернулся в кабинет, его ждал ворох телеграмм: съемочное судно затерялось в
Арктике; попала в скандал кинозвезда; писатель предъявил иск на миллион
долларов; евреи в Германии гибнут замученные. Последней метнулась в глаза
телеграмма: "Сегодня утром вышла замуж. Прощайте"; и сбоку наклейка:
"Пользуйтесь услугами Уэстерн Юнион Телеграм".
Глава VI
Ничего обо всем этом я не знала. Я ездила в Лек-Луиз, а вернувшись, не
заглядывала уже на студию. Наверно, я так и уехала бы в середине августа
на Восток, если бы однажды Стар не позвонил мне домой.
