фильмы, а потом с пылу, с жару извергал лавину своих стихов, которые
провинциальная публика зачастую принимала за комментарий к фильму. Одна-
ко она хорошо ощущала энергию, которая вместе со стихами обрушивалась на
нее со сцены и взбадривалась из чистой благодарности. К тому же излишняя
понятность фильмов уравновешивалась некоторой непонятностью стихов.
За такой вечер он получал шестнадцать рублей, не считая командировоч-
ных.
Денег, конечно, мало, но он брал количеством таких встреч и был дово-
лен романтикой гостинично-поездной жизни.
Вот случай, рассказанный им о его еще достаточно молодой жизни кине-
матографиста.
Я несколько лет писал сценарии научно-популярных фильмов для одного и
того же режиссера. Написав сценарий, я уже не знал никаких забот, все
усилия по проталкиванию моей работы через начальственные фильтры он брал
на себя. Для меня это было очень удобно.
Правда, он настоял на том, чтобы всегда быть соавтором сценария, и
половину гонорара за него получал он. Но и так мне это было выгодно, по-
тому что я почти никогда не показывался на глаза начальству, которое
всегда и везде при виде меня испытывало неприятное беспокойство за свое
кресло. Он все сам улаживал.
Мы брали путевки в Дом творчества, где он всегда занимал двухкомнат-
ный номер-люкс, потому что всегда приезжал с очередной любовницей и во-
обще обожал комфорт.
Я занимал обычный номер, за две недели иногда успевал написать два
сценария, при этом безжалостно отбросив страницу или две его жалких по-
ползновений действительно быть соавтором.
О чем бы я ни писал, он всегда ухитрялся на своих удивительно бездар-
ных страницах внести какой-нибудь эротический элемент. Так, к моему сце-
нарию о жизни дельфинов он ухитрился ни к селу ни к городу написать
страницу, где в летний зной очаровательная полураздетая женщина, с полу-
раскрытыми губками, легкой походкой, оставляя в размягченном асфальте
глубокие следы от своих модных каблучков, движется в сторону дельфина-
рия. Интересно, как она ухитрялась сохранять легкую походку, вырывая
каблуки из сексуально размягченного асфальта?
- Ты, дельфин, - сказал я ему, выбрасывая в корзину его страницу, -
твоя полураздетая женщина на острых каблучках движется в сторону дельфи-
нария, а попадает в твой номер-люкс.
Он самодовольно рассмеялся, ничуть не жалея свою забракованную стра-
ницу, и, как бы подтвердив право быть соавтором, удалялся в свой номер,
где целыми днями, валяясь на диване, читал детективные романы или зани-
мался любовью со своей очередной пассией, надо полагать, по его неряшли-
вости забыв вытащить из-под нее раскрытый детектив, что грозило удушени-
ем - он был довольно грузный мужчина - искомого убийцы, сыщика, невинно
подозреваемых, которых было жалко, а заодно и автора - вот уж кого сов-
сем не было жалко!
А между прочим, в застолье он бывал удивительно мил и удивительно
остроумен.
Трудно было поверить, что его человеческая речь на пути от головы к
пишущей руке столь безнадежно глупеет, а на пути от головы к языку сох-
раняет очаровательную свежесть и остроумие.
Звали его Георгий Георгиевич. Он был голубоглазым евреем с идеальной
внешностью славянина. Да не просто славянина, а пятидесятилетнего бари-
на, уже полнеющего и благородно седеющего. Люди, мало знавшие нас,
встречаясь с нами в застолье, принимали его за русского босса, а меня,
учитывая мое черноглазие, за трудолюбивого еврея при нем.
Любовницы у него всегда были русскими. Это обстоятельство меня совер-
шенно не трогало, но он считал необходимым по этому поводу объясниться и
несколько раз это делал, забывая или делая вид, что такого рода объясне-
ние уже состоялось.
- Что я могу с собой поделать, - говорил он, сокрушенно пожимая пле-
чами, - я половой антисемит.
И вот в последний раз мы вместе в Доме творчества. С ним была очеред-
ная любовница - высокая, стройная блондинка, которая была на целую голо-
ву и отчасти шею выше его. Приподняв собственную голову, он не без гор-
дости оглядывал ее, словно многие годы выращивал ее и вырастил именно
такой большой, как мечтал. Она же постоянно двусмысленно мне улыбалась,
словно деликатно намекая, что по росту она больше подходит мне. Люди,
видя нас втроем, вполне могли принять нас за молодоженов с папашей. И
принимали иногда.
И вот я почти две недели тружусь в своем номере, дописываю второй
сценарий, а он трудится у себя в номере-люкс, лежа на диване то с детек-
тивом, то со своей любовницей. Такой Обломов, деятельный в пределах ди-
вана, как Штольц.
За эти две недели он ни разу не вышел прогуляться на воздух. Иногда
мне казалось, что он и свои картины снимает на диване, вынеся его на
съемочную площадку.
Каждый вечер после ужина мы выпивали в его номере, и он всегда был
оживлен и остроумен. А любовница его даже на его остроты двусмысленно
улыбалась мне:
мол, мы бы славно обошлись и без всяких острот! Но я строго держался
и не давал ей переходить границу. Кстати, откуда что берется! Этот
пьяница и бабник чутко понимал мои стихи, и я ценил это.
И вдруг он однажды вечером врывается в мой номер, бросает исполненный
непередаваемого комизма молниеносный взгляд на мою постель, словно пыта-
ясь поймать глазами женщину, пока она ловко не закатилась за кровать.
- Люду не видел?! - спрашивает он у меня тревожно и подозрительно.
Я представил себе, как эта несколько угловатая дудоня закатывается за
кровать, и чуть не расхохотался.
- А куда она делась? - спросил я.
- Не знаю, - сказал он, - я заснул на диване. Просыпаюсь - ее нет.
Думаю, может, в другой комнате. Окликаю - ее нет. Близких знакомых, кро-
ме тебя, у нас здесь никого нет. Куда же она могла деться?
Как бы в состоянии задумчивой рассеянности он открыл дверь в туалет и
заглянул туда.
- Может, гулять пошла? - предположил я.
- Пойдем поищем, - оживился он, - уже темно. К ней могут пристать ху-
лиганы.
Он пошел к себе в номер и вернулся одетый. Я тоже оделся, и мы вышли
наружу.
Холодный осенний ветер слегка пронизывал мое пальто. Мы целый час
слонялись вокруг Дома творчества, но ее нигде не было.
- Мы слегка поцапались, - вдруг припомнил он, - может, она разозли-
лась и уехала в город.
- Так позвони, - сказал я.
- У нее нет телефона, - сокрушенно ответил он, - но как я буду спать
один!
Фантастическая личность! По его словам, он с двадцати лет ни одной
ночи не спал один! Если бы за этот стаж платили! То, что я был верен же-
не, для него оставалось необъяснимой астраханской дикостью. Но его слег-
ка примиряло со мной то, что за время нашего знакомства я успел развес-
тись и заново жениться.
Мы еще целый час, уже прихватив шоссе, искали ее, и он иногда подхо-
дил к редким прохожим и спрашивал, не встречалась ли им случайно высо-
кая, стройная блондинка. Нет, высокую, стройную блондинку никто не ви-
дел.
- Да, она уехала в город, - все уверенней говорил он каждый раз. -
Слава Богу, что хулиганы ее здесь не побили. Они терпеть не могут высо-
ких, стройных блондинок. Их раздражает порода.
Однако мы продолжали ее искать. Я заметил, что чем дольше мы ее ищем,
тем чаще он подходит к прохожим женщинам, чтобы узнать, не видел ли кто
из них высокую, стройную блондинку. Я в таких случаях стоял несколько в
сторонке.
Потом он вообще перестал у мужчин спрашивать, видимо решив, что, если
уж мужчина встретил высокую, стройную блондинку, он ее непременно умык-
нул бы. А раз мужчина ее не умыкнул, значит, он и не видел ее. Потом мне
показалось странным, что он, спрашивая у женщин о высокой, стройной
блондинке, все больше и больше тратит времени, чтобы получить эту нехит-
рую информацию.
И наконец вижу, что он с одной небольшого роста, но тоже блондинкой
вовсе заговорился о своей высокой, стройной блондинке. И вдруг он доста-
ет из кармана бумажник, отсчитывает деньги при свете фонаря и дает их
этой маленькой блондинке. Она прячет деньги в сумочку. Только я подивил-
ся необычайной ценности информации о высокой, стройной блондинке, полу-
ченной им от маленькой, полненькой блондинки, как он вдруг взял под руку
информаторшу и подошел ко мне.
- Да, - говорит он, - Люда, конечно, на меня обиделась и уехала в го-
род. Но мы проведем время с этой милой девушкой. Скорее домой! Надо вы-
пить!
Замерзли! Я художник, я не могу спать без женщины!
Я с ума схожу, когда подобные люди называют себя художниками! Но чаще
всего именно такие люди и называют себя художниками, хоть умри! И вот
так странно завершились наши поиски высокой, стройной блондинки. Он, ви-
дите ли, художник!
У себя в номере он быстро и умело накрыл на стол, достал из холо-
дильника бутылку водки, открыл ее, и мы уже весело ужинаем и пьем водку.
Георгий Георгиевич в ударе, как всегда в присутствии новой женщины. Он
беспрерывно шутит, а эта молоденькая пышечка беспрерывно хохочет. Да и я
смеюсь, потому что он в самом деле необычайно весел, находчив и остроу-
мен.
И вдруг раскрывается дверь второй комнаты - и оттуда выходит Люда в
халате.
Боже! Немая сцена. Георгий Георгиевич застыл с приоткрытым ртом, от-
куда почти явно торчала, извиваясь, недовысказанная острота.
- Что это вы расшумелись? - говорит Люда, позевывая. - Я тут прикор-
нула.
- Я тебя звал, неужели ты не слышала? - приобрел наконец дар речи Ге-
оргий Георгиевич.
- Значит, плохо звал, - отвечала Люда, присаживаясь за стол и огляды-
вая незнакомую девушку.
И тут бог застолья нашелся!
- Пока ты спала, к нашему другу приехала его подружка, - сказал он,
толкая меня под столом. - Мы решили отметить это событие. Она завтра
уезжает!
Люда, зловеще сверкнув рубинами в сережках, иронически улыбнулась
мне: мол, неужели ради этой пигалицы ты не отвечал на мои призывные
улыбки.
А эта пышечка тоже посмотрела на меня. До нее, видимо, не сразу дошло
случившееся. А теперь дошло! И она стала, посматривая на меня, дико хо-
хотать. Георгий Георгиевич явно испугался, что она своим смехом возбудит
в Люде какие-нибудь подозрения.
- Ну что вы, Танечка, так смеетесь, - с некоторым упреком обратился
он к ней. - Ничего особенно смешного не случилось.
- С тех пор как я не видела своего друга Юру, он вырос! - кричит она
сквозь смех и, взглянув на меня, снова заходится.
Тут все решили, что моя девушка большая шутница, хоть и несколько
плебейского толка. Георгий Георгиевич рассказал, как мы втроем искали
Люду в окрестностях Дома творчества и очень боялись, что какие-то хули-
ганы могли ее обидеть.
Оказывается, когда он проснулся и не увидел Люду, он несколько раз
окликнул ее, но, не услышав ответа из другой комнаты, решил, что она
вышла (ко мне!), и, не заглядывая туда, ринулся за ней.
Георгий Георгиевич на радостях открыл еще одну бутылку водки, и я на-
легал на выпивку, потому что мне впервые предстояло спать с женщиной в
одной комнате и объяснять ей, что я не изменяю жене.
Труднее всего втолковать людям, что ты не изменяешь жене. Тебя после
этого начинают презирать даже те, кто сами не изменяют своим женам, но
никому не выдают этой якобы постыдной подробности своей жизни.
Я порядочно надрался, и уже во втором часу ночи мы с пышечкой, прих-
ватив свои одежды, спустились в мой номер.
А Георгий Георгиевич, поняв, что ему удалось обмануть бдительность
Люды, окончательно осмелел и, зная, что я из принципа не изменяю женам,
с величайшим любопытством ждал этой ночью моего падения.
- Действуй, - шепнул он, провожая нас до дверей, - за все уплачено!
Уже у себя в номере, когда я стал на диване стелить постель щебечущей
пышечке, она удивленно спросила:
- Мы что, отдельно будем спать?
- Да, - сказал я, - видите, как получилось. Оказывается, Люда не уе-
