узреть одно из чудес медицины: лекарство начинало действовать через
считанные секунды после попадания в организм.
Прошло десять минут - ничего не случилось.
- Крепкий орешек, - пробормотал Конвей, вводя максимально допустимую
дозу.
Почти сразу кожа вокруг места укола потемнела, трещинки на ней
исчезли. Темное пятно увеличивалось на глазах, одно из щупалец слабо
дернулось.
- О чем он думает? - поинтересовался Конвей.
- В общем, о том же самом, - отозвался Приликла, - но последний укол
его обеспокоил. Я чувствую, как он принимает... принимает решение...
Приликла задрожал с головы до ног - верный признак того, что
эмоциональное излучение пациента усилилось. Конвей хотел было спросить еще
о чем-то, но не успел. Послышался треск. ЭПЛХ ворочался под ремнями,
которые удерживали его на столе. Два ремня лопнули. Существу удалось
высвободить щупальце - то, которое заканчивалось кулаком...
Конвей сумел увернуться. Кулак просвистел в доле дюйма от его виска.
А лейтенанту не повезло: уже на излете кулак врезался ему в плечо. Удар
был такой силы, что монитора отшвырнуло к противоположной стене. Приликла,
для которого трусость была необходимым условием выживания, не тратил
времени даром. Он висел на потолке, надежно вцепившись в него присосками
шести своих ног.
Лежа на полу, Конвей услышал, как лопнули другие ремни. ЭПЛХ
размахивал теперь тремя щупальцами. Вскоре он вырвется на волю - и что
тогда? Конвей встал на четвереньки, потом собрался и прыгнул на
буйствующего пациента. Обхватив руками его тело у оснований щупалец, он
постарался закрепиться в таком положении и едва не оглох от рева,
раздавшегося изо рта по соседству с его ухом. Транслятор перевел этот рев
как: "Помогите! Помогите!" Одновременно щупальце с кулаком на конце
обрушилось вниз, и в полу, на том месте, где Конвей находился несколько
мгновений назад, появилась трехдюймовая вмятина.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что вести себя подобным
образом - чистой воды безумие, но Конвей знал, что делает. Прильнув к телу
ЭПЛХ, он очутился вне досягаемости яростно дергающихся щупалец.
И тут от увидел лейтенанта.
Тот полулежал-полусидел у дальней стены. Одна его рука была вывернута
под неестественным углом, а другая стискивала рукоятку зажатого между
коленями пистолета: прищуренный левый глаз словно подмаргивал Конвею, а
правый был устремлен на мушку. Конвей закричал, но его крик потонул в
реве, который издавал пациент. Конвей со страхом ожидал, что могучее тело
под ним вот-вот содрогнется от вонзившихся в него пуль. Парализованный
ужасом, он не мог пошевелиться.
И вдруг все кончилось. Пациент перевернулся на бок, обмяк и замолчал.
Лейтенант сунул пистолет в кобуру и кое-как поднялся, а Приликла спустился
с потолка. Конвей разжал объятия.
- Уф, - произнес он, - неужели бы вы стали стрелять? Вы бы прикончили
меня.
Лейтенант покачал головой.
- Я хороший стрелок, доктор. Вам можно было не волноваться. А этот...
Он как заладил свое "Помогите!" Тут у кого угодно рука дрогнет...
3
Минут через двадцать или около того - лейтенант по настоянию Приликлы
отправился на перевязку, а Конвей с ГЛНО занялись заменой ремней у
операционного стола из более крепкие, - они заметили, что темное пятно на
коже пациента пропало. Состояние больного как две капли воды напоминало
то, в котором он находился до укола. Судя по всему, максимальная доза
лекарства оказала лишь временное воздействие - надо признать, весьма
своеобразное. Раньше такого не случалось.
С того момента, как к нему присоединился Приликла, Конвей был
убежден, что корни заболевания ЭПЛХ - психического характера. Он знал, что
расстроенный мозг способен причинить немалый вред телу, в котором
помещается. Но этот вред во всех предыдущих случаях является чисто
физическим, равно как и исправление его по методе, одобренной и постоянно
совершенствуемой отделением патологии. Никакой мозг, вне зависимости от
его мощи и серьезности повреждения, не может полностью игнорировать,
пренебрегать физическими явлениями. Иначе нарушаются законы мироздания.
У Конвея было два объяснения всему происшедшему. Либо существо на
операционном столе было на деле божеством и потому не обращало внимания на
его потуги, либо кто-то кого-то пытается одурачить. В глубине души он был
сторонником второй теории, ибо первая шла вразрез с его воззрениями на
природу вещей. Ему отчаянно хотелось, чтобы его пациент оставался
пациентом с маленькой буквы...
Тем не менее по выходе из приемного покоя Конвей заглянул к капитану
Брайсону, капеллану корпуса мониторов, и довольно долго беседовал с ним,
не задавая, впрочем, конкретных вопросов. Потом он встретился с
полковником Скемптоном, ответственным за материально-техническое
обеспечение госпиталя и связь. Конвей попросил у полковника полную копию
судового журнала ЭПЛХ - до сих пор ему удалось прочесть только то, что
напрямую было связано с предполагаемым убийством. Скемптон любезно
согласился переслать копию в каюту Конвея. Далее Конвей побывал в театре
АУГЛ, где продемонстрировал некоторые приемы, полезные при оперировании
водных форм жизни, после чего провел два часа в отделении патологии и
выяснил интересные подробности относительно бессмертия своего больного.
Вернувшись в каюту, он обнаружил на письменном столе кипу документов
толщиной чуть ли не в два дюйма. Подумав о положенном ему по расписанию
шестичасовом отдыхе и о том, как он его использует, Конвей застонал.
Внезапно ему отчетливо представилось, как бы он желал использовать эти
шесть часов - посвятить их все толковой и потрясающе красивой медсестре
Мэрчисон, за которой он в последнее время ухаживал. Но Мэрчисон была на
дежурстве в родильной палате ФГЛИ, а совпадения периодов отдыха ранее, чем
через две недели, не ожидалось.
Быть может при сложившихся обстоятельствах оно и к лучшему, решил
Конвей и принялся за чтение.
Мониторы, которые обследовали звездолет ЭПЛХ предпочли, похоже, не
ломать головы над переводом временных единиц пациента в земные и
ограничились тем, что установили следующее: многие записи были сделаны
несколько столетий назад, а некоторые были занесены в журнал за два с
лишним тысячелетия до сегодняшнего дня. Конвей начал с наиболее древних.
Он довольно быстро понял, что журнал представляет собой не столько дневник
- замечания личного свойства попадались в нем сравнительно редко, -
сколько перечень заумных технических сведений. Куски, в которых говорилось
об убийстве, он оставил напоследок. Они поражали своей драматичностью.
"Мой врач изводит меня, - гласил заключительный отрывок, - он убивает
меня. Нужно что-то предпринять. Он никудышный врач, раз позволил мне
заболеть. Я должен как-то от него избавиться..."
Конвей аккуратно положил листок поверх стопки, вздохнул и
приготовился принять позицию, более располагающую к творческому мышлению,
то есть, закинул ноги на стол и извернулся так, что его голова легла на
сиденье кресла.
Сущий бред, подумал он.
Составные элементы загадки - по крайней мере большинство из них были
налицо, и требовалось только собрать из воедино. Состояние пациента в
госпитале опасений не внушало, но в иных условиях, несомненно, привело бы
к его гибели. Рассказ двух иан о расе богоподобных, жадных до власти, но в
целом благорасположенных существ и об их товарищах совершенно другого
вида, которые всегда сопутствуют им и живут вместе с ними. Эти спутники
меняются, потому что они, в отличие от ЭПЛХ, стареют и умирают.
Лабораторные отчеты: первый, письменный, который он получил перед обедом,
и второй, устный, услышанный от заведующего отделением патологии,
диагноста-ФГЛИ Торннастора. По мнению Торннастора, ЭПЛХ нельзя назвать
бессмертным в строгом смысле слова, а мнение диагноста лишь немногим
отличалось от неоспоримого факта. Однако, хотя теория о бессмертии ЭПЛХ
была отвергнута, тесты показали, что его организм регулярно проходил
омоложение.
К тому же было еще эмоциональное излучение которое Приликла улавливал
до и в ходе неудачной попытки вылечить эпителиому. Приликла утверждал, что
пациент излучает страх, беспомощность и смятение. Но, получив второй укол
лекарства, ЭПЛХ впал в бешенство, а сила его мысленного излучения была
такова, что оно, по словам Приликлы, едва не выжгло мозги маленького
эмпата. Разъединить этот "залп" на отдельные эмоции Приликла не смог в
основном потому, что его сознание было настроено на прежний, более
миролюбивый уровень излучения, однако он согласился с предложением о
наличии у пациента нестабильности шизоидного типа.
Конвей вжался в кресло, зажмурил глаза и позволил составным элементам
загадки скользнуть на свои места.
Все началось на планете, где ЭПЛХ были доминирующей формой жизни. С
течением времени у них развилась цивилизация, которая существенно
продвинула медицинскую науку и открыла дорогу в космос. Продолжительность
их существования увеличилась настолько, что сравнительно недолговечные
существа вроде иан стали воспринимать их как бессмертных. Вполне
извинительное заблуждение. Однако ЭПЛХ пришлось заплатить высокую цену:
первым, должно быть, пропало стремление к воспроизводству рода,
естественное желание смертных индивидов обессмертить свою расу. Затем
распалась цивилизация как таковая, оставив после себя кучку межзвездных
бродяг-индивидуалистов. А в итоге, когда миновала угроза чисто физического
вырождения, наступил черед зашивания сознания.
Бедные полубоги, подумай Конвей.
Они избегали друг друга потому, что устали от однообразия.
Представьте себе: из века в век видеть те же фигуры с теми же ужимками и
повадками! Они ставили перед собой столь внушительные по масштабам
социологические задачи - подтягивание отсталых или заплутавших в своем
развитии планетарных культур и прочая филантропия, - ибо обладали
исключительными умственными способностями, имели в достатке времени,
вынуждены были непрерывно сражаться со скукой и - главное - были,
вероятно, весьма и весьма приличными ребятами. А из-за того, что частью
цены за долголетие был постоянно растущий страх перед смертью, они
обзавелись личными врачами, которое были всегда при них и, вне всякого
сомнения, являлись для ЭПЛХ медицинскими светилами.
Но Конвей никак не мог понять того, почему ЭПЛХ так странно
реагировал на попытки вылечить его. Впрочем, рано или поздно это наверняка
выяснится. Что ж, теперь он знает, как ему поступить.
Торннастор заявил, что на любую болезнь найдется свое лекарство, но
Конвей был не согласен с диагностом и намеревался применить хирургию - и
применил бы ее, если бы не отвлекался на домыслы насчет того, кто его
пациент, что он и откуда. И его не должно было тревожить ни то, что он
имеет дело с полубогом-убийцей, ни остальные особенности этого случая.
Конвей вздохнул и поставил ноги на пол. Ему было так хорошо, что он
решил поскорее лечь в постель из боязни заснуть прямо в кресле.
На следующее утро, сразу после завтрака, Конвей принялся готовиться к
операции. Он распорядился перевезти в операционную необходимое
оборудование, дал четкие указания относительно стерилизации - пациент уже
сожрал одного врача за то, что тот довел его кожу до нынешнего состояния,
и может проглотить кого-нибудь еще, разобидевшись на несоблюдение
