Устрашающее и захватывающее чувство! Всё становится живым! Нет ничего мёртвого,
нет ничего неодушевлённого. Я улавливаю удары пульса жизни. Я 'вижу'
Бесконечность. Затем всё исчезает. Но всякий раз после этого я говорю себе, что
это было; а значит существуют явления, отличные от обычных. В памяти остаётся
совсем немного; я так смутно припоминаю свои переживания, что могу пересказать
лишь крохотную часть того, что со мной происходило. К тому же я не способен
ничего контролировать, ничего направлять. Иногда 'это' приходит, иногда нет;
иногда возникает только чувство ужаса, иногда же - ослепительный свет. Порой в
памяти остаётся самая малость, а то и вовсе ничего. Временами многое становится
мне понятно, открываются новые горизонты; но длится это всего лишь мгновение. И
мгновения эти оказываются столь краткими, что никогда нельзя быть уверенным в
том, что я нечто увидел. Свет вспыхивает и гаснет, прежде чем я успеваю
рассказать себе, что я видел. С каждым днём, с каждым разом пробудить этот свет
становится всё труднее. Нередко мне кажется, что уже первый опыт дал мне всё, а
последующие опыты были лишь повторением одних и тех же явлений в моём сознании,
лишь повторением. Я понимаю, что это не так, что всякий раз я приобретаю что-то
новое, но от этой мысли очень трудно избавиться. Она усугубляет то ощущение
беспомощности, которое возникает у меня словно при виде стены: через неё можно
бросить беглый взгляд, но настолько кратковременный, что я не в состоянии даже
осознать то, что вижу. Дальнейшие эксперименты лишь подчёркивают мою
неспособность овладеть тайной. Мысль не может ухватить и передать то, что порой
ясно угадывается, ибо она слишком медленна, слишком коротка. Нет слов, нет форм,
чтобы передать то, что мы видеть и сознаём в такие мгновения. Задержать их,
приостановить, удлинить, подчинить воле - невозможно. Мы не способны припомнить
найденное и впоследствии пересказать его. Всё исчезает, как исчезают сны. Быть
может, и сами эти переживания - не более чем сон.
И всё-таки это не так. Я знаю, что это не сон. Во всех моих экспериментах и
переживаниях есть привкус реальности, который невозможно подделать; здесь
ошибиться нельзя. Я знаю, что всё это есть, я в этом убедился. Единство
существует. Я знаю, что оно упорядоченно, бесконечно, обладает одушевлённостью и
сознанием. Но как связать 'то, что вверху' с 'тем, что внизу'?
Я понимаю, что необходим какой-то метод. Должно существовать нечто такое, что
человек обязан знать прежде, чем начинать опыты. Всё чаще и чаще я думаю, что
такой метод могут дать мне восточные школы йогинов и суфиев, о которых я читал и
слышал, если такие школы вообще существуют, если туда можно проникнуть. Моя
мысль сосредоточена на этом. Вопрос школы и метода приобретает для меня
превостепенное значение, хотя сама идея школы ещё не совсем ясна и связана со
слишком многими фантазиями и очень сомнительными теориями. Но одно мне очевидно:
в одиночку я не смогу сделать ничего.
И вот я решаюсь отправиться в далёкое путешествие, на поиски этих школ или
людей, которые могли бы указать мне путь к ним.
1912
Мой путь лежит на Восток. Предыдущие путешествия убедили меня в том, что на
Востоке до сих пор остаётся много такого, чего в Европе давно не существует.
Вместе с тем, у меня вовсе не было уверенности, что я найду именно то, что хочу
найти. Более того, я не мог с уверенностью сказать, что именно мне нужно искать.
Вопрос о 'школах' (я имею в виду 'эзотерические', или 'оккультные' школы)
по-прежнему оставался неясным. Я не сомневался, что эти школы существуют, но не
мог сказать, насколько необходимо их физическое существование на земле. Иногда
мне казалось, что подлинные школы могут существовать только на другом плане, что
мы способны приблизиться к ним только в особых состояниях сознания, не меняя при
этом места и условий нашего существования. В таком случае моё путешествие
оказывалось бесцельным. Однако мне казалось, что на Востоке могли сохраниться
традиционные методы приближения к эзотеризму.
Вопрос о школах совпадал для меня с вопросом об эзотерической преемственности.
Иногда я допускал непрерывную историческую преемственность; в другое же время
мне казалось, что возможна только 'мистическая' преемственность, линия которой
на земле обрывается и исчезает из нашего зрения. Остаются лишь её следы;
произведения искусства, литературные памятники, мифы, религии. Возможно, лишь
через продолжительное время те же самые причины, которые породили когда-то
эзотерическую мысль, снова начинают работу - и возобновляется процесс собирания
знаний, создаются школы, а древнее учение выступает из своих скрытых форм. В
этом случае в промежуточный период может и не быть полных или правильно
организованных школ, а разве что подражательные школы или школы, хранящие букву
древнего закона в окаменевших формах.
Однако это не отталкивало меня; я был готов принять всё, что надеялся найти.
Имелся ещё один вопрос, который занимал меня до путешествия и в его начале.
Можно ли пытаться делать что-то здесь и сейчас, с явно недостаточным знанием
методов, путей и возможных результатов?
Задавая себе этот вопрос, я имел в виду разнообразные методики дыхания, диеты,
поста, упражнений на внимание и воображение, прежде всего, методы преодоления
себя в минуты пассивности или лености.
В ответ на этот вопрос внутри меня раздавались два голоса:
- Неважно, что делать, - говорил один из них, - важно хотя бы что-то делать. Не
следует сидеть и ждать, пока что-то само придёт к тебе.
- Всё дело как раз в том, чтобы воздержаться от действий, - возражал другой
голос, - пока не узнаешь наверняка и с определённостью, что именно нужно делать
для достижения поставленной цели. Если начинать что-то, не зная точно, что
необходимо для достижения поставленной цели, знание никогда не придёт.
Результатом будет 'работа над собой' различных 'оккультных' и 'теософских'
книжек, т.е. самообман.
Прислушиваясь к этим двум голосам во мне, я не мог решить, какой из них прав.
Пытаться или ждать? Я понимал, что во многих случаях пытаться бесполезно. Как
можно пытаться написать картину? Или читать по-китайски? Сначала надо учиться,
чтобы уметь что-то сделать. Я сознавал, что в этих доводах немало желания
избежать трудностей или, по крайней мере, отсрочить их, но боязнь любительских
попыток 'работы над собой' перевесила всё остальное. Я заявил себе, что
двигаться в том направлении, в котором я хочу идти, двигаться вслепую
невозможно. К тому же я вовсе не хотел каких-либо изменений в самом себе. Я
отправлялся в поиски; и если бы посреди этого поиска я стал меняться, я бы,
пожалуй, от него отказался. Тогда я думал, что именно это часто происходит с
людьми на пути 'оккультных' исканий: они испытывают на себе разные методы,
вкладывают в свои попытки много ожиданий, труда и усилий, но в конце концов
принимают свои субъективные старания за результат поиска. Я хотел любой ценой
избежать этого.
Но с первых же месяцев моего путешествия стала вырисовываться и совершенно
новая, почти неожиданная цель.
Чуть ли не во всех местах, куда я приезжал, и даже во время самих поездок, я
встретид немало людей, которые интересовались теми же самыми идеями, что и я,
которые говорили на том же языке, что и я, и с которыми у меня немедленно
устанавливалось полное и отчётливое взаимопонимание. Конечно, в то время я не
мог сказать, как велико это взаимопонимание и далеко ли оно зашло, но в тех
условиях и с тем идейным материалом, которым я располагал, тогда даже оно
казалось почти чудесным. Некоторые из этих людей знали друг друга, некоторые -
нет; я чувствовал, что устанавливаю между ними связь, как бы протягиваю нить,
которая, по первоначальному замыслу моего путешествия, должна обойти вокруг
всего земного шара. В этих встречах было нечто возбуждающее, исполненное
значения. Каждому новому человеку, которого я встречал, я рассказывал о тех,
кого встретил раньше; иногда я уже заранее знал, с кем мне предстоит
встретиться. Петербург, Лондон, Париж, Генуя, Каир, Коломбо, Галле, Мадрас,
Бенарес, Калькутта были связаны незримыми нитями общих надежд и ожиданий. И чем
больше людей я встречал, тем больше захватывала меня эта сторона путешествия. Из
него как бы выросло некое тайное общество, не имеющее ни названия, ни
устройства, ни устава, членов которого, однако, тесно связывала общность идей и
языка. Я нередко размышлял о том, что сам написал в 'Tertium Organum' о людях
'новой расы', и мне казалось, что я был недалёк от истины, что происходит
процесс формирования если и не новой расы, то, по крайней мере, новой категории
людей, для которых существуют иные ценности, чем существующие для всех.
В связи с этим, я снова ощутил необходимость привести в порядок и
систематизировать то, что из известного нам ведёт к 'новым фактам'. И я решил,
что по возвращении возобновлю оставленную работу над книгой, но уже с новыми
целями и новыми намерениями. В Индии и на Цейлоне у меня возникли кое-какие
связи; мне казалось, что через некоторое время я обнаружу какие-то конкретные
факты.
Но вот наступило одно сияющее солнечное утро. Я возвращался из Индии. Пароход
плыл из Мадраса в Коломбо, огибая Цейлон с юга. Я поднялся на палубу. Уже в
третий раз за время путешествия я подплывал к Цейлону - и каждый раз с новой
стороны. Плоский берег с отдалёнными голубыми холмами открывал издали такие
ландшафты, которые невозможно было бы увидеть на месте. Я мог различить
миниатюрную железную дорогу, которая тянулась к югу; одновременно виднелись
несколько игрушечных станций, расположенных, казалось, почти вплотную. Я знал их
названия: Коллупитья, Бамбалапитья, Веллаватта и другие.
Приближаясь к Коломбо, я волновался, ибо мне предстояло, во-первых, узнать,
найду ли я там того человека, которого встретил перед последней поездкой в
Индию, и подтвердит ли он своё предложение о моей встрече с некоторыми йогинами;
во-вторых, решить, куда мне ехать дальше: возвращаться ли в Россию или следовать
в Бирму, Таиланд, Японию и Америку.
Но я совершенно не ожидал того, что встретило меня на Цейлоне. Первое слово,
услышанное мной после высадки на берег, было: война.
Так начались эти странные, полные смятения дни. Всё смешалось. Но я уже
чувствовал, что мой поиск в некотором смысле закончен, и понял, почему всё время
ощущал, что нужно торопиться. Начинался новый цикл. Невозможно было ещё сказать,
на что он будет похож и куда приведёт. Одно казалось ясным с самого начала: то,
что было возможно вчера, сегодня сделалось невозможным. Со дна жизни поднялась
муть и грязь, все карты оказались смешанными, все нити - порванными.
Оставалось лишь то, что я установил для себя и что никто не мог у меня отнять. И
я чувствовал, что лишь оно в состоянии вести меня дальше.
1914-1930 гг.
Глава 1. ЭЗОТЕРИЗМ И СОВРЕМЕННАЯ МЫСЛЬ
Идея скрытого знания. - Бедность человеческого воображения. - Трудность
формулирования желаний. - Индийская басня. - Легенда о Соломоне. - Легенда о
Святом Граале. - Зарытое сокровище. - Разное отношение к Неведомому. -
Протяжённость границ познаваемого. - 'Магическое' значение. - Уровень обычного
знания. - Познавательная ценность 'мистических' состояний. - Подлинность
'мистических' переживаний. - Мистика и скрытое знание. - Внутренний круг
человечества. - Аналогия между человеком и человечеством. - Клетки мозга. - Идея
эволюции в современной мысли. - Гипотеза, которая стала теорией. - Смешение
эволюции разновидностей с эволюцией вида. - Разные значения понятия эволюция. -
Эволюция и преображение. - Религия мистерий. - Что сообщалось посвящённым. -
Драма Христа как мистерия. - Идея внутреннего круга и современная мысль. -
'Доисторическая' эпоха. - 'Дикари'. - Сохранность знания. - Содержание идеи
эзотеризма. - Школы. - Искусственное культивирование цивилизаций. - Приближение
к эзотерическому кругу. - Религия, философия, наука и искусство. - Псевдо-пути и
псевдо-системы. - Различные уровни людей. - Последовательные цивилизации. -
