предопределенностью, или просто игрой случая, посол Гусман так и не узнал.
Отомстим за Сталина! - сказал Ильич. И отомстили. Царицын отстояли,
Деникина отбросили, Россию спасли. И Ленин объявил нэп. Рановато, вообще
говоря, можно было подождать, но Ильич хорошо усвоил урок израильтян. Со
Сталиным-то они оказались совершенно правы. После смерти Кобы в его
квартире были найдены дневниковые записи и кое-какие предметы... С послом
Ленин был сдержан, и Гусману пришлось лишь строить догадки о том, что за
дневник вел Сталин и существовал ли этот дневник вообще. Что до народа, то
послесмертный лик Кобы остался для него незамутненным...
Со Сталиным израильтяне оказались правы. Значит, они правы и в
остальном. Нэп - спасение России. Даешь нэп!
Жить анахоретами было не очень весело. Скучали по дому, по
израильской пище, фалафель представлялся недостижимой мечтой. Ностальгия
для дипломата - штука недопустимая. А если подпирает? Фабер уже дважды
побывал в отпуске, а Гусман все никак не мог выкроить время - за четыре
года отдохнул пару раз в Железноводске, да еще в Питер съездил,
удовлетворил давнюю мечту: побывать в Петродворце. Бендецкий, после того,
как главкомом назначили Тухачевского, сдружился с этим замечательным
человеком и, когда Врангеля сбросили в Черное море, а Колчака уговорили
стать Президентом Сибири, израильский военный атташе принялся натаскивать
нового друга, объясняя ему преимущества ракетных войск перед даже танками.
Бендецкому было не до отпуска - он творил историю. В двадцать третьем
Россия продала за рубеж больше зерна, чем в пресловутом тринадцатом году.
Впрочем, насколько понимал Гусман, в провинции жизнь легкой не стала, но и
голода в Поволжье, о котором он читал в учебниках, тоже не случилось.
Такая огромная страна, разве ее за несколько лет поднимешь? Правда, не
нужно было бросать, чтобы поднимать не пришлось, но это уж другая
проблема.
От премьера Визеля Гусман получил хорошее теплое письмо с
благодарностью за службу отечеству и написал в ответ, что хочет остаться в
России до конца. Премьер понял, что имеет в виду посол, и ответил коротко:
"Оставайся".
С Лениным Гусман вел долгие беседы о мировой системе капитализма, о
роли пролетариата, информацию выдавал дозированно и только ту, что была
разрешена контрольным советом Моссада. Гусман вовсе не надеялся, что ему
удастся склонить вождя к тому, чтобы вернуть Россию прежним хозяевам. Но
первые демократические выборы двадцать третьего года - заслуга посла
Израиля в России. И первая большая радиостанция на Шаболовке - тоже. И
первую электростанцию Ильич, несмотря на сопротивление Бонч-Бруевича,
заложил лично, а Гусману позволил бросить лопату песка.
Все шло хорошо. Вот только здоровье, его-то никакими израильскими
советами не поправишь. Осенью двадцать второго Ильич слег. После весны
двадцать третьего доверительные беседы прекратились - вождь едва двигал
тяжелым языком, а к осени и вовсе замолчал, только глаза выдавали натужную
работу мысли, не способной найти выход и потому медленно, но верно
убивающей организм. Мысль, если не давать ей выхода, отравляет так же, как
продукты распада...
Как и положено, Ленин умер 21 января 1924 года. Траурный митинг
должен был открыть Тухачевский, который считался по праву единственным
продолжателем дела Ленина. Бухарин, третий человек в государстве, должен
был произнести речь.
Всего не учтешь, и часто история меняется из-за элементарной
забывчивости. Гусман забыл о Троцком. А почему он должен был помнить?
После гражданской пламенный Лев Давидович был отодвинут на второй план еще
более пламенным Тухачевским. Кем был Троцкий в двадцать третьем? Всего
лишь заместителем наркома по делам национальностей. Пешка, вот и забыли. В
ночь перед похоронами вождя Тухачевский, возвращаясь в свою кремлевскую
квартиру, неосторожно поставил ногу на верхнюю ступеньку, не удержался и
покатился по лестнице. Перелом шейных позвонков, умер на месте. И траурный
митинг открыл Троцкий.
- Отозвали меня осенью двадцать четвертого, - сказал Арье. - Новым
послом назначили Фиму Котлярского.
- Мы же с ним учились в университете! - воскликнул я.
- Он был послом аж до тридцать третьего. А потом...
Арье замолчал, перебирая старые фотографии.
- Что потом? - нетерпеливо сказал я.
- А потом дипотношения были прерваны. Троцкий сделал ставку на
Гитлера, он, конечно, догадывался, что в Германии тоже есть израильский
посол. Точнее, был до прихода фюрера... Троцкий не желал портить отношений
с немцами.
- А Россия? - спросил я. - Что стало с Россией?
- Видишь ли, первый концлагерь на Соловках организовали еще при мне.
История повторилась, Песах, только вот Троцкий оказался пожестче Сталина.
И вспоминать не хочется, извини.
- Но ведь этого не было, - сказал я. - Всего, что ты рассказал. Ты
ведь не мог быть послом в той России, которая стала Союзом, и которую мы
изучали, и из которой мы все родом.
- Песах, тебе веселее становится от мысли, что в тот момент, когда
наше посольство прибыло в Москву, образовалась альтернативная линия? Мы
хотели сделать счастливой хотя бы одну Россию!
Арье сложил фотографии в альбом, передо мной сидел вовсе не
моложавый, как мне показалось при встрече, а стареющий человек. Борода
была седой, а лицо - усталым. Я попрощался.
Институт темпоральных дипломатов до сих пор не рассекречен. Но вчера
Арье познакомил меня с Руди Натаном, который был послом Израиля в Германии
с 1925 по 1933 год. Натан сказал, что Моссад уже принял решение раскрыть
кое-какую информацию о миссии послов.
Завтра все репортеры набросятся на эту сенсацию, я всего лишь хочу
опередить господ журналистов. К тому же, с утренней почтой я получил
письмо из МИДа, где мне предлагают отправиться послом в Соединенные Штаты.
Период я могу выбрать сам. Я предпочел бы Россию, но раз это невозможно,
согласен вручить верительные грамоты Аврааму Линкольну. Может, удастся
спасти его от пули?
П.АМНУЭЛЬ
ГАДАНИЕ НА КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ
Мой сосед, комиссар тель-авивской уголовной полиции Роман Бутлер, не
появлялся у меня всю неделю, и в субботу вечером я зашел к нему сам. Мира,
жена Романа, сидела на площадке стереовизора и играла в бесконечном
мексиканском сериале, тянувшемся, похоже, с прошлого тысячелетия. Когда я
вошел, отрицательный герой по имени Фучидо брал за горло положительную
героиню Марию Эскудо. Уверен, что любой на его месте поступил бы так же.
Спрашивать Миру, вошедшую в роль Марии, о том, дома ли муж, было
бессмысленно, и я прошел в комнату Романа. Комиссар сидел в кресле у стола
и лазерным карандашом выводил на потолке какие-то иероглифы. Иероглифы
мерцали тускло-зеленым и медленно гасли.
- Садись, Песах, - сказал Роман, даже не посмотрев на меня: узнал то
ли по шагам, то ли по моей привычке стучать в дверь, а потом открывать ее,
не дожидаясь ответа. - Садись и скажи, что тебе напоминает этот рисунок.
Я сел на диван и задрал голову. Очередной иероглиф, прежде чем
раствориться, напомнил мне, что я забыл купить масло, а компакт-доставка
не работает даже в моцей шабат, и утром придется самому идти в магазин.
Выслушав мой ответ, Бутлер сказал:
- Ассоциации историков и шизофреников понять невозможно. По-моему,
это лошадь. Где ты разглядел пачку масла?
- Не вижу никакой пачки масла, - возразил я. - По-моему, это просто
набор линий без всякого смысла. Просто я вдруг вспомнил, что не купил
масла, вот и все. А если тебе нужны ассоциации по поводу этой загогулины,
обратись к компьютеру, он тебе предложит миллион вариантов.
- Уже предложил, - сказал Роман, погасил карандаш, включил верхний
свет и повернулся ко мне. - Все варианты неверны.
- Что значит - неверны? Разве эта штука означает нечто конкретное?
- Видишь ли, Песах, эта штука означает, что мой помощник Йоэль завтра
сломает ногу, выходя из подъезда своего дома. И похоже, не существует
способа предотвратить это стихийное бедствие.
- Буду очень благодарен, - вежливо сказал я, - если ты объяснишься
более понятно.
- Объясняю. Мы занимаемся сейчас делом русской мафии.
- О! - прервал я. - Опять? Не твой ли министр уверял неделю назад,
что никакой русской мафии в Израиле никогда не было?
- И он не обманывал. Но, тем не менее, мы этим делом занимаемся.
- Занимаетесь тем, чего нет?
- Что я в тебе ценю, Песах, - вздохнул Роман, - так это неспособность
выслушать без комментариев три предложения подряд.
Я обиделся и замолчал на целый час, что позволило Роману рассказать
все до самого конца и даже чуть более того.
Оказывается, два месяца назад произошло совершенно непримечательное
событие - некая Сара Вайнштейн, которую бросил муж, отправилась к
гадателю, чтобы спросить о том, нужно ли ждать его обратно или сразу
завести любовника. Фамилию гадателя она вычитала в газете. Газета была
ивритская, и потому Сара вообразила, что гадатель не умеет говорить
по-русски. "Русским" она не доверяла - начиная от уборщиц и кончая
предсказателями будущего. Кроме того, она ожидала, что в гадании будет
помогать компьютер, и это придаст предсказанию силу научного закона.
Все оказалось наоборот. Во-первых, в кабинете не было компьютера - то
есть, вообще не было, даже выносного терминала, что в наши дни иначе, как
нонсенс, не воспринимается. Во-вторых, на иврите гадатель Меир Шульман
говорил без акцента только "шалом" и "кесеф лифней авода", что напоминало
пресловутое "казнить нельзя помиловать". Деньги Сара выложила, после чего
Шульман приступил к процедуре гадания, каковая оказалась стара и
неинтересна: гадатель поднес Саре чашечку кофе, попросил выпить, чашечку
перевернуть и заглянуть на дно. Обычное гадание на кофейной гуще, знала бы
- ни за что не пришла бы.
Кофе оказался неприятен на вкус и явно плохих сортов. На дне чашечки
в потеках кофейной гущи оказались контуры странных фигур, по мнению Сары,
крокодила и Большой Медведицы, как ее изображают в учебнике астрономии для
тихона. Шульман же, поглядев в чашечку, сказал немедленно, что муж к Саре
не вернется, а любовник ей противопоказан. Кроме того, завтра ее ожидает
хирургическая операция, после которой она вообще должна будет забыть о
мужчинах.
Сара покинула кабинет с чувством глубокого неудовлетворения, а на
следующее утро ей стало плохо, ее отвезли в "Хадасу", где женщине сделали
срочную операцию по поводу какой-то нераспознанной и запущенной болезни. И
в результате Саре действительно пришлось о мужчинах забыть.
Выйдя через неделю из больницы, Сара отправилась к гадателю, чтобы
извиниться за проявленное недоверие, но Шульман принять ее отказался,
мотивировав отказ тем, что никогда не принимает одного клиента дважды.
После этого Сара Вайнштейн обратилась в полицию.
- Ты понимаешь, - сказала она полицейскому следователю, - это не
гадатель, гадателей я знаю, перевидала их миллион. Что он там мог увидеть
на дне чашки? Ничего там не было. А сказал он все точно - диагноз, и
сколько времени будет идти операция, и где сейчас мой муж, и почему мне
никогда не иметь любовника...
- Ну и что? - скучая, спросил полицейский. - Ну, угадал твой
гадатель. Что ты против него имеешь? Он взял с тебя лишние деньги?
- Он слишком много знает! - выпалила Сара.
- Мы непременно выясним, откуда он знает слишком много, - пообещал
