земляничным пирогом от Иванова. На минуту мне захотелось вытянуться перед
ним и попросить разрешения сесть, -- так мал и ничтожен показался я себе в
сравнении с ним. Он не слишком усердствовал, чтобы восстановить меж нами
равенство.
-- Ну, видел? -- снисходительно поинтересовался он. -- Понимаешь, какая
сила в моих руках? Бертольд Шварц или Альфред Нобель... да они щенки рядом
со мной. Сообрази, голубчик, -- до этого он никогда не звал меня голубчиком,
-- если некто, в секрете, наладит производство этой _субстанции_. Наладит в
промышленных масштабах... Где тогда будут пределы _его_ власти над миром?..
Не веришь?
Какое там -- не верить! _Теперь_ я верил каждому его слову: холод
ходуном ходил у меня между лопаток. Ведь на самом деле -- в его маленькие
индусские руки попала чудовищно большая потенциальная власть. А кто он
такой, чтобы ею распорядиться? Что мы знаем о нем? Что, кроме исключительной
одаренности ученого, таится за его невысоким смугловатым лбом? Какие
нравственные законы значимы для него, и к каким из них он ра внодушен? Что
же хочет он извлечь из своего открытия? Стать новым Прометеем? Одарить
человечество великой силой, силой _правды_?
Ничего подобного! Он, кривясь, мечтает о том, как бы унести свой клад в
темное место, как собака тащит найденную кость в конуру. "Соблюдая тайну,
наладить производство..." Тайна, патент, собственность, что в конце всего
этого? Богатство! Великое богатство. Власть! Чья? Его!
Говорю вам это и думаю: кто это говорит? Это -- членкор Коробов,
убеленный сединами, не Павлик Коробов, не студенттехнолог одиннадцатого
года... Членкор хорошо знает, что к чему: выучили за долгие годы. А
Павлик?.. Да мне даже и не вообразить теперь, что он думал и чувствовал в то
время...
Меня охватило смятение, пожалуй даже и страх... неприязнь к нему... Мы
вот с ним тогда Маркса-Энгельса не читали, что говорить... Не в пример
другим своим коллегам -- не читали! Герберта Уэллса -- почитывали.
"Человека-невидимку" я считал гениальным памфлетом, ясно видел по судьбе
несчастного Гриффина, что "гений и злодейство суть вещи великолепно
совместимые"... Ну, а коли так, -- чего это я из себя выхожу? Человек, добыв
из собственного черепа самородок золота, хочет поступить с ним себе на
утеху... Так в едь все кругом -- Цеппелины и Райты, Маркони и Эдисоны --
разве они иначе поступают? Может быть, Шишкин этот потом тоже какой-нибудь
там Шишкинианский университет на свои деньги, как Карнеги, откроет...
Не переоцениваю ли я благородство своих эмоций?
Говоря начистоту, я не только и не столько в этаком "мировом плане"
оробел. Я испугался проще, лично.., Вот он нас всех свел с ума, а сам? Ведь
похоже, что он-то остался "трезвым". Значит, у него было противоядие? Но
тогда он обманул меня... Зачем?
Стоило ему теперь захотеть, насмотревшись и наслушавшись всякого за те
четверть часа или полчаса, что мы не владели собою, он мог превратить наши
существования в совершенный кошмар.
Да... Я не хотел попасть в лапы преуспевающего Гриффина, но мне -- да и
всем нам -- претила бы и роль Уэллсова доктора Кемпа, мещанина, во имя
своего мещанского покоя осудившего голого и беззащитного гения на смерть.
Да, Гриффины были _угрозой_, но Кемпы были вечными _филистерами_. А из
этих двух репутаций для каждого из нас наиболее отвратительной была
вторая... Доводись, случись чтолибо страшное, никто из нас не сможет встать,
пойти куда-то, забить тревогу и в каком-то смысле _выдать_ своего товарища.
И проклятый Венцеслао отлично учитывал это.
Он возлежал на моем диванчике, курил черт его знает какие папиросы,
укрепленные вместо мундштуков на соломинках, и говорил со мной топом
доверительно-откровенным. Но что он говорил?!
-- Я вот думаю (мне пришлось о многом подумать в последние дни) -- мне,
собственно, сам бог велел теперь стать этаким Мориарти... Королем
преступников, страшным и неуловимым... Но -- не стоит, верно? Лучше -- всё
по честности, ха-ха... Сам подумай: вот мы с т обой могли бы... Ты вообрази:
маленький аптекарский магазинчик, тихая лавчонка, торгующая -- так, всякой
дрянью... Реактивами, химической посудой... Стеклянными трубками (он вдруг
ни с того, ни с сего рассмеялся, и я со страхом посмотрел на его папиросу)..
. На Шестой линии, представляешь себе? Под сенью бульварчика, а? "Коробов и
Шишкин"... Так, для начала... Теперь прикинь: двести кубометров эн-два-о --
это семь гривен затрат да сутки сидения над перегонным кубом... И --
"пожалуйста, заходите! Вам сколько угодно? Двести кубометров? Ради бога,
двести по рубль двадцать три -- это..." Морщишься? Кустарщина? Ну давай
искать финансиста... С ушами и с головой, но -- без языка! Ваши деньги, наша
идея, начала паритетные... Завод -- где-нибудь у черта на куличках, подальше
от всяких глаз... И через три года. -- его глаза вспыхнули, он вскочил на
ноги, -- к чертям собачьим всю эту говорильню, все эти сантименты, дурацкие
споры!.. Шовинизм, пацифизм, идиотство: Вячеслав Шишкин не желает, чтобы в
мире были войны! И -- баста ! И -- точка! Всё! И -- не будет!
Лицо мое выразило: "Ну, это уж ты, друг мой..."
-- Ах, ты всё еще не веришь? Хочешь -- картинку? Две армии -- на
позициях. На стороне одной -- я, Шишкин... Мой газ. Противники готовы
ринуться вперед... Вдруг -- дальний гул... Странные снаряды. Взрыва почти
нет, осколков нет, только клуб темнозеленого дыма... Солдат окутывает
изумрудный туман... А дальше... дальше тебе всё известно. Прошло, скажем,
четверть часа.. "Ваше благородие, дозвольте спросить... Чего это ради нам
помирать надо? Не пойду я, господин ротный, в атаку, ну его!.. До поры в яму
лезть никому не охота!" -- "А что, Петров (или там Сидорчук), ты ведь
прав!.. Идем на смерть ни за хвост собачий. Царь у нас юродивый, министры --
ракалии, всех пора долой, слово офицера!"
Повоюй в этих условиях! А ведь я, -- он в одних носках забегал по
комнате, -- я пока создал только икс дважды! А кто тебе сказал, что через
год не найдется игрека трижды, зета, кси или пси? Кто сказал, что, если
вместо закиси азота я возьму какоенибудь йодистое, бромистое, натриевое
соединение, я не получу вещества с совершенно иными свойствами? Таблетка, а
в ней -- все инстинкты Джека-Потрошителя?.. Флакончик -- а там одаренность
Скрябина или Бетховена? Порошок, и за ним -- фанатическая одержимость всех
Магометов, всех Савонарол... Ты уверен, что такие "снадобья" не были уже --
кустарно, конечно, вслепую! -- открыты и изготовлены? А средневековые мании?
А дикий фанатизм Торквемады? А семейка Борджиа?.. Гении рождались всегда:
эти Борджиа мне весьма подозрительны. А коли так...
"Сам ты маньяк!" -- промелькнуло у меня в голове.
-- Слушай, баккалауро, ты же теряешь меру! Ну тебе повезло: ты
наткнулся... Но теория вероятностей говорит...
Он остановился, точно уперся в песок, и уставился на меня острым,
колючим взглядом. Потом не спеша вытащил из жилетного кармана что-то,
напоминающее маленькую плиточку шоколада, тщательно завернутую в свинцовую
бумажку.
-- Вспомни историю химии, милый... Восемьдесят лет назад Вёлеру
_повезло_: он _наткнулся_ на синтез мочевины... А спустя два-три десятилетия
-- и понесло, и замелькали... Зинин и Натансон, Перкин и Грисс, Гребе и
Либерман... Теория вероятностей? Нет, фуксин, ализарин, индапрены... Видимо,
тебя не было припугнуть их этой самой вероятностью! Хочешь? -- он протянул
мне свою плитку. -- Попробуй, не бойся, не помрешь... На вкус -- терпимо, а
результаты... Ага, побаиваешься всё-таки? И правильно делаешь: после Вячесла
ва Шишкина народ начнет остерегаться химии. Еще как!
Ну а я? Что я мог сказать ему теперь путного, после того, что произошло
накануне?
-- Сергей Игнатьевич, помнишь, что было потом? Мы-то с тобой помним, а
вот коллегам... Трудно им всё сие даже вообразить... А каково же нам было
_решать_?
Ты пришел ко мне назавтра, весьма смущенный. Баккалауро не терял
времени: он побывал у тебя и, несколько высокомерно информировал тебя о сути
дела, предложив тебе переговорить на эту тему с твоим батюшкой, может быть,
твой родитель пленится идеей и выложит деньги... Ты пришел посоветоваться со
мной. Так ведь?
Мы весь вечер просидели в моей комнате: ты, Лизаветочка и я. Мы
говорили почти что шепотом: мы хотели, чтобы Шишкин ничего не узнал о наших
сомнениях, а в то же время нам начало казаться -- не слишком ли сильное
влияние с его стороны испытывает Анна Георгиевна?
Да, всем было понятно: судьба поставила нас, как говорится, у колыбели
очень важного открытия... Неужто в этом положении брать на себя роль
обскурантов, маловеров? Это нам никак не подходило. Мы помнили десятки
примеров: французские академики за год до Монгольфье объявили полет
немыслимым делом. Английские ученые ратовали за запрещение железных дорог:
коровы от грохота потеряют молоко! Уподобляться этим мракобесам? Конечно,
нет! Но в то же время...
Имели ли мы право _запретить_ человеку реализовать его удивительное
изобретение? Не имели. Но было ли у нас и право _позволить_ ему в тайне и
секрете реализовать открытие _для_ _себя_?
Помешать этому? _Выдать_товарища_? Но ведь это -- предательство самой
чистой воды... _Не_выдавать_его_? Но не окажется ли это чем-то куда более
худшим, предательством человечества?", И у меня, и у него, Сергея, за то
время, что баккалауро убеждал нас, _открылись_на_него_глаза_: человеком-то
он, по-видимому, был далеко не на уровне своих ученых достоинств... Как же
нам поступить?
Ах, какими маниловыми мы все тогда были, такие интеллигентики! Мы
решили _подождать_, а что могло быть хуже?! Мы сделали великую ошибку:
"Попробуем затянуть, отсрочить решение дела... Поговорим со
Сладкопевцевым-отцом. То да се.., Авось..."
И баккалауро в свою очередь допустил не меньший промах, _видимо_,
допустил!
В самонадеянном нетерпении своем он не нашел в себе силы ждать. Кому-то
(были смутные основания думать, чго тем самым Клугенау, о которых уже шла
речь) он открыл свою тайну. Возможно, над ними он проделал такой же опыт,
как у нас на Можайской. У нас все "обошлось", если не считать, что дядя
Костя Тузов внезапно разошелся с женой и уехал за границу с тетей Мери
Бодибеловой. А вот у Клугенау разыгралась настоящая трагедия: в июне месяце
восемнадцатилетняя Матильда отравилась, ее едва спасли...
А вскоре события понеслись таким галопом, что наша тактика кунктаторов
оказалась вовсе не применимой, и всё пришло к печальному концу раньше, чем
мы успели ее проверить.
После Лизаветочкиных именин Венцеслао сразу же исчез с наших глаз.
Когда это случалось раньше, мы не тревожились: явится! Теперь начались
волнения: где он, что делает, какие новые сюрпризы готовит там у себя, не то
на Охте, не то за Невской заставой? Что ожидает ничего не подозревающий мир?
Больше других тревожился вот он, Сладкопевцев.
-- Так еще бы! -- неожиданно проявил сильное чувство до сего времени
помалкивавший сопроматчик. -- Если только икс дважды -- шут с ним! А если он
и впрямь нащупал общий путь воздействия на человеческую психику (об условных
рефлексах кто тогда знал?)? Изобрете т какой-нибудь там "антиволюнтарин" или
"деморалин" и не то что сам его применять будет, а продаст на толчке любому
сукину сыну с тугой мошной... Нет ничего на свете опасней сорвавшейся с цепи
науки, если ею не управляет добрая воля!.. Я не прятал голову под крыло, как
вы... Я. предлагал сразу же начать действовать...
-- Верно, Сереженька, верно, -- подмигнув Игорьку, благодушно
