больничной палате, а на городской улице, потрясло Конвея и вынудило
остановиться.
- Меня поражает то, - сказал он, оправившись, - что многие
заболевания вполне излечимы, многие, а может, и все. С эпилепсией мы не
сталкивались лет этак сто пятьдесят...
- И вы уже готовы бегать по улицам со шприцем, - угрюмо усмехнулся
Стиллмен, - и колоть страждущих направо и налево? Не забывайте, что
эпидемиями охвачена целая планета, и что исцеление нескольких больных
остальных на ноги не поставит. У вас слишком много подопечных, доктор.
- Я читал отчеты, - ответил Конвей сухо. - Но цифры одно, а
действительность - совсем другое.
Они подошли к перекрестку. Конвей недоумевал, почему пешеходы и
транспортные средства вдруг замерли. Оглядевшись по сторонам, он увидел,
что по мостовой движется большой красный фургон, задрапированный красного
же цвета тканью. Из его бортов, через правильные промежутки, торчали
короткие ручки, и за каждую ручку держался этланин. Совместными усилиями
они медленно катили фургон вперед. Стиллмен сорвал с головы берет, и
Конвей последовал его примеру, сообразив, что перед ним - катафалк.
- Предлагаю посетить местную клинику, - сказал Стиллмен, когда
катафалк проехал мимо. - Если нас окликнут, я заявлю, что мы ищем больного
родича по имени Менномер, которого положили на лечение на прошлой неделе.
Быть Менномером на Этле все равно, что Смитом в Англии. Но вряд ли нас
станут расспрашивать, потому что практически все этлане оказывают
посильную помощь больницам и тамошний персонал привык к непрерывному
потоку людей. А при встрече с врачом из Корпуса мы его просто не узнаем.
Что касается вашей повязки, - прибавил он, словно прочитав мысли Конвея, -
то у ваших этланских коллег хлопот полон рот и без того, чтобы отвлекаться
на обработанные раны.
Они провели в больнице два часа, так и не поведав никому трогательной
истории о хвором Менномере. Стиллмен свободно ориентировался в коридорах и
палатах, должно быть, он какое-то время практиковал здесь, но из-за того,
что их постоянно окружали этлане, Конвею так и не удалось выяснить истину.
Раз он заметил медика-монитора: тот наблюдал, как врач-этланин очищает
плевральную плоскость от эмпиемы; по выражению его лица чувствовалось, что
он с трудом воздерживается от того, чтобы не закатать рукава
темно-зеленого халата и не взяться за дело самому.
Здешние хирурги носили вместо белых светло-желтые одежды, часть
применявшихся ими при операциях процедур граничила с варварством, а мысли
об отдельных палатах или об особом режиме ухода за пациентами их,
по-видимому, даже не посещали - а если и посещали, подумал Конвей,
стараясь быть объективным, то представлялись досужими домыслами из-за
поистине фантастической переполненности больниц и клиник. Откровенно
говоря, с учетом имевшегося в распоряжении врачей оборудования и сложности
стоявших перед ними проблем, эту больницу смело можно было отнести к
разряду очень хороших. Конвей восхищался самоотверженностью персонала.
- Отличные ребята, - сказал он. - Я не понимаю, как они могли
подобным образом обойтись с Лонвеллином. Непохоже на них.
- Факт остается фактом, - мрачно отозвался Стиллмен. - Они ненавидят
всех, у кого не два глаза, два уха, две руки и две ноги, а также тех, у
кого эти органы и конечности в неположенных местах. Они усваивают
ненависть заодно с алфавитом. Хотел бы я знать почему.
Конвей предпочел промолчать. Он думал о том, что его прислали сюда,
чтобы организовать медицинскую помощь, и что расхаживание по городу в
весьма странном наряде мало способствует выполнению поставленной перед ним
задачи. Пора приступать к настоящей работе.
Как будто снова прочитав его мысли, Стиллмен сказал:
- Нам лучше вернуться. Где вам будет удобнее, док, на базе или на
корабле?
Из Стиллмена, подумалось Конвею, вышел бы отличный адъютант.
- Пожалуй, на базе, - ответил он. - На корабле слишком легко
заблудиться.
Вот так Конвей получил в свое распоряжение маленький кабинет с
большим столом, на котором имелась кнопка для вызова Стиллмена и прочая,
менее значительная аппаратура связи. В этом кабинете он делил свои трапезы
со Стиллменом и в нем же спал - когда представлялась такая возможность.
Дни текли сплошной чередой, глаза Конвея покраснели от напряжения и
бессонницы, Стиллмен подбрасывал все новые отчеты, которые Конвей обсуждал
вместе с врачами-мониторами, находившимися как в столице, так и в
провинции - к последним приходилось летать.
Отчеты большей частью его не касались, ибо посвящены были в основном
чисто социологическим проблемам. Он читал их походя, из-за того, что они
могли-таки чем-то пригодиться; иногда так и случалось, но чаще они лишь
добавляли Конвею растерянности.
Начали поступать результаты различных анализов. Их немедленно
пересылали на курьерском боте - одном из трех - в госпиталь, диагносту
отделения патологии. Тот сообщал свои выводы на "Веспасиан" по гиперсвязи,
а через несколько дней на стол Конвея ложились отпечатанные документы.
Конвей использовал также главный компьютер крейсера, вернее, те его блоки,
которые не обеспечивали поддержку множества трансляторов, и постепенно
план действий стал приобретать зримые очертания. Правда, все равно
выходила какая-то бессмыслица. Даже к конце пятой недели своего пребывания
на Этле Конвей не мог сообщить Лонвеллину ничего утешительного. Тот,
впрочем, не подгонял, поскольку являлся, вероятно, самым терпеливым
существом на свете. Время от времени Конвей задавался вопросом, можно ли
причислить к таковым Мэрчисон.
10
Майор Стиллмен явился на вызов. Под глазами у него набрякли мешки,
всегда аккуратная форма выглядела слегка помятой. Он уселся в кресло и
зевнул. Конвей последовал его примеру, потом сказал:
- В ближайшие дни у меня будут сведения по системе распределения
поставок. Все мало-мальски серьезные болезни сведены в таблицу, где
указаны еще возраст пациента, его пол, местонахождение и необходимые дозы
лекарств. Но прежде чем давать добро на операцию, я хотел бы, в конце
концов, выяснить, откуда тут что взялось. Откровенно говоря, мне не по
себе. Я боюсь, что в итоге нас обвинят в том, что мы заменили разбитую
посуду целой, не позаботившись вывести из лавки слона.
Стиллмен кивнул - то ли согласился, то ли был уже не в силах держать
голову прямо.
Почему, подумалось Конвею, почему на планете, которую иначе чем
рассадником заразы и не назовешь, столь низкий уровень детской смертности?
Почему дети здоровы, а взрослые сплошь и рядом заболевают? Ну да, среди
новорожденных достаточно слепых и страдающих от наследственных болезней,
но умирает-то меньшинство! Со своими уродствами и физической
неполноценностью они без труда доживают до зрелого возраста и лишь затем,
как подтверждает статистика, отходят в мир иной. Та же статистика, между
прочим, свидетельствует, что у этлан вовсю развивается эксгибиционизм. На
планете свирепствуют эпидемии, которые сопровождаются кожными
заболеваниями и деформацией тел, а этлане по-прежнему щеголяют в своих
костюмчиках, несмотря на то, что ничего не скрывают. Временами они
напоминали Конвею мальчишек, которые хвастаются перед приятелями
ободранными коленками...
Конвей сообразил вдруг, что размышляет вслух. Стиллмен перебил его:
- Вы ошибаетесь, доктор! Они не мазохисты. В чем бы не заключалась
причина создавшегося положения, они пытались бороться с ней. Эта борьба
продолжается больше века, и не вина этлан, что они терпят поражение за
поражением. Меня удивляет то, как вообще им удалось уцелеть. А костюмы
свои они носят потому, что верят в целительную силу свежего воздуха и
солнечного света, и тут в правоте им не откажешь. Эта вера прививается им
в раннем детстве, подобно ненависти к инопланетянам и убеждению в том, что
нет необходимости при лечении инфекционных заболеваний применять карантин.
Хотя она, разумеется, опасна: ведь они считают, что в сражениях между
вирусами двух болезней слабеют обе стороны... - тут Стиллмен вздрогнул и
умолк.
- Я отнюдь не умаляю заслуги этлан, - отозвался Конвей. - Просто
разумных ответов мне на ум не приходит, поэтому я цепляюсь за всякий
вздор. Однако вы упомянули об отсутствии помощи Этле от Империи. Мне
хотелось бы прояснить ситуацию. Может, побеседовать с имперским
представителем? Вы его отыскали?
Стиллмен покачал головой.
- Помощь Империи, - заметил он язвительно, - ничуть не похожа на
посылки с продуктами. Они обычно ограничиваются рецептами подходящих к
случаю новейших препаратов, а сами лекарства производятся здесь - каким
образом, мы сейчас устанавливаем.
Из объяснений майора следовало, что раз в десять лет на Этле
совершает посадку звездолет, который, будучи встреченным имперским
представителем, разгружается и немедленно улетает. По всей видимости,
подданные Империи не очень-то рвались побыть на Этле подольше, что было
вполне понятно. А имперский представитель, которого называли Телтренном,
получив груз, принимается его распределять. Но вместо того, чтобы передать
информацию по каналам связи, Телтренн оставлял ее при себе до личной
встречи с тем или иным врачом, а тогда вручал как дар славного императора,
причем толика славы последнего доставалась и ему, ибо он был посредником.
И вот сведения, которым надлежало бы распространиться по планете в течение
трех месяцев, попадали к местным врачам по кусочкам в промежутке до шести
лет.
- Шесть лет?! - воскликнул Конвей.
- Да, в избытке рвения Телтренна не упрекнешь, - буркнул Стиллмен, -
Положение осложняется тем, что на Этле вследствие недостатка оборудования
- тут нет даже микроскопов - практически не проводится научных
исследований. А Империя почему-то никаких приборов не шлет. Все сводится к
тому, что в медицинском отношении Этла полностью зависит от своей Империи,
а в той с этим тоже не все в порядке.
- Интересно было бы узнать, как сказывается прибытие помощи на числе
больных, - проговорил Конвей. - Сможете выяснить?
- У меня имеется отчет, который может оказаться полезным, - ответил
Стиллмен. - Он подготовлен клиникой на Северном континенте. Телтренн
привез туда литературу по акушерству и препарат против болезни, которую мы
определяем как Б-восемнадцать. Через две-три недели количество больных его
резко снизилось, однако начала развиваться Ф-двадцать один.
Код "Б-восемнадцать" обозначал сильный грипп, который для детей и
подростков заканчивался смертью в четырех случаях из десяти. А под
"Ф-двадцать один" скрывалась лихорадка средней степени тяжести, которая
длилась три-четыре недели и при которой на лице, теле и конечностях
появлялись серповидные рубцы. Потом они приобретали лиловатый оттенок и
оставались с человеком до конца его жизни.
Конвей раздраженно помотал головой.
- Такого представителя надо гнать в три шеи, - бросил он.
- Мы тоже не прочь пообщаться с ним, - проговорил Стиллмен, вставая,
- и объявили о том по радио и в газетах. Судя по всему, Телтренн от нас
прячется. Быть может, его мучает совесть. Однако по просьбе Лонвеллина мы,
по слухам, составили психологический портрет этого типа. Если хотите, я
закажу копию.
- Спасибо, - поблагодарил Конвей.
Стиллмен кивнул, зевнул и ушел. Конвей щелкнул переключателем,
связался с "Веспасианом" и попросил установить контакт с кораблем
