изъясняетесь. Жуткая смесь воровской фени и тусовочного арго. Поддерживать
контакт подобными языковыми средствами способен лишь специалист по вашей
эпохе - вроде меня.
- По эпохе, разумеется, перестройки и гласности?
- Да нет. Мы называем ее иначе. Для большинства ваших современников
этот термин показался бы обидным...
Несмотря на сатанинское палево, в помещении отнюдь не жарко, даже
наоборот. Я не испытываю ни малейшего дискомфорта в своей курточке,
попиленных джинсах и кроссовках поверх шерстяных носков. Любопытно, что
как раз ему должно быть зябко в его прикиде. Но он сидит развалясь,
блаженствуя, будто кот на солнцепеке. Может быть, у него кресло с
подогревом под задницей?
- Не морочьте мне голову, - говорю нагловато. - Если уж вас
интересует мое мнение... У нашего общества нет будущего. Общество,
сжигающее свои архивы и библиотеки, обречено. Для смягчения участи скажу
также, что и у остального человечества, которое не мы, будущего тоже нет.
СПИД, экология, то-се... Все закончится гораздо раньше и противнее. Хотя
вашу байку о крысином вирусе я воспринял не без интереса.
- Есть будущее, Вячеслав Иванович, - говорит он с легкой тенью
раздражения. - И у вашего общества, и всех остальных. Правда, оно сильно
отличается от того, что постулировалось вашими догматами. До
справедливости и гармонии еще далеконько. Но все-таки гораздо ближе,
нежели в вашу эпоху.
- Не смейте говорить: ваши догматы! - я отваживаюсь повысить голос. -
Никаких догматов у меня нет. И, если на то пошло, я не во всем разделяю
политику партии и правительства. Даже сейчас.
- Ну, допустим, в ваше время не разделять официальную точку зрения
было хорошим тоном... А вот когда это было чревато последствиями, вы
сидели смирно и не высовывались. Как та крыса. И в архивы зарылись, потому
что наплевать вам стало на окружающую реальность. Будто одеяло на голову
набросили.
- Е-рун-да! Я профессиональный историк. У меня диссер по
восточно-азиатской дипломатии на выходе.
- И монография по культам личности в тумбочке. Вы начали писать еще
студентом, хотя отчетливо понимали, что работаете исключительно на себя, а
не на общество. В ту пору заниматься исследованием культов личности было
равноценно суициду. А вы никогда не стремились в самоубийцы. Настало
время, когда только ленивый не обличает сталинизм и не катит бочку на
партию, но монография по-прежнему в тумбочке.
Это он меня приложил. Никто в целом мире - даже, по-моему, Маришка -
не мог знать, что хранится в самом глухом закутке правой тумбочки моего
письменного стола. Неужели наши советские телефоны уже поставляются вместе
со встроенными телекамерами?..
- Очень уж специфический поворот темы, - медленно, для отыгрыша
времени на раздумье, говорю я. - Меня занимали не столько сами культы,
сколько порождаемый ими механизм социальных провокаций. Я пока не пришел к
осознанию общих закономерностей. Нахожусь где-то на стадии первичного
накопления информационного капитала. Писистратовы надувательства, убийство
Рема Гитлером, истребление Сталиным большевиков как расчистка посевных
площадей под марксистский фундаментализм, кубинские дела о наркотиках...
Все это шатуны и кривошипы, а механизм пока не виден. Кстати, коль скоро
вы из будущего... Не подскажете, чем кончилась эта контра между Ельциным и
Лигачевым? Брал Егор Кузьмич или нет?
- Не подскажу, - ухмыляется он. - По крайней мере, сейчас. Там
поглядим. Если вы пойдете на сотрудничество с нами. А иначе мы изымем из
вашей памяти все, что вообще касается этого разговора.
- Снова по башке трахнете? Лихо вам удалось меня раскрутить. Знали,
на чем поймать. На интересе! И про монографию проведали. И про зубы... А
могу я взглянуть на свое досье? В Штатах это, по слухам, разрешено.
- Опять же после вашего согласия на сотрудничество. И строго
избранные места. Но дату и причину смерти мы все равно от вас утаим. Для
человека вашей эпохи такое знание обременительно.
- Нет, вы положительно меня интригуете... Хорошо, согласен на
сотрудничество. Что от меня требуется? Кровавый росчерк в договоре?
- Вячеслав Иванович, - сердится он, - я вижу, вы так и не поверили
моим словам. Вот и дьявола приплели. Кровушку свою оставьте при себе, она
у вас не Бог весть какая ценность. Придется нам покинуть ненадолго это
помещение и совершить маленькую экскурсию в _н_а_ш_ мир. Может быть, это
убедит вас в моей искренности, - он легко поднимается из кресла и теперь
нависает надо мной, как башенный кран. Родил же кто-то такую орясину! -
Хотя должен уведомить вас заранее, что во все времена существовали способы
порождения мнимых реальностей. Раньше - наркотики, литература,
кинематограф. Сейчас мы умеем создавать реальности, достоверные не для
одного-двух, а для всех органов чувств. Это называется "фантоматика". Лема
по случаю не читали? Поэтому надо вам знать, что если я захочу вас
обмануть, то непременно обману, и вы не обнаружите подлога. Мнимая
реальность может быть неотличима от истинной. Но я даю вам честное
благородное слово, что пока не хочу вас обманывать.
- Да будет вам... - я тоже встаю и озираюсь. Ни черта не разобрать
из-за этого полыхания, где окна, где двери. - Куда прикажете? А руки за
спину?
- Прекратите ерничать, Вячеслав Иванович, - он протягивает мне
обыкновенные темные очки. - Наденьте лучше, солнышко наше покажется вам
излишне ярким. Что поделаешь, озоновый слой вы порастранжирили, мы
потихоньку заращиваем... И возьмите меня за руку. Не ровен час, грохнетесь
в обморок от впечатлений, такое тоже бывало...
3
Трамвай тащился через мокрый, слякотный город, иногда всем своим
двухвагонным телом впадая в спазматическую безудержную тряску. Словно у
него вдруг сдавали нервы. Я сидел, старательно пытаясь угодить в такт этим
судорогам. На коленях у меня лежал "Огонек". Но не современный имени
Коротича, который я предпочитал читать дома, на диване, часу этак в первом
ночи, когда исполнены все семейные долги. А старый, аж 17-го года.
Состоящий из вестей с фронта пополам с рекламой. Чье название писалось
через твердый знак: "Огонекъ". Почти такой же по формату, но на плохонькой
бумаге и в две краски. И нужно было уступить трамвайной падучей, чтобы
разобрать хоть слово.
Я с умилением полюбовался на двух солдатиков, куда-то ведших под рога
крутомордого бычка. Должно быть, на заклание для нужд российской армии.
Затем, трепетно касаясь грязно-желтых от времени и безобразного хранения
страниц, погрузился в содержание. "Альбомъ парижскихъ красавицъ... за 8
руб. съ пересылкой... Е.Д.Урусовъ". - "Ишь ты, - подумал я, усмехаясь. -
Небось, порнуха какая-нибудь". Печально и устало глядел куда-то мимо меня
мощный, похожий на пожилого бульдога "Его Императорское Высочество принцъ
Александр Петровичъ Ольденбургский, верховный начальникъ санитарной и
эвакуационной части". Мученически щурясь, я пробежал глазами небольшой, но
предельно паршивый "разсказ А.С.Грина". Даже и не упомню, вошел ли он в
современные собрания сочинений. Ну, Грина я отроду не жаловал...
Полюбовался на коллаж "Герои и жертвы Отечественной войны 1914-1917 гг." -
все как на подбор с браво закрученными усами, глядели орлами. Исключение
составлял подпоручик П.А.Недавний. Ни усов, ни орлиного взгляда. Пацан
пацаном, даром что "нагр.орд.св.Стан.3 ст. и Анны 3 и 4 ст.". Были мне
представлены также "известный французский писатель Октавъ Мирбо" - мне
положительно неизвестный, "новый японский посолъ в Петрограде виконтъ
Ушида" и "новая абисинская императрица Зеодиту, дочь Негуса Менелика",
статная негритянка, которую в нынешних энциклопедиях величали когда
Заудиту, когда Зоудиту, и уже известно, что властвовала она неудачно... На
последней странице обложки донельзя счастливый буржуй в халате, потрясая
расписной коробкой, возглашал: "Коорин противъ запоровъ работает пока вы
спите". Сильно, видать, достал его недуг, коль он так радовался.
За моей спиной в сопровождении родителей ехал младенец, которому
путешествие активно не нравилось. Временами он громко, на весь вагон,
взревывал. Поддатый папаша сей же час принимался его стращать: "Щас вон
бабе-яге отдам!" Древняя бабулька в ветхом пальтишке и грязно-зеленом
платке охотно включалась в действо: "Чичас баба приберет, у ней жить
будео-ошь, дак чо тогда?.." На переднем сидении, возложив руки в тонких
перчатках на ручку "дипломата", горделиво присутствовал пожилой туз, если
судить по затянутой в черную кожу спине и ондатровой, не по сезону еще,
шапке. Спина тоже раскачивалась в трамвайном ритме, но амплитуда была чуть
раздольнее. Видно, и этот был подшафе... Что ж, выходной, время позднее,
не с работы же люди возвращаются. Это только я такой ненормальный. Да еще
красивая, пусть не первой молодости, дама в широкополой шляпе и
ослепительно-белом шарфе, с царственной небрежностью обмотанном вокруг
стоячего воротника короткого бежевого полупальто, из-под которого сразу
начинались полные, однако же не утратившие стройности ноги в черном
полиамиде. Дама стояла возле выхода, вперясь в убрызганное грязью окно,
что она там видела - один Бог знает.
Я не без труда отвел глаза от черного полиамида и обнаружил в
"Огоньке" рекламу еще одного средства от запоров - "Стомоксигенъ Д-ра
Антона Мейеръ". Должно быть, накануне двух подряд революций именно запор
был болезнью века. А после его сменил понос... Господам читателям
предлагалась также "Волшебство и магия. Самая полн. книга. Кажд. можетъ
легко научиться. Ц. 1 руб.". Я бы и червонца не пожалел. Тогда все
обреченные архивы города были бы мои.
Трамвай остановился, гулко сыграл дверями, и произошло то неизбежное,
чего я больше всего и опасался. В вагон поднялась Кодла, тотчас же во всю
матушку врубила кассетник и принялась меж собой общаться. Кассетник
огласил окрестности нытьем безымянного исполнителя о любви и о розах. Судя
по голосу, нытик был еще и кастратом, так что вполне мог ограничиться
одними розами. Общение же состояло по преимуществу из ржания и
звукоподражаний выстрелам и ударам, а все остальное было тупой,
неискушенный мат. Всякий раз, когда я возвращался этим трамваем поздним
вечером, обязательно находилась Кодла, дабы испоганить мне настроение. И
всякий раз я порывался немедленно выйти, но удерживался: трамваи в эту
пору редки, да и на остановке меня ожидала точно такая же Кодла, она же
встречала меня и в том трамвае, куда я хотел бы пересесть... Кодла жила по
своим законам, окружающие обычно ее не занимали. Она была вещью в себе,
замкнутым социумом, и частенько, прокатившись без малейшего поползновения
оплатить проезд, вываливалась прочь, в темноту и слякоть. После нее
оставалась лишь вонючая, перегарная, никотинизированная, напитанная
скрытой угрозой атмосфера. Но случалось и по-другому. Кодла Кодле ЛУПУС
ЕСТ. Иной раз ее совокупное внимание все же переключалось вовне. И тогда
я, заранее уловив такое переключение, выскакивал на первой же остановке и
старался не думать о том, что происходило в вагоне _п_о_с_л_е_ меня. Не
мне с моей конституцией встревать в истории.
Этим вечером мне не повезло. Изматерившись с головы до ног, Кодла
скуки ради стала вязаться к даме. Кодлу чем-то привлекла шляпа. Наверное,
тем, что ни одна из подружек Кодлы такой шляпы отродясь не нашивала. У
нормальных людей комплекс неполноценности выражается по-разному. Но только
Кодла находит в нем источник развлечения.
