хотелось связывать в памяти потом с рассветными тонами моей комнаты; и,
распахнув стеклянную дверь, я пригласила спорщиков в наш золотисто-спелый
калифорнийский сад.
Стоял август, но дождеватели, сипя, поили сад свежей водой, и газон
блестел по-весеннему. Я видела, как Бриммер потянулся к траве взглядом (я
знаю этот их вздох по приволью). В саду Бриммер как бы покрупнел -
оказался выше ростом и широк в плечах, слегка напомнив мне Супермена,
когда тот снимает очки. "Он привлекательный, - подумалось мне, - насколько
может быть привлекательным человек, которого женщины мало интересуют как
женщины". Мы сыграли в пинг-понг, чередуясь; Бриммер неплохо действовал
ракеткой. Слышно было, как с улицы в дом вошел отец, напевая идиотское
свое "Доченька, ты приустала за день", и вдруг оборвал - вспомнил, должно
быть, что я с ним не разговариваю. Было половина седьмого - машина моя
стояла перед домом, и я сказала: "Поехали в "Трокадеро" обедать".
Вид у Бриммера был в ресторане такой, как у патера О'Ни в тот раз в
Нью-Йорке, когда мы с отцом повезли его на русский балет, и он
замаскировал свой белый священнический воротничок, повернув его задом
наперед: сан плохо согласуется с балетом. Когда же к нашему столику
подошел Берни, подкарауливавший со своей фотокамерой крупную дичь, Бриммер
и вовсе точно в западню попал, и Стар велел фотографу уйти; а жаль, я бы
сохранила этот снимок.
Затем, к моему удивлению, Стар выпил три коктейля один за другим.
- Теперь уж я точно знаю, что вам не повезло в любви, - сказала я.
- А. почему вы так думаете?
- А потому, что пьете с горя.
- Но я не пью, Сесилия. У меня от спиртного диспепсия. Я в жизни не
был пьян. Я пересчитала пустые бокалы:
- ... два... три!
- Это я машинально. И вкуса не ощутил. Только подумал - что-то не то.
Взгляд у Стара неожиданно сделался тупо-стеклянным, но лишь на секунду.
- Первая рюмка за всю неделю, - сказал Бриммер. - Я пил, когда служил
на флоте.
Глаза Стара опять остекленели, он подмигнул мне глупо и сказал:
- Этот сукин агитатор обрабатывал военных моряков.
Бриммер поднял брови. Но, решив, очевидно, принять эти слова как
ресторанную шутку, он слегка улыбнулся, и я увидела, что Стар тоже
улыбнулся. Слава богу, все осталось в рамках великой американской
традиции, и я хотела было завладеть разговором, но Стар вдруг отогнал
опьянение.
- Вот, к примеру, с чем я сталкиваюсь, - заговорил он очень четко и
трезво. - Лучший режиссер Голливуда - я в его работу никогда не
вмешиваюсь, - но есть у него некая причуда, и во всякую свою картину он
непременно вставит педераста или что-нибудь еще. Дурнопахнущее что-нибудь.
Как водяной знак оттиснет, так что и вытравить нельзя. И с каждой его
новой выходкой Легион благопристойности припирает меня сильней, и
приходится жертвовать чем-то взамен из другого фильма, вполне добротного.
- Каждый организатор сталкивается с подобным, - кивнул Бриммер.
- Вот именно. Приходится вести непрерывное сражение. А теперь этот
режиссер и вовсе заявляет мне, что он член Гильдии режиссеров и она не
даст в обиду угнетаемых и неимущих. Вот так вы прибавляете мне хлопот.
- К нам это имеет весьма отдаленное отношение, - улыбнулся Бриммер. -
Не думаю, чтобы с режиссерами нам удалось о многом договориться.
- Раньше режиссеры были мне друзья-приятели, - сказал Стар с той же
забавной гордостью, с какой Эдуард Седьмой хвалился, что вхож в лучшие
дома Европы.
- Но когда началась эра звука, - продолжал он, - я стал приглашать
театральных режиссеров. Это подстегнуло кинорежиссеров и заставило
переучиваться заново, - чего они мне, в сущности, так и не простили. В тот
период мы навербовали на Востоке целый взвод сценаристов, и я считал их
славными ребятами, пока они не превратились в красных.
Вошел Гари Купер и сел в углу с кучкой прихлебал, присосавшихся к нему
намертво. Оглянулась женщина, сидящая за дальним столиком, и оказалась
Каролой Ломбард. Я была рада, что Бриммер, по крайней мере, насмотрится на
звезд.
Стар заказал виски с содовой, и почти сразу же - еще порцию. Кроме
двух-трех ложек супа, он ничего не ел, а только пошло всех ругал: мол,
кругом дрянные лодыри, но ему плевать, у него деньжат хватает. Эту песню
всегда можно слышать, когда отец сидит с компанией. Стар, кажется, и сам
понял, что мелодия эта звучит непротивно только в узком кругу, - может
быть, впервые затянул ее и понял тут же. Во всяком случае, он замолчал и
выпил залпом чашку черного кофе. Любовь моя к нему слабей не стала, но мне
жутко не хотелось, чтобы Бриммер унес о нем такое впечатление. Стар должен
был предстать виртуозом кинодела, а вместо этого сыграл злого надсмотрщика
и безбожно пережал - и сам забраковал бы такую игру на экране.
- Я выпускаю картины, - сказал он, как бы внося поправку. - Я
сценаристов люблю - и думаю, что понимаю их. Раз человек свое дело делает,
то гнать его с работы нечего.
- Мы с этим согласны, - сказал Бриммер любезным тоном. - Мы бы вас
оставили при деле - переняли бы на ходу, как перенимают действующее
предприятие.
Стар сумрачно кивнул.
- Хотел бы я, чтобы вы послушали моих компаньонов, когда они в сборе.
Они приведут двадцать причин, по которым вас, коммунистов, надо гнать всех
вон из Лос-Анджелеса.
- Мы ценим ваше заступничество, - сказал Бриммер не без иронии. -
Говоря откровенно, мистер Стар, мы видим в вас помеху именно потому, что
вы предприниматель "отеческого" толка и ваше влияние очень велико.
Стар слушал рассеянно.
- Я никогда не считал, - сказал он, - что я мозговитей сценариста. Но
всегда считал себя вправе распоряжаться его мозгом - потому что знаю, как
им распорядиться. Возьмем римлян - я слышал, они не изобретали ничего, но
знали, как употребить изобретенное. Понимаете? Я не говорю, что это
правильно. Но таков был с детства мой подход.
К этим словам Стара Бриммер отнесся с интересом - впервые за целый час.
- Вы отлично знаете себя, мистер Стар, - подытожил он.
По-моему, Бриммеру хотелось уже уйти. Ему было любопытно узнать, что
Стар за человек, и теперь он составил о нем мнение. Все еще надеясь это
мнение изменить, я потащила Бриммера опять к нам домой; но когда Стар,
задержавшись у стойки, выпил снова, я поняла, что совершаю ошибку.
Вечер был кроткий, безветренный, запруженный субботними автомобилями.
Рука Стара лежала на спинке сиденья, касаясь моих волос. "Перенести бы все
лет на десять назад", - подумалось мне. Я была тогда девятилетней
девочкой, Бриммер - студентиком лет восемнадцати, где-нибудь на Среднем
Западе, а Стар - двадцатипятилетним, только что взошедшим на кинопрестол и
полным радостной уверенности. И несомненно, оба мы смотрели бы на Стара с
великим уважением. А вместо этого теперь - конфликт между взрослыми
людьми, усугубленный усталостью и алкоголем, и мирно его не разрешить.
- Мы свернули к дому, я направила машину снова в сад.
- Теперь разрешите проститься, - сказал Бриммер. - У меня назначена
деловая встреча.
- Нет, не уходите, - сказал Стар. - Я еще ничего не сказал из того,
что хотел сказать. Сыграем в пинг-понг, добавим рюмку, а потом уж сцепимся
всерьез.
Бриммер заколебался. Стар включил юпитер, взял ракетку, а я сходила в
дом за виски, не смея ослушаться Стара. Когда я вернулась, у них вместо
игры шло гулянье - Стар кончал уже опустошать коробку мячиков для
пинг-понга, посылая их в Бриммера один за другим, а Бриммер отбивал их в
сторону. Стар взял у меня бутылку и сел в кресло поодаль, хмурясь оттуда
грозно и властительно. Он был бледен, до того прозрачен, что почти видно
было, как алкоголь течет по жилам и смешивается с другой отравой -
усталостью.
- В субботний вечер можно и покейфовать, - сказал он.
- Сомнительный кейф, - сказала я. Стара явно одолевала эта тяга - уйти
в изнеможение, в шизофреническую тьму.
- Сейчас я Бриммера буду бить, - объявил он через минуту. - Займусь
этим лично.
- А не проще ли нанять кого-нибудь? - спросил Бриммер.
Я знаком попросила его молчать.
- Я не перекладываю на других грязную работу, - сказал Стар. -
Разделаю вас под орех и отправлю вон из Калифорнии.
Он поднялся с кресла, но я остановила его, обхватив руками.
- Перестаньте сейчас же! О, какой вы нехороший.
- Вы уже на поводу у этого субъекта, - мрачно проговорил Стар. - Вся
молодежь у него на поводу. Несмышленыши вы.
- Уходите, прошу вас, - сказала я Бриммеру. Костюм у Стара был
скользко-шелковистый, и он вдруг выскользнул из моих рук и пошел на
Бриммера. Тот, пятясь, отступил за стол - со странным выражением на лице,
которое я потом расшифровала так:
"И только-то? Всему делу помеха - вот этот полубольной мозгляк?"
Стар надвинулся, взмахнул рукой. С минуту примерно Бриммер держал его
левой на расстоянии от себя, а потом я отвернулась, не в силах дольше
смотреть.
Когда взглянула опять, Стар уже лег куда-то за теннисный стал, я
Бриммер стоял и смотрел на него,
- Прошу вас, уходите, - сказала я.
- Ухожу, - Он все смотрел на Стара; я обошла стол. - Я всегда мечтал,
чтобы на мой кулак напоролись десять миллионов долларов, но не
предполагал, что выйдет таким образом.
Стар лежал без движения.
- Уедите, пожалуйста, - сказала я.
- Не сердитесь... Я помогу...
- Нет. Уходите, прошу. Я не виню вас. Он снова взглянул на лежащего,
слегка устрашенный тем, как основательно усыпил его в какую-то долю
секунды. И быстро пошел прочь по траве, а я присела на корточки, принялась
тормошить Стара. Он очнулся, весь судорожно дернувшись, и вскочил на ноги.
- Где он? - воскликнул Стар.
- Кто? - спросила я наивным тоном.
- Американец. Какой тебя дьявол толкал за него выходить, дура
несчастная?
- Он ушел, Монро. Я ни за кого не выходила. Я усадила Стара в кресло.
- Он уже полчаса как ушел, - соврала я. Раскиданные пинг-понговые
мячики созвездием блестели из травы. Я открыла кран дождевателя, намочила
платок и вернулась к Стару, но синяка на лице не видно было - должно быть,
удар пришелся сбоку, в волосы. Стар отошел за деревья, и его стошнило там;
я слышала, как он потом нагреб земли ногой, засыпал. Возвратился он
посвежевший, но, прежде чем идти в дом, попросил чего-нибудь прополоскать
рот, и я унесла виски и принесла бутылку с полосканием. Тем и кончилась
его жалкая попытка напиться. Мне случалось наблюдать, как назюзюкиваются
первокурсники, но по неумелости полнейшей, по отсутствию всякой
вакхической искры Стар их бесспорно превзошел. Ему достались тошнота и
шишки, и больше ничего.
Мы вошли в дом; узнав от кухарки, что на веранде отец с Маркусом и
Флайшэкером, мы повернули в "интерьерную". Но где ни пытались сесть, всюду
была лощеная скользкая кожа, и наконец я устроилась на меховом коврике, а
Стар - рядом, на скамеечке для ног.
- А он крепко получил? - спросил Стар.
- О да, - ответила я. - Очень крепко.
- Вряд ли. - Помолчав, он прибавил: - Бить я его не хотел. Просто
хотел прогнать. Он испугался, видимо, и двинул меня.
С этим - очень вольным - истолкованием случившегося я не собиралась
спорить, спросила только:
- В душе, наверно, теперь злость на Бриммера?
- Да нет, - сказал Стар. - Я же был пьян. - Он огляделся. - В этой
комнате я раньше не бывал. Кто ее декорировал? С нашей студии кто-нибудь?
- Что ж, пора и трогаться, - сказал он затем, уже обычным своим
приятным тоном. - Съездим-ка мы, на ночь глядя, к Дугу Фербенксу на ранчо,
- предложил он мне. - Я знаю, он вам обрадуется.
Так начались те две недели, когда нас всюду видели вместе. Достало уже
и одной, чтобы Луэлла поженила нас в своей колонке светской хроники.
(На этом рукопись обрывается.)
1941
