Лев Успенский.
Эн-два-0 плюс Икс дважды
Опубликовано в сборнике "Тайна всех тайн" - Лениздат 1971 г.
OCR: Leonid Aksenov
ПОЛУФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ЛЮДА БЕРГ И ПРОФЕССОР КОРОБОВ
Прежде, чем начать самостоятельною жизнь,
ты должен выдержать маленький экзамен.
А. Чехов
-- Ну что ж, милая барышня, -- проговорил профессор Коробов, с
сомнением глядя на Люду Берг, -- что ж будем делать? Опасаюсь, что ваш
коллега, -- он покосился на застывшего на стуле Игорька, -- знает всё это
основательней... Но на то он и горняк. Он всё это не бось Константину
Федоровичу Белоглазову давным-давно сдал. А, что там: понимаю я вас! Год
рождения? Ну вот! Оно и видно! Химиком быть не собираетесь? Ну вот... Нет у
вас других дел, как растворы титровать... Сергей Игнатьевич! Разве я не
прав? Люда Берг, студентка третьего курса Первого медицинского, сидела, как
пушкинская муза -- "под лавку ножки, ручки в рукава". Игорь Строгов,
явившийся вместе с ней только для храбрости, понимал ее: хвост с первого
года, и напросилась сдавать на дому! Ужас! От одного кабинета поджилки
трясутся...
Профессорский кабинет был, как Игорек определил его внутренне, не от
мира сего. Огромная комната, щедро освещенная майским солнцем. В открытое
окно заглядывает ветка сирени: там -- сад. На стене портрет дамы в очень
открытом платье: масло... и подпись: "Кончаловский". С ума сойти!
Впервые в жизни горняк Строгов попал в такой кабинет, видел _живьем_
профессора (да пуще того: членкора!) не на кафедре, не в лаборатории, а у
себя дома...
-- Так как же, Сережа? Зачтем, что ли? Полный, с не вполне обычным
важным щегольством одетый, русобородый человек, лениво читавший английскую
газету в дальнем углу, чуть пошелестел страницами.
-- Я же не химик, Павлик... Я сопроматчик, -- высоким капризным тенором
проговорил. он. -- Я в химии ничего не понимаю.
Чем-то он был недоволен, бесспорно, но, пожалуй, не ответами студентки
Берг. Он опустил на миг газету, и у Игоря сердце екнуло: "Еще того не легче!
Это же Сладкопевцев, из Техноложки... Из зверей зверь! Ну влипли!" Доктор
технических наук Сладкопевцев поверх своей газеты взглянул на Люду. "Да
махни ты на нее рукой, Павлик! -- написалось на его лице. -- Посмотри на ее
нос. Разве он из тех носов, которыми фосфористые соединения отличают от
мышьяковистых? Отпусти ее подо брупоздорову..."
У него были основания досадовать. Сговорились отправиться сегодня на
машине на Пюхя-Ярви на рыбалку. Погода -- прелесть! А старик не предупредил
вчера. Он, оказывается, назначил зачет этому мимолетному веденью. Хвост у
нее, видите ли: неорганика! Теперь ка кая же поездка!
-- По-моему..., коллега знает вполне удовлетворительно! -- неожиданно
добавил он и спрятался за газету. Профессор Коробов через пенсне (пенсне!)
подозрительно поглядел в его сторону: -- Вполне, по-твоему? Ну что же быть
по сему... Вообще-то говоря, на большинство вопросов мы как будто
ответили... Вот только с закисью азота у вас почему-то нелады. С _веселящим
газом_,.. Както он вас, по-видимому, не слишком _развеселил_... Проскочили
мимо в пылу зубрежки?
Люда Берг умела краснеть, как опоссумы умеют притворяться мертвыми, --
необыкновенно, не так, как все. Даже враг номер один, Вадик, двоюродный,
признавал: "Когда Людка краснеет, у нее, наверное, и пятки становятся
розовыми, как у новорожденных!" А что? Очень возможно!
-- Ой, Павел Николаевич, что вы! Я просто... как-то так... Я подумала
-- закись... Она же теперь почти не применяется... Медику с ней вообще
никогда не придется встретиться...
Она сказала так потому, что вообразить себе не могла, какое действие
произведут эти ее легкомысленные слова. Членкор Коробов за секунду перед
этим уже взял в мягкие пальцы великолепную паркеровскую вечную ручку, уже
развернул Людочкину зачетку, уже занес перо над страничкой, на которой было
помечено: "Фармакология -- уд., пат. анатомия -- хор", и вдруг замер, точн о
споткнулся. Хуже того: он положил ручку на стол. Он прикусил нижнюю губу и
даже часть аккуратной седенькой эспаньолки и уставился на Люду так, точно
тут только заметил, что она внезапно появилась и сидит против него.
-- Ах вот как вы полагаете, коллега! -- каким-то совершенно новым,
зловещим голосом протянул он, рассматривая Людочкину прическу, Людочкину
блузку, Людочкину сумочку на коленях. -- Не придется встретиться, говорите?
Это -- с закисью азота? С эн-двао? Сергей Игнатьевич, ты, я полагаю, слышал?
Ну а если, паче чаяния, всё же столкнетесь?
В случаях крайней опасности -- "мрачной бездны на краю" -- Людмила Берг
применяла улыбку. Ту, которую тетя Соня именовала "сё сурир наиф" /Эта
наивная улыбочка (франц.)/ (Вадька свирепо переводил это как "подсмешка юной
идиотки"). На любого фрунзенца, даже старших курсов, такой "сурир"
действовал как команда "Ат-ставить!". Но бело-розовый старичок в черной
шелковой тюбетеечке видывал, должно быть, на своем веку всякие "суриры". Он
взял ручку со стола и безнадежно навинтил на нее колпачок. И, навинтив, опус
тил ее, колпачком вверх, в хрустальный стакан. И откинулся в кресле.
-- А если всё-таки придется вам с ней встретиться, уважаемая коллега?
-- с непонятной настойчивостью повторил он. -- Сереженька, ты слышал: _Она
ее_ не встречала, а?! А ну-ка, если ты сам не позабыл, припомни, голубчик,
где и как мы с тобой на нее впервые напо ролись, на закись-то эту самую? На
ЭН-ДВА-0, да еще ПЛЮС ИКС ДВАЖДЫ? Сохранилось это событие в твоей памяти?
МИНА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ
Человек в кресле преобразился. Он шумно швырнул па ковер толстую стопку
газет. Лицо его оживилось, точно он вдруг очнулся от спячки.
-- Было бы по меньшей мере странно, Павлик, -- высоким бабьим голосом,
но с чрезвычайной энергией заговорил он. -- Было бы _нелепо_, если бы мы с
тобой это запамятовали! Удивительно уже и то, что мы с тобой о нем так давно
не вспоминали. Скажу сейчас! Мы шли н а Щукин рынок, за яблоками для Анны
Георгиевны... Нет! Для Лизаветочки! Был ветер, конец августа, по
Забалканскому несло пыль...
-- Не нынешнюю, Сереженька, тогдашнюю, желтую... Измельченный конский
навоз! -- со странным энтузиазмом подхватил Коробов...
-- Как охра желтую! И вот как раз, выйдя на Фонтанку...
-- Ей-богу, всё верно! Всё точно, молодые люди! -- Членкор Коробов
развел в стороны недлинные свои ручки. -- Фонтанка, угол Забалканского!
Обухов, следовательно, мост! На крышах: "Пейте "Майский бальзам"!" На воде
-- тысячи барок. Десятый год нашего удивител ьного века! Третья, не тем будь
помянута, Государственная дума! Блерио перелетает Ла-Манш. Граф Роникер убил
миллионера Огинского. Никаких вам газовых войн, никаких атомных бомб... А!
Какие там атомные! Вон эту штуку именовали не "свет", а "электричество" .
Машину называли "мотором". Машиной тогда простонародье звало поезд.
_Простонародье_, Сереженька, а? Ведь было же такое?!
Вот в этот-то день она и наскочила на нас... Прямо по Фонтанке, со
стороны электрической станции Бельгийского общества. Как -- кто? Она! _Он_!
Закись азота...
-- Он бегом бежал...
-- Ну, скорее, шел очень быстро. На нем был старый морской офицерский
плащ, с львиными мордами на застежке...
-- И узкие брючки. И чудовищные лакированные башмаки: каблуки набок, но
лакированные. И -- усы...
-- Усы?! Ну какие же усы, Сергей Игнатьевич? Я его и не видел с усами:
он уже носил бороду! Припомни: борода, как у царя Дария, и страшные глаза.
Факирские глаза. Ужас, дорогая коллега! "Закись" тогда приняла обличье
студента-технолога, каким были и мы оба. Ничего, это к ней шло, получилось
нечто вроде писателя Гаршина перед кончиной -- вид одухотворенный и не
вполне здоровый...
Ну вот... Бородатый питерский студент шел нам навстречу по Фонтанке.
Под мышкой у него были три толстенные тома: на переплетах тисненные золотом
орлы, следовательно -- из Академической библиотеки. В левой руке он держал
ломоть ситного (тогдашнего, его прод авали караваями, величиной с прачечное
корыто), в правой -- фунта два чайной колбасы по восемь копеек фунт, на ней
следовало бы ставить череп и кости для предупреждения... Зубы у него были
белые, как у крокодила, он вгрызался ими поочередно то в растительную пищу,
то в животную. Он был голоден.
-- Павлик, а ты не перепутал? -- улучил момент Сергей Сладкопевцев. --
Это не десятый год -- одиннадцатый... Еще Тамара пела в "Летнем Буффе".
Шляпы были аршина полтора в поперечнике...
-- Да оставь, Сергей Игнатьевич, какая Тамара, какой одиннадцатый?! В
августе одиннадцатого Петра Столыпина -- уже тово, в Киеве. А тут -- вспомни
конец истории: "Подлинный скрепил Председатель Совета Министров..."
-- "Петр Столыпин!" Ты прав, как всегда, Павлуша... Август десятого!
-- Конечно. А ты не забыл его первые слова? Он увидел технологов, вынул
колбасу изо рта и на ходу: "Слушали фан дёр Флита о коллоидах? Спорно? Споры
-- бессмысленны. Коллоиды -- чушь. Есть вещи поважнее".
-- Да. И ты еще спросил его не без яда: "А может быть, вы сообщите нам,
какие _вещи_ вы имеете в виду, милостивый государь?"
-- А он, опять набив рот полуфунтом студенческой, уже разминувшись с
нами, этак нечленораздельно, через плечо: "Жакишь! Жакись ажота! Эн-два-о...
Не интересуетесь? Ничего, придется заинтересоваться!"
-- И ведь что ты скажешь, Павлушенька: жаинтере-шовались! Еще как!
-- Да-с, милая барышня: встретились мы с этой закисью, не станем
скрывать -- встретились! И в неблагоприятных условиях. Ну... Вы теперь нам,
двум почтенным склеротикам, вправе и не поверить, но ведь сколько нам тогда
лет было? Да не намного больше, чем сего дня вам. Ему двадцать, мне --
двадцать один. "Жакиши" этой самой, _ему_, и то было не больше двадцати
трех... Хотя... За него никто и ни в чем не мог бы поручиться... Но так или
иначе -- молодо-зелено! Вроде вас, вроде вас...
Павел Коробов, доктор, членкор, лауреат, остановился па полуслове, как
язык прикусил. Как-то понурясь, он облокотился, положил подбородок на руку и
уставился вдаль, не то на сиреневую ветку, не то па портрет на стопе... Дама
с портрета улыбалась странной, не очень доброй улыбкой...
Профессор Сладкопевцев, встав с кресла, подошел к двери на маленький
балкон, взялся за притолоку и тоже молча задумался.
"Вот на кого он похож: на Стиву Облонского!" -- обрадовался Игорь.
Было неловко прервать это малопонятное молчание старших. "Семьдесят
лет? -- вдруг подумала Людочка. -- Ужас какой! А были студентами, за
яблоками бегали..." Ей стало холодновато...
Деликатно прикрыв рот ладошкой, Люда осторожно зевнула. Фрунзенцы и
дзержинцы любого курса содрогнулись бы от такого сдержанного зевка --
"Людочке скучно!" Но профессор Коробов безусловно привык считать девичьи
зевки тысячами, он даже по заметил _этого_. Тем не менее он вдруг
встрепенулся:
-- Вот что, дорогие коллеги и, главное, ты, Сергей Ипполитыч! Что там
ни говори, а молодые люди эти разрушили наши с тобой планы. Вдребезги. До
основания!
Ты всю ночь лелеял каких-то там своих упарышей или занорышей, мормышки
точил... Я тоже спал беспокойно. А вон -- двенадцатый час, куда же ехать?
Всё убито, как мой лаборант говорит...
Да нет, мои юные друзья, судите сами. Двое старцев собрались в кои-то
веки на лоно. Он половить лососей или там омулей, не знаю кого. Я -- с
кукушкой поконсультироваться, сколько она мне лет накукует... И вот... Ну...
"Мне отмщение, и аз воздам!" Сейчас мы им воздадим, Сереженька! Казнь я уже
