молодел, а старел. Пришло такое время, когда мне стало трудно входить в
оборону противника, подобно нагретому ножу в кусок масла. Я перестал
забивать. Скоро я перестал бегать. Знаешь что, сказал тренер, сдай-ка ты
свою футболку, тут у меня парнишка появился... Черт, где же на ней номер?!
Ах, да... И он принялся ржать, как жеребец перед случкой.
Я вышел на улицу в пиджаке, одетом на голое тело, и сучьи цифры
проступали на нем. Двенадцатый пошел, сказали зеваки. Старик уже, играть
не может. Я добрался до ближайшего магазина готового платья и купил себе
дорогую сорочку с галстуком. Угадайте, куда я устроился на работу. В цирк,
сказала девушка. Почти, сказал он. В театр. Я стал номерком в гардеробе.
Ого, сказала девушка. Разодетый в пух и прах, я сидел рядом с
гардеробщиком, и когда подходила наиболее уважаемая персона,
вознамерившаяся удостоить своим присутствием эту конуру, он толкал меня
локтем. Покуда пальто перекочевывало на вешалку, я огибал барьер и
поступал в распоряжение хозяина одежды. Разумеется, никто не клал меня в
карман. Я просто следовал рядом, как привязанный, куда бы не направился
мой обладатель. Во время спектакля, покуда он пялился в бинокль на сцену
либо чесал язык с приятелями, развалясь в ложе, я истуканом стоял в тени и
украдкой зевал. Мне было скучно, однако же я был единственным в мире
номерком из театрального гардероба, которому за это платили. И недурно
платили, следует заметить. Но это удовольствие длилось недолго. Скоро меня
украли. Угадайте, как? Не смогу, сказала девушка. Ну же, это совсем
просто! Ну, не могу, воскликнула девушка. Согласно контракту, я был обязан
неотступно следовать за человеком, в распоряжение которого поступил. Если
это был мужчина, никакого противоречия в контракте не возникало. Но если
это была дама, то я мог следовать за ней повсюду, кроме дамского туалета.
А одна моя хозяйка, в леопардовой накидке и бриллиантовом колье, старая
рухлядь, в антракте опилась шампанским. Посреди второго акта неведомые
силы подняли ее и вынесли из ложи в туалет. Пока я, конфузливо озираясь,
торчал под дверьми, ко мне подошли двое джентльменов в строгих черных
костюмах. Не шумите, дружище, сказал один из них и вставил мне под ребро
короткоствольный револьвер. Идем, произнес он, какая вам разница? В
контракте на этот счет ничего не было, и я пошел, и сообщница гангстеров
получила взамен меня шиншилловое манто. Они смотались, а я сел на свое
место рядом с гардеробщиком, унылым древним грибом, который ничего не
видел дальше своего носа, и которому совершенно безразлично было, кому и
что выдавать. И мы сидели тихо и молча, пока не прибежала та ведьма...
Меня обвинили в пособничестве преступникам, но моему адвокату удалось
убедить присяжных, что я был связан контрактом, и вообще, являясь объектом
кражи, могу выступать в деле лишь как вещественное доказательство.
Гардеробщик пошел в тюрьму, а я отбрыкался. Но главное заключалось в том,
что меня в два счета выперли-таки с работы. Угадайте, куда я направился
после этой истории. Да в цирк же, сказала девушка. Почти, сказал он. В
фешенебельный консервативный отель под старину. Такой, знаете, где и
портье, и коридорные, и горничные - сплошь живые люди, а не автоматика,
как в этих новомодных стоэтажных коробках. Где принято встречать
постояльца поклоном и вручать ему ключ с жестяным номерком. И я стал
номерком, который портье выдавал постояльцам вместе с ключом после
предусмотренного традицией поклона. Меня соединили с ключом тонкой
цепочкой, и я сопровождал своего хозяина в скромный четырехкомнатный люкс.
Там имелись гостиная, рабочий кабинет, спальня и еще одна комната
неизвестно для чего, обставленная не хуже прочих. С туалетом казусов
больше не возникало, потому что никто не берет туда ключи, предпочитая
оставлять их на столике в прихожей. Пока мой хозяин отправлял естественные
нужды, я сидел в специально отведенном для меня кресле подле дверей.
Теперь меня трудно стало украсть, в контракте мне позволено было оказывать
сопротивление и призывать на помощь звуковыми сигналами. Вроде как в
номерок при ключе было вмонтировано хитрое противоугонное устройство. Этим
хитрым устройством были мои волосатые лапы бывшего спортсмена и мои
голосовые связки. Мне также дозволялось отвечать на вопросы хозяина
касательно местного сервиса и при необходимости пользоваться вторым
туалетом, который устроили в номере специально для меня. Со временем я
научился становиться почти незаметным, сливаясь с обстановкой, превращаясь
в деталь интерьера. Если человек жил в люксе более суток, то уже наутро он
переставал замечать меня и вел себя так, будто я и впрямь был жестяной
биркой, соединенной с ушком ключа, что валяется на столике в прихожей. Чем
только не занимались в моем присутствии! Напропалую дулись в карты,
напивались вдрызг, разрабатывали планы налета на местное отделение
национального банка... Всю эту информацию я обязан был пропускать мимо
своих органов восприятия. И я пропускал. Какая мне была разница? Я садился
в свое кресло и превращался в деталь интерьера. Иногда мужчина приводил
женщину. Ой, кто это, взвизгивала она, ловя на себе мой оловянный взгляд.
Где, недоуменно озирался хозяин. Ах, это... Меня даже перестали называть
"этот", на каком-то этапе своей биографии я утратил имя и пол, стал вещью.
Вещественным доказательством. Вот как они говорили обо мне: ах, это... И
мужчина вел женщину в спальню, и там они занимались чем положено. Мне было
наплевать. Какая разница жестяному номерку, что происходит вокруг?
Между тем, внешне я сохранял все признаки человека. Я оставался
организмом мужского пола. И эти мои недостатки порой сбивали с толку моих
хозяев. Особенно если это были организмы женского пола. Не однажды в люксе
проживали богатые дамы, и большей частью они не обращали на меня внимания.
Но одна путешествующая стерва, молоденькая вдовушка, крепко насосавшись в
баре и никого не подцепив, вернулась в люкс разочарованная, и жестяной
номерок, прицепленный к ушку ключа, которым она отпирала дверь, внезапно
обрел в ее глазах очертания хорошо сложенного мужчины средних лет.
Отлично, сказала она, запри ворота покрепче. Посмотрим, каков ты в
настоящем деле, говорила она, мотаясь по гостиной и расшвыривая во все
стороны свои тряпки и побрякушки. Мадам, сказал я, не забывайте, что я
всего лишь номерок. Разумной женщине и в голову не придет заниматься
любовью с номерком от ключа. Придет, сказала она, ты ничего не понимаешь в
этом, любовью можно заниматься даже с самцом каракатицы, если его как
следует растормошить. Неужели ты уступишь в любви самцу каракатицы? Мадам,
сказал я, прошу вас, опомнитесь, но ей осталось лишь расстегнуть браслет
наручных часов, и затормозить эту распаленную самку каракатицы было
практически невозможно. Она затащила-таки меня в постель, и я вспомнил
прежнюю резвость. Вероятно, в ту ночь мы с ней изобрели новый вид полового
извращения - совокупление с номерком от ключа. Это развлечение пришлось по
вкусу моей хозяйке, и она эксплуатировала меня похлеще тех нефтяных
скважин, что остались ей от покойного супруга. Скачки длились
круглосуточно с перерывами на подзарядку в баре, и к концу первой недели я
понял, отчего умер ее самец. Мне угрожало полное истощение, но она
внезапно съехала: в стране, где находились ее скважины, произошла народная
революция, всю нефть национализировали, и она прогорела. На ее место
поселился тихий и печальный человечек в трауре, который беспросыпно пил. Я
так и не понял, кого или что он оплакивал, слава богу, меня он не трогал,
и я молил судьбу, чтобы он пожил здесь подольше, покуда я отдышусь. Но в
конце концов он допился до белой горячки, напялил поверх ночной пижамы
фрак, нахлобучил цилиндр и выбросился в окно. Я даже не пошевелился, я
погрузился в ленивое бессмысленное бытие жестяного номерка, в голове у
меня шевелились медленные жестяные мысли, а между тем мой хозяин в своем
шутовском наряде бухнулся со второго этажа на цветочную клумбу, завыл от
досады и в умопомрачении перекусал всех, кто случился поблизости. Больше я
его не видел, а это был мой последний постоялец, не обращавший на меня
внимания. Не знаю, как это получилось, быть может, моя вдовушка
разболтала, но за какой-то месяц через люкс номер двенадцать прошла
вереница одиноких миллионерш различного возраста и конфигурации,
находивших особое удовольствие в ночных игрищах с жестяным номерком. Нет,
впрочем, однажды моим хозяином был мужчина. Хотел он приблизительно того
же, что и веселые вдовушки, и я прятался от него на платяном шкафу. Какая
мерзость, сказала девушка. Конечно, мерзость, а разве все предыдущее не
было мерзостью? Покуда я сидел на шкафу, он терпеливо подстерегал меня
внизу, он знал, что рано или поздно мне понадобится слезть - например, в
туалет. Как странно, вся моя жизнь вертится вокруг двух осей - числа
"двенадцать" и сортира... И меня разобрало такое зло, что я вышел из роли
и подумал: какого черта?! Я слез со шкафа, подождал, когда он кинется на
меня, и врезал ему по этому самому месту своей натренированной ногой.
Честное слово, лучшего гола я не забивал за всю прежнюю футбольную
карьеру! Он приподнялся на воздух, пролетел метра четыре, роняя стулья и
керамику, и влепился в диван. Трибуны закричали: браво, двенадцатый!.. Мой
хозяин отлежался и в тот же день укатил прочь, поняв, что ему здесь не
светит. На его место немедля заступила богатая вдова... Что за чудеса,
сказал хозяин отеля, люкс номер двенадцать пользуется особым спросом,
богачи любят экзотику, они прямо таки рвутся туда. И он сделал две вещи:
повысил мне плату и поднял цену на люкс. Это не помогло, половина отеля
пустовала, зато ко мне стояла очередь надутых миллионерш. Тогда он сделал
третью вещь: нанял еще десяток здоровых парней, которые надели ливреи с
номерами, намалеванными на спинах флюоресцирующей краской, и стали
жестяными бирочками при ключах. Этим он спас свое дело от краха, но мне не
полегчало. Я был на грани срыва. И однажды двери отеля распахнулись, и
вошла она... самка каракатицы. Она выкрутилась из передряги: наверное,
заплатила кому сколько положено, и в той стране для нее устроили военный
переворот. Теперь она вновь путешествовала. Ее похотливый взгляд скользнул
по оловянным рожам людей-номерков, торчавших за спиной портье, и
остановился на мне. Угадайте, чем закончилось. Это нетрудно, сказала
девушка, вы завыли от досады и перекусали всех, кто случился поблизости.
Точно, сказал он.
Что вы молчите, спросила девушка, рассказывайте, изливайте душу.
Собственно, я кончил, сказал он. И вообще зря я это затеял. Кому-то,
говорят, помогает, когда его внимательно выслушают. Мне не помогло. Потому
что вы посочувствуете и уйдете по своим делам. Или, там, утопитесь. А мой
номер останется при мне. Так что я, наверное, поступлю, как задумал. Я
погружу его на дно этой вонючей реки, где он будет пребывать в сохранности
до судного дня. И когда нас всех созовут на Страшный суд, я выйду вперед,
отпихну локтем двенадцатого апостола и стану на его место. Какие глупости,
сказала девушка. Добрые люди кончают с собой из-за серьезных вещей, а тут
ерунда какая-то, номер на спине. Ну, например, сказал он. Ну, например,
несчастная любовь, сказала девушка. Или одиночество. Или нищета. Какие
глупости, передразнил он. Все это поправимо. Сегодня тебя разлюбили,
завтра - полюбили. Сегодня ты одинок, завтра не знаешь, куда спрятаться от
