рывшись в карманах твидового пиджака, он достал путевку и положил на
стол секретаря райкома.
Тот взял в руки путевку, нежно разгладил ее и, вдумчиво разорвав,
выбросил в корзину.
- Вот твоя лекция, - сказал он. - Отсюда куда едешь?
- В Ташкент, - удрученно сказал поэт. Он ужаснулся, что не получит
шестнадцать рублей и завтра и послезавтра как минимум придется голодать.
Денег было только на один день. Ради них он вынес все унижения, и все
оказалось напрасным. Слава Богу, у него был хотя бы билет на Ташкент.
Мистика, подумал он. Именно в Ташкенте он три года назад три дня (ма-
лая мистика) голодал без денег, подбирая под базарными стойками выпавшие
фрукты, и ел их, правда тщательно вымыв под краном.
- Ташкентский поезд завтра утром, - снова взяв в руки четки, спокойно
соображал секретарь райкома, - перночевать дадим. Но больше ничего не
дадим.
Пусть узбеки слушают твой лекция. Они не скажут: а гиде партийный
этика? Но туркмен совсем другое дело. Когда туркмен идет по базар...
Он вдруг воодушевился, бросил четки, вскочил, важно выпятил грудь и
гордо, поглядывая по сторонам, прошелся по кабинету.
- ...когда туркмен идет по базар... Учти, даже в чужой республике! Он
так идет. И люди тихо ему вслед говорят: "Туркмен идет! Туркмен идет!" А
когда узбек идет по базар, это даже стидно сказать, как он идет...
Он согнул ноги в коленях, бессильно опустил руки вдоль тела и слегка
сгорбился, неожиданно талантливо изображая бескостность спины. Так он
стоял секунды три. Потом, словно вдруг вспомнив, что даже подражать уз-
беку слишком долго опасно, потому что можно так и остаться им, быстро
выпрямился и стал гордым туркменом.
- На ловца Кирбабаев бежит, как шакал! - сказал он, усаживаясь на
свое место и снова взяв в руки четки. - Этому нас партия учит? Нет, не
этому нас партия учит. А гиде партийный этика? Иди отсюда и благодари
Аллаха за мою доброту.
Пилачет, пилачет по тебе турма!
Потрясенный поэт покинул райком и отправился к своему пристанищу. Ди-
ректор Дома колхозника, словно все еще дожидаясь его у окошка админист-
раторши, увидев его, глухо сказал уже прямо в его сторону:
- Криш течет... Никто не помогает. И Москва не помогает!
Поэт заподозрил, что директор что-то знает о его неудачном посещении
райкома. Но ему ни с кем ни о чем сейчас не хотелось говорить. Ему хоте-
лось крепко напиться и заснуть до следующего утра.
Поэт вошел в свой номер и грузно опустился на кровать. Он долго так
просидел, собираясь с мыслями. Он заметил, что ковер, висевший на стене,
куда-то исчез, но не придал этому значения. Вдруг кто-то постучал.
- Войдите! - гуднул он.
Вошла русская старушка. Видно, уборщица.
- Я должна взять горшок, - сказала она несколько стесняясь.
- Какой горшок? - не понял поэт.
- У нас для почетных гостей горшок, - разъяснила она, - чтобы ночью
во двор не бегать.
- Вот как, - сказал он, рассеянно озираясь и не видя горшка, - а где
он?
- У вас под кроватью, - ответила старушка и, став на колени, выволок-
ла из-под огромной кровати огромный горшок.
Поэт был изумлен в силу особенностей своего поэтического мышления. В
жизни он видел только детские горшки и представлял, что все горшки обя-
заны оставаться таковыми. А в этом горшке можно было сварить плов на де-
сять человек.
- Разве такие горшки бывают? - с величайшим раздражением спросил он,
подсознательно связывая величину горшка с величиной обрушившегося на не-
го скандала.
- Бывают, милок, бывают! Здесь все бывает, - ласково ответила старуш-
ка и вышла с горшком из номера.
Поэт проследил за уходящей старушкой, и, возможно, от ее ласкового
голоса его мысль сделала совершенно неожиданный скачок: а хватило бы ему
сексуальной смелости лечь с этой старушкой? Он ведь сейчас не женат.
Вопрос почему-то принимал принципиальный характер. А что, аккуратная
старушка, попытался он себя взбодрить. Но тут же помрачнел, ясно поняв,
что такой сексуальной смелости ему не хватило бы. Главное, беспощадная
честность по отношению к себе, подумал он.
А вот Артюру Рембо такой смелости хватило бы! Он бы переспал со ста-
рушкой и на следующий день написал бы великолепный сонет о гнилости за-
падного человека.
Бедный Артюр Рембо! В шестнадцать лет первый поэт Франции, он в де-
вятнадцать бросил писать и в погоне за золотом уехал в Африку. И в самом
деле: за долгие годы пребывания в Африке добыл восемь килограммов золота
и на поясе таскал его с собой. Тяжелый пояс, особенно для поэта. А
дальше - гангрена, смерть. Ставка на золото оказалась ложной.
Артюр Рембо, думал сейчас наш поэт, и крупные слезы капали у него из
глаз, мой гениальный мальчик! Зачем ты ради злата покинул Францию и уе-
хал в Африку?! Тебе было так много дано, но ты проиграл свою игру, Артюр
Рембо! Ты никого в жизни не спас, и поэтому тебя никто не спас!
Нет, я создаю здоровое искусство, думал наш поэт, и потому не могу
лечь со старушкой, как Артюр Рембо! Не могу! И я прав!
Он с такой силой выразил про себя свое окончательное решение, как
будто старушка стояла возле его постели и, всхлипывая, просилась к нему
под одеяло.
Через минуту старушка уже без стука вошла к нему в номер, все еще
слегка согбенная под тяжестью горшка. В первую секунду ему показалось,
что старушка, мистически угадав его мысли, пришла, чтобы соблазнить его.
И горшок принесла, чтобы соблазнить его! Нашла, чем соблазнять! Он решил
держаться как можно тверже. Но старушка своим добрым лицом не выражала
никакого сексуального стремления. Тогда зачем же горшок? И вдруг он
встрепенулся от проблеснувшей надежды. Райком сменил гнев на милость!
Горшок водворяется! Выступление состоится! Голодовка отменяется!
Поэт выжидательно смотрел на старушку. Она приблизилась к нему с
горшком в руке и с лукавой улыбкой на губах. Она проникновенно сказала:
- Молодец! Спасибо от всех трудящих!
- За что? - спросил поэт, ничего не понимая.
- А то не знаешь, за что? - все еще улыбаясь, сказала старушка. - За
то, что ты Кирбабаева назвал шакалом. Он шакал и есть. Весь район об
этом знает, но никто не осмеливался сказать ему в лицо.
- Да не говорил я этого, бабуся! - взревел поэт.
- Тише! Тише! Меня нечего стесняться, - сказала старушка, не выказы-
вая никаких признаков намерения водворить горшок под кровать.
Поэт понял, что райком своего решения не изменил.
- Буфет у вас есть? - спросил он, чувствуя, что надо перекусить и вы-
пить, выпить, выпить.
- Есть, сынок, есть, - грустно ответила старушка, - только не ходи
туда.
Осрамят. Приказали тебя не обслуживать.
- Это кто, Кирбабаев приказал? - спросил поэт.
- А кто ж еще. Он здесь хозяин. Но ты не печалься. Зайдешь за угол и
иди прямо, прямо, прямо, никуда не сворачивая. Там хорошая шашлычная.
- Спасибо, бабуля, - сказал поэт, - черт его знает что здесь творит-
ся! И что это за горшок? Неужели им пользуются взрослые здоровые люди?
- Еще как пользуются, - почти весело ответила старушка, - уборная же
во дворе! Ну, я побежала! Молодец!
Старушка исчезла с горшком. Видимо, горшок без присмотра нельзя было
оставлять, пока окончательно не утвердится, кого он должен обслуживать.
Поэт вдруг почувствовал, что к нему возвращается энергия жизни. Глас
народа его оживил! Он подтянул галстук, причесался и покинул номер, зак-
рыв его на ключ.
Минут через двадцать он уже был в шашлычной. Там он уселся за столик
и на последние деньги заказал шашлык, зелень и пол-литра водки. Официант
почти мгновенно его обслужил. Поэт приятно удивился. Ни в Москве, ни тем
более на ленивом Востоке этого никогда не бывало. Потом, случайно поймав
взгляд буфетчика, он заметил, что тот гостеприимно ему улыбается и поощ-
рительно кивает головой: мол, крой их, крой! Поэт понял, что слухи о его
мнимом подвиге достигли шашлычной.
Теперь, целенаправленно озираясь, он заметил, что многие посетители
шашлычной доброжелательно, с далеко идущей надеждой поглядывают на него
и перешептываются. И тогда он понял, что слухи о его подвиге окатили го-
род ожиданием освежающих перемен.
Он уже выпил почти всю свою водку и чувствовал себя великолепно. Со
всех сторон шашлычной люди глядели на него с восхищением. Даже мое не-
большое сопротивление режиму, вдруг подумал он, воодушевило город. Сей-
час он как-то подзабыл, что никакого сопротивления режиму не было, а был
только скандал.
Но теперь он этот скандал воспринимал как следствие сопротивления ре-
жиму.
Теперь он был уверен, что в его словах: на ловца и зверь бежит - была
безумная дерзость, была брошена боевая перчатка Кирбабаеву в коридоре
его же райкома! Коррида началась в коридоре, подумал он, как поэт, не
упуская созвучия.
Он всегда считал, что поэт - борец со Злом, но в высшем смысле и ни-
когда не должен опускаться до социальной борьбы. Хотя сейчас ему было
приятно чувствовать себя социальным борцом, но и сейчас он понимал, что
это детский, упрощенный вариант божественной борьбы со Злом.
Но этот упрощенный, социальный вариант борьбы со Злом имеет то преи-
мущество перед божественным вариантом, что быстро и наглядно приносит
реальные плоды.
Не так ли великий Эйнштейн говорил, что завидует дровосеку, потому
что тот сразу видит плоды своих трудов.
И вот кругом в шашлычной шепчутся о нем. Даже после редких, но заме-
чательных публикаций его стихов он нигде никогда не замечал, что о нем
шепчутся. Пусть это минутная слабость. Но надо ее иногда себе позволять.
Лучше синица в руке, чем журавль в небе! Побудь в небе, не ревнуй, жу-
равль поэзии!
Вспомнив эту пословицу, он на миг смутился: как бы ее поняли в райко-
ме?
Лучше узбек в руке, чем туркмен в небе? Да пошли они все к чертовой
матери!
Он выпил еще одну рюмку и окончательно воодушевился. А что такое рай-
ком? Вот я только шевельнул пальцем в сторону Кирбабаева - и весь город
восторженно смотрит на меня!
Может, в конце концов, надо преодолеть брезгливость, написать вулка-
нические стихи, вызвать взрыв народного гнева и взять власть в свои ру-
ки! Пора, пора преодолеть брезгливость и взять власть в свои руки во
всей стране!
Водка кончилась, а он чувствовал себя так, как будто только сейчас и
надо было начинать пить. В это время к нему стал пробираться молодой
туркмен с двумя большими рюмками водки в руках. Он шел решительно и ос-
торожно, чтобы не расплескать водку. И он остановился возле нашего поэ-
та. Поэт почувствовал, что вся шашлычная притихла в ожидании его слов и
действий. На вид подошедшему парню было лет двадцать. Однако, довольно
фамильярно, подумал поэт, но выпить очень хотелось. К тому же рюмки, ко-
торые парень держал на весу, могли расплескаться. И народ ждал его слов.
- Я хотел бы с вами чокнуться и выпить, - с улыбкой сказал молодой
человек.
Поэту пришла в голову благородная мысль, и он решил ее произнести,
несмотря на то что эта мысль грозила оставить его без щедрой рюмки. Но
на то мысль и благородна, что не заботится о корысти!
- Молодой человек, - прогудел он на всю шашлычную, - когда вам хочет-
ся с кем-нибудь выпить, вы прежде должны подумать, хочется ли выпить то-
му человеку, с кем вам хочется выпить!
Шашлычная восторженно зашушукала. Но парень не растерялся. Возможно,
он угадал, что тому человеку хочется выпить.
- Я с вами хочу выпить, - сказал он, держа в растопыренных руках две
большие рюмки, как два потенциальных факела, - потому что вы мужествен-
ный человек!
Вы сказали в лицо Кирбабаеву, что он шакал! Вы учите нас мужеству.
Весь район знает, что он шакал, притом бешеный шакал, но никто ни разу
не осмелился сказать ему об этом.
Поэт ощутил необыкновенный прилив духовных сил и одновременно понял,
что дольше нельзя рисковать переполненной рюмкой в вытянутой руке: вып-
