предвещало погожий, нежаркий день.
- Нет, никогда она его не любила. - Гэтсби отвернулся от только что
распахнутого окна и посмотрел на меня с вызовом. - Не забывайте, старина,
ведь она вчера едва помнила себя от волнения. Он ее просто напугал -
изобразил все так, словно я какой-то мелкий жулик. Неудивительно, если она
сама не знала, что говорит.
Он сел, мрачно сдвинув брови.
- Может быть, она и любила его какую-то минуту, когда они только что
поженились, - но даже тогда меня она любила больше.
Он помолчал и вдруг разразился очень странным замечанием.
- Во всяком случае, - сказал он, - это касалось только ее.
Что тут можно было заключить? Разве только, что в своих отношениях с
Дэзи он видел глубину, не поддающуюся измерению.
Он вернулся в Штаты, когда Том и Дэзи еще совершали свое свадебное
путешествие, и остатки армейского жалованья потратил на мучительную, но
неотразимо желанную поездку в Луисвилл. Там он провел неделю, бродил по
тем улицам, где в тишине ноябрьского вечера звучали их дружные шаги,
скитался за городом в тех местах, куда они любили ездить на ее белой
машине. Как дом, где жила Дэзи, всегда казался ему таинственней и
привлекательней всех других домов, так и ее родной город даже сейчас, без
нее, был для него полон грустного очарования.
Уезжая, он не мог отделаться от чувства, что, поищи он получше, он бы
нашел ее, - что она осталась там, в Луисвилле. В сидячем вагоне - он едва
наскреб на билет - было тесно и душно. Он вышел на площадку, присел на
откидной стульчик и смотрел, как уплывает назад вокзал и скользят мимо
торцы незнакомых построек. Потом открылся простор весенних полей;
откуда-то вывернулся и побежал было наперегонки с поездом желтый трамвай,
набитый людьми, - быть может, этим людям случалось мельком на улице видеть
волшебную бледность ее лица.
Дорога сделала поворот; поезд теперь уходил от солнца, а солнце,
клонясь к закату, словно бы простиралось в благословении над
полускрывшимся городом, воздухом которого дышала она. В отчаянии он
протянул в окно руку, точно хотел захватить пригоршню воздуха, увезти с
собой кусочек этого места, освещенного ее присутствием. Но поезд уже шел
полным ходом, все мелькало и расплывалось перед глазами, и он понял, что
этот кусок его жизни, самый прекрасный и благоуханный, утрачен навсегда.
Было уже девять часов, когда мы кончили завтракать и вышли на крыльцо.
За ночь погода круто переломилась, и в воздухе веяло осенью. Садовник,
единственный, кто остался в доме из прежней прислуги, подошел и
остановился у мраморных ступеней.
- Хочу сегодня спустить воду в бассейне, мистер Гэтсби. Того и гляди,
начнется листопад, а листья вечно забивают трубы.
- Нет, подождите еще денек, - возразил Гэтсби и, повернувшись ко мне,
сказал, как бы оправдываясь: - Верите ли, старина, я так за все лето и не
поплавал ни разу в бассейне.
Я взглянул на часы и встал.
- Через двенадцать минут мой поезд.
Мне не хотелось ехать на работу. Я знал, что проку от меня сегодня
будет немного, но дело было даже не в этом, - мне не хотелось оставлять
Гэтсби. Уже и этот поезд ушел, и следующий, а я все медлил.
- Я вам позвоню из города, - сказал я наконец.
- Позвоните, старина.
- Так около двенадцати.
Мы медленно сошли вниз.
- Дэзи, наверно, тоже позвонит. - Он выжидательно посмотрел на меня,
словно надеялся услышать подтверждение.
- Наверно.
- Ну, до свидания.
Мы пожали друг другу руки, и я пошел к шоссе. Уже у поворота аллеи я
что-то вспомнил и остановился.
- Ничтожество на ничтожестве, вот они кто, - крикнул я, оглянувшись. -
Вы один стоите их всех, вместе взятых.
Как я потом радовался, что сказал ему эти слова. Это была единственная
похвала, которую ему привелось от меня услышать, - ведь, в сущности, я с
первого до последнего дня относился к нему неодобрительно. Он сперва
только вежливо кивнул в ответ, потом вдруг просиял и широко, понимающе
улыбнулся, как будто речь шла о факте, признанном нами уже давно и к
обоюдному удовольствию. Его розовый костюм - дурацкое фатовское тряпье -
красочным пятном выделялся на белом мраморе ступеней, и мне припомнился
тот вечер, три месяца назад, когда я впервые был гостем в его родовом
замке. Сад и аллея кишмя кишели тогда людьми, не знавшими, какой бы ему
приписать порок, - а он махал им рукой с этих самых ступеней, скрывая от
всех свою непорочную мечту.
И я поблагодарил его за гостеприимство. Его всегда все за это
благодарили - я наравне с другими.
- До свидания, Гэтсби, - крикнул я. - Спасибо за отличный завтрак.
Попав наконец в контору, я занялся было вписыванием сегодняшних курсов
в какой-то бесконечный реестр ценных бумаг, да так и заснул над ним в
своем вертящемся кресле. Около двенадцати меня разбудил телефонный звонок,
и я вскочил, как встрепанный, весь в поту. Это оказалась Джордан Бейкер;
она часто звонила мне в это время, поскольку, вечно кочуя по разным
отелям, клубам и виллам знакомых, была для меня почти неуловимой. Обычно
звук ее голоса в телефонной трубке нес с собой прохладу и свежесть, как
будто в окно конторы влетел вдруг кусок дерна с поля для игры в гольф; но
в то утро он мне показался жестким и скрипучим.
- Я уехала от Дэзи, - сказала она. - Сейчас я в Хэмстеде, а днем
собираюсь в Саутгемптон.
Вероятно, она поступила тактично, уехав от Дэзи, но во мне это
почему-то вызвало раздражение, а следующая ее фраза и вовсе меня
заморозила.
- Вы со мной не слишком любезно обошлись вчера вечером.
- До любезностей ли тут было.
Минута молчания. Потом:
- Но я все-таки хотела бы повидать вас.
- Я вас тоже хотел бы повидать.
- Может быть, мне не ехать в Саутгемптон, а приехать во второй
половине дня в город?
- Нет, сегодня не нужно.
- Очень мило.
- Я никак не могу сегодня. Есть всякие...
Мы еще несколько минут тянули этот разговор, потом он как-то разом
прекратился. Не помню, кто из нас первый резко повесил трубку, но помню,
что меня это даже не расстроило. Не мог бы я в тот день мирно болтать с
ней за чашкой чая, даже если бы знал, что рискую никогда больше ее не
увидеть.
Немного погодя я позвонил к Гэтсби, но у него было занято. Четыре раза
я повторял вызов, и в конце концов потерявшая терпение телефонистка
сказала мне, что абонент ждет разговора по заказу из Детройта. Я вынул
свое железнодорожное расписание и обвел кружочком цифру 3. 50. Потом
откинулся назад и попытался сосредоточиться на своих мыслях. Было ровно
двенадцать часов.
Когда утром мой поезд приближался к шлаковым кучам, я нарочно пересел
на другую сторону. Мне казалось, что там все еще шумит толпа любопытных и
мальчишки высматривают темные пятна в пыли, а какой-нибудь словоохотливый
старичок снова и снова рассказывает о подробностях происшествия; но с
каждым разом его рассказ будет звучать все менее правдоподобно, даже для
него самого, и в конце концов он уже не сможет его повторять и трагедия
Миртл Уилсон канет в забвение. Но сейчас я хочу немного вернуться и
рассказать, что происходило в гараже вчера, после того как мы оттуда
уехали.
Сестру погибшей, Кэтрин, удалось разыскать не сразу. Должно быть, она
в тот вечер изменила своему правилу ничего не пить, потому что, когда ее
привезли, голова ее была затуманена винными парами и ей никак не могли
втолковать, что санитарный автомобиль уже увез тело во Флашинг. Уразумев
это наконец, она тут же хлопнулась в обморок, словно из всего, что
случилось, это было самое ужасное. Кто-то по доброте или из любопытства
усадил ее в свою машину и повез следом за останками сестры.
Далеко за полночь бурлил у гаража людской прибой - уходили одни,
подходили другие, а Джордж Уилсон все сидел на диванчике в конторке и
мерно раскачивался из стороны в сторону. Первое время дверь конторки
стояла распахнутая настежь, и входившим в гараж трудно было удержаться,
чтобы не заглянуть туда. Потом кто-то сказал, что это нехорошо, и дверь
затворили. Несколько человек, в том числе Михаэлис, оставались с Уилсоном;
сначала их было пятеро или шестеро, потом двое или трое, а под конец
Михаэлису пришлось попросить последнего задержаться хоть на четверть часа,
пока он, Михаэлис, сходит к себе сварить кофе. После этого он до рассвета
просидел с Уилсоном один.
Часа в три в поведении Уилсона наступила перемена - он стал
поспокойнее и вместо бессвязного бормотанья заговорил о желтой машине.
Твердил, что сумеет узнать, кто хозяин этой машины, а потом вдруг
рассказал, что месяца два назад его жена как-то возвратилась из города с
распухшим носом и кровоподтеками на лице. Но услышав собственные слова, он
весь передернулся и снова стал качаться и стонать: "Боже мой, боже мой!"
Михаэлис пытался, как умел, отвлечь его мысли:
- Сколько времени вы были женаты, Джордж? Ну, полно, посиди минутку
спокойно и ответь на мой вопрос. Сколько времени вы были женаты?
- Двенадцать лет.
- А детей у вас никогда не было? Ну, посиди же спокойно, Джордж. Ты
слышал, о чем я спрашиваю? Были у вас когда-нибудь дети?
В тусклом свете единственной лампочки по полу бегали, сталкиваясь,
рыжие тараканы; время от време ни слышался шум проносившейся мимо машины,
в Михаэлису каждый раз казалось, будто это та самая, что умчалась, не
остановившись, несколько часов тому назад. Ему не хотелось выходить в
помещение гаража, чтобы не увидеть испятнанный кровью верстак, на котором
вчера лежало тело; поэтому он тревожно топтался по конторке, - к утру уже
все в ней знал наизусть, - а порой, присев рядом с Уилсоном, принимался
увещевать его:
- Ты в какую церковь ходишь, Джордж? Может, давно уже не был, так это
ничего. Может, я позвоню в твою церковь и попрошу священника прийти
поговорить с тобой, а, Джордж?
- Ни в какую я церковь не хожу.
- Нельзя человеку без церкви, Джордж, вот хотя бы на такой случай. И
ты ведь, наверно, ходил в церковь прежде. Венчался-то ты ведь в церкви? Да
ты слушай, Джордж, слушай меня. Венчался ты в церкви?
- Так то было давно.
Усилия, требовавшиеся для ответа, перебили мерный ритм его качанья, и
он ненадолго затих. Потом в его выцветших глазах появилось прежнее
выражение - догадка пополам с растерянностью.
- Посмотри, что в том ящике, - сказал он, указывая на свой стол.
- В каком ящике?
- Вон в том.
Михаэлис выдвинул ближайший к нему ящик стола. Там ничего не было,
кроме короткого собачьего поводка, кожаного, с серебряным плетеньем. Он
был совсем новый и, судя по виду, дорогой.
- Это? - спросил Михаэлис, достав поводок из ящика.
Уилсон так и прилип к нему глазами, потом кивнул.
- Я это нашел у нее вчера днем. Она мне стала что-то объяснять, да я
сразу заподозрил неладное.
- Это что же, твоя жена купила?
- Лежало у нее на столике, завернутое в папиросную бумагу.
Михаэлис тут ничего странного не усмотрел и сразу привел Уилсону
десяток причин, почему его жене мог понадобиться собачий поводок. Но
должно быть, такие же или сходные объяснения давала и Миртл, потому что
Уилсон снова застонал: "Боже мой, боже мой!" - и слова его утешителя
повисли в воздухе.
- Вот он и убил ее, - сказал вдруг Уилсон. Нижняя челюсть у него
отвалилась, рот так и остался разинутым.
- Кто - он?
- А уж я сумею узнать.
- Ты сам не знаешь, что говоришь, Джордж, - сказал приятелю грек. - От
горя у тебя помутилось в голове. Постарайся успокоиться и отдохни
немножко, скоро уже утро.
- Он ее убийца.
- Это был несчастный случай, Джордж. " Уилсон затряс головой. Глаза
его сузились, по губам прошла тень междометия, выражающего уверенность.
- Нет уж, - сказал он решительно. - Я человек простой и никому не
желаю зла, но что я знаю, то знаю. Это он ехал в машине. Она бросилась к
нему, хотела что-то сказать, а он не пожелал остановиться.
Михаэлис был свидетелем происшествия, но ему не пришло в голову искать
в нем какой-то особый смысл. Он считал, что миссис Уилсон выбежала на
шоссе, спасаясь от мужа, а вовсе не для того, чтобы остановить какую-то
