пространство. Глядя на дома, он сам себе казался выше; походка его стала
решительнее.
Он был один.
На углу он покупал у бойкого разносчика пирожки, забыв наставления
отца, а однажды выпил кружку молока у молчаливого чухонца. Дядя вскоре по
приезде дал ему три рубля и предостерег, как некогда тетка Анна Львовна,
давшая сто рублей:
- Смотри не потеряй.
Но наставления отца и тетки и даже сама тетка разом изгладились у него
из памяти. Василий Львович с трудом заставил его написать письмо родителям.
Ничто в новом городе и временном жилье Василья Львовича не напоминало
ему Москвы. Детство исчезло, как будто упало с плеч, никогда не
существовало. В пер-
[225]
вую неделю он забыл о существовании сестры и брата, точно не с ними гулял
еще неделю назад.
Однажды, проходя по Невскому проспекту, он услышал вдруг говор:
- Государь...
Тотчас же, забыв наставления Сергея Львовича, он устремился вперед,
любопытствуя, и ничего не увидел.
Шли двое в белых султанах, впереди в черных фуражках, почти рядом с
ним - толстый розовый щеголь, обмахиваясь платком, и все кругом друг с
другом раскланивались.
- Нет, - сказал кому-то толстый щеголь, - он теперь на Каменном
острове.
Обычно он шел вправо по каналу. Слева стоял Зимний дворец с черными
сторожевыми статуями на кровле. Он шел Мойкою, окруженный стенами, словно
это было продолжение коридора в Демутовой гостинице; однажды вышел он на
Царицын Луг. Царицын Луг был пустынею. Впервые он увидел и понял, не
подумав, что города построены на пустом месте и окружены пустынями. Голова
у него закружилась. Впереди, за однообразным полем, была Нева, обложенная
камнем, медленная и тоже пустынная. Все было однообразно, стройно и
пустынно в этом городе.
Забор из чугунных кольев окружал Летний сад. Зелень была влажная:
Нева, невидимая из-за деревьев, здесь присутствовала. Статуи стояли.
Гуляли дети, нимало его не занимавшие. Он выходил к Лебяжьему мосту. В
канаве, выгибая шеи, плавали еще два лебедя, старые и грязные. Пустынный
замок, похожий на неприступную крепость, стоял на острове, со всех сторон
окруженный каналом; признаков жизни в нем не было. Он узнал от гуляющего
старика, что это Михайловский замок, в котором жил и скончался десять лет
назад император Павел. Он знал, что император был убит. По рассказам отца,
император встретил Александра, когда он был еще младенцем, и разбранил.
- Вас, сударь, тогда еще на свете не было, - сказал старик, заметя его
задумчивость.
- Нет, был, - сказал он упрямо и пошел дальше. В Москве от всего было
далеко; здесь все было близко, ближе, чем он представлял себе ранее.
В этот вечер он рано улегся и не захотел разговаривать с дядею; а
когда тот окликнул его, закрыл глаза и притворился спящим.
[226]
Ночью он прислушивался к петербургским звукам: не было трещоток ночных
сторожей, ни говора запоздалых прохожих, чьи-то шаги внизу звучали по
плитам. Он заглянул в окно: ночь была светла; поздний гуляка возвращался
домой, и плиты звучали под его шагами. В соседней комнате заворочался и
закряхтел дядя Василий Львович, не так, как отец, ворчливее и громче. Он
внезапно обрадовался его соседству.
7
Вскоре дядя познакомил его с двумя будущими товарищами, Ломоносовым и
Гурьевым.
- Вот тебе, друг мой, сопутники в лицею, - сказал он и, предоставив
отроков самим себе, упорхнул.
Они посмотрели друг на друга.
Ломоносов был белокурый, любезный и очень ловкий. Поклон его Василью
Львовичу был непринужденный. Он часто улыбался. Гурьев был томный, пухлый.
Они с удивлением посмотрели на Александра, а он на них исподлобья. Они
заговорили по-французски, он тоже. Ломоносова, в числе семи, переводили в
лицей из Московского университетского пансиона, и он говорил о своих
товарищах: мы, московские. Он нарочно говорил Гурьеву, с которым был уже
ранее знаком, полузагадками:
- Ты помнишь, что я тебе говорил о Данзасе?
И оба смеялись.
Гурьев спросил Александра, кто его рекомендует в лицей.
Александр немного смутился. Он понимал и значение своего визита к
Дмитриеву и все, что дядя говорил ему о Голицыне и Разумовском, но он
решительно не знал, кто же, наконец, ему покровительствует, и старался об
этом не думать. Отцовская гордость в нем заговорила. Он вспомнил косой
взгляд Сергея Львовича, когда тот говорил с ним о Дмитриеве.
- Никто, - сказал он.
Оба удивились и вдруг замолчали.
- А меня великий князь Константин, - сказал Гурьев, - он мой крестный.
Потом они вдруг стали прыгать через стулья, погнались друг за другом,
не замечая его, сунулись
[227]
в комнату Анны Николаевны и, занятые собою, быстро простились и ушли.
Александр иначе представлял себе новых товарищей. Ему вдруг стало жаль
тех унылых послушников в монастырских одеждах, среди которых он готовился
жить у иезуитов. Этот холод, равнодушие, быстрота новых товарищей смутили
его. Он чувствовал втайне обиду, хотя его никто не обижал.
8
Лето неприметно кончалось. Уже зелень в Летнем саду стала скучной и
пыльной. Вялые желтые листья кое-где виднелись. Наступил август. Лето было
в этом году бурное, с частой грозой. Мостовая в одно мгновенье белела от
града, точно покрытая снегом. Александр был избран кандидатом в лицей;
весть эту привез утром все тот же Тургенев. Дядя, оборотясь к Александру,
сказал ему кратко:
- Ты кандидат.
Предстояло представиться министру, а на восьмое августа были назначены
экзамены; кандидаты, которые не успели прибыть, должны были явиться
двенадцатого и самое позднее восемнадцатого августа.
Как только Тургенев уехал, Василий Львович, сидя за чашкою шоколада,
захотел проверить познания племянника.
Грамматическое познание русского языка и логику спрашивал он по
сочинениям Шишкова.
- То же ли самое, друг мой, меч и мяч? - спросил он.
Александр изумился. Он прекрасно знал, что такое мяч. Дядя был доволен
его ответом.
- Очень хорошо. А вот Шишков, друг мой, полагает их во всем
одинаковыми: оба от глагола мечу, метать, поелику употребление их состоит
в сем действии. Экая дичь! - ""
- А что, друг мой, ты можешь сказать об общих свойствах тел? - спросил
дядя, с удивлением глядя в расписание.
Ответ племянника удовлетворил его краткостью и точностью. Тела были
твердые, текучие и газообразные. Василий Львович убедился с удивлением,
что влагал совсем иной, неуместный смысл в понятие свойства тел.
[228]
По начальным основаниям географии дядя спросил Александра, какая самая
славная река во Франции и точно ли исток Волги так ничтожен, как об этом
говорят, а также из какого уезда Тверской губернии она вытекает. Василий
Львович помнил эти места по своему пребыванию в Осташковском уезде в
бытность его гвардейцем. По истории спросил он об Александре Великом. По
арифметике Василий Львович не проверял племянника. Ответ, что знает до
тройного правила, успокоил его. Как и все люди среднего возраста, он не
помнил ни одного арифметического правила. Изливающиеся и вновь тщетно
наполняемые водоемы, а также торгашеский дележ доходов вызывали в нем
отвращение. Кроме того, он продиктовал Александру по-русски и
по-французски два катреня своих стихов, чтобы посмотреть, силен ли он в
грамоте. Оба катреня Александр написал свободно и легко, без приказных
крюков и утолщений; перо летало, и почерк был хоть небрежен, но правилен.
Зато наделал тьму ошибок против правописания. И в ошибках и в почерке
сказался ученик Монфора.
Дядя решил, что лучше ему сказаться запоздавшим и явиться двенадцатого
августа. Экзамены в новом их понятии, данном Сперанским, пугали его своею
неопределенностью.
9
В день представления министру Василий Львович встал засветло. Дюжий
камердинер ждал его с щипцами, завернул его, как в тогу, в пудермантель и
стал завивать. Наконец дядя опрыскал жабо, взбил его слегка, так что оно
стало еще более воздушным, и, внимательно окинув взглядом племянника,
точно в первый раз видел, велел его причесать. Камердинер дядин был угрюм
и неразговорчив. Помолчав, он сказал Александру:
- Вам щипцов не требуется. От натуры все завито, - прошелся щеткою по
плечам и обдернул жилет.
Александр с любопытством посмотрелся в зеркало, и оба отправились. На
пороге дядя вдруг остановил его.
- Александр, - сказал он ему, - главное, не будь мешковат.
Александр, который думал, что строен и выступает непринужденно, тотчас
запнулся.
[229]
Дядя огорчился.
- В свете, друг мой, походка значит многое, если не все. На тебя
смотрят тысячи глаз, твой карьер может открыться и не открыться, а ты
проходишь легко и свободно. В противном случае ты пропал.
И кособрюхий Василий Львович легко и свободно прошел в двери.
По дороге он дал еще один совет Александру: не пускать петуха. Голос у
Александра ломался.
Представление министру длилось одно мгновение, но они с толпою
кандидатов, сопровождаемых родными и воспитателями, дожидались министра в
его приемной зале добрых два часа: Разумовский поздно спал. Александр был
как в тумане: ранний час, длинная зала, множество сверстников поразили
его. Дядя познакомил его между тем с каким-то новым товарищем, который
тоже, казалось, был смущен и, посмотрев на Александра туманным взглядом,
надолго задержал его руку в своей.
Наконец важный миг наступил: его вызвал чиновник, и он предстал перед
министром, едва посмотревшим на него. Потом все смешалось, все спустились
вниз, где грузный швейцар с булавою отдал им приветствие, - и судьба его
была решена.
Ему казалось, что все заняло десять минут, никак не более, а между тем
они опоздали к обеду.
Дядя ворчал:
- Свет, друг мой, ни в чем не переменился. Ночь напролет, верно,
играл, а утром, созвав к себе людей почтенных, спит. Заедем, друг мой, в
кондитерскую лавку - мочи нет как голоден. Хоть шоколату выпьешь. Все они
таковы: сына в крепость посадил, из-за отца его дед твой сидел в крепости.
Это у них в крови. Твой дед исполнял свой долг, а певчим, точно, не был.
Выпив шоколаду в лавке, дядя поуспокоился.
- Гора с плеч, - сказал он. - Экзамены, полагаю, пустая форма. Надо
тебе написать домой, родителям, что принят в лицей.
10
И в самом деле, экзамен, который он держал двенадцатого августа,
длился всего несколько минут: все уже было решено.
[230]
Запоздали, кроме Александра, трое: Есаков - смуглый и тщедушный, все
время беззвучно что-то лепетавший, видимо повторявший правила; белый,
пухлый Корф и Гурьев, которого Александр уже знал. Их поодиночке вызывал
чиновник в небольшую комнату, где за столом сидели министр и несколько
чиновников, по всей вероятности профессоры. Дворец Разумовского на сей раз
показался Александру сырым, неконченным зданием, вовсе не таким
великолепным, он сам - скучным и старым. Чиновник, наглухо застегнутый,
бесшумной тенью скользил по комнате и, изгибаясь, что-то говорил шепотом
на ухо министру, который ничего не отвечал. Он пристально смотрел на
отделку своих ногтей и только однажды рассеянно приложил к глазам лорнет и
улыбнулся. Александру велели что-то прочесть. Маленький, немолодой уже
француз, сидевший за столом, спросил с живостью, какого французского поэта
знает он лучше всего, и, получив ответ: Вольтера, улыбнулся с
неудовольствием.
Спустя два дня министерский сторож принес форменный пакет, в котором
было извещение, что Александр Пушкин принят за № 14 в Императорский лицей.
Ему надлежало явиться на квартиру директора для обмундирования.
Дядя был доволен.
- Брата твоего директора я очень знаю: помогает Николаю Михайловичу
читать все эти грамоты, летописи и родословия. Труд адский. Я встречал
его. Молчалив, но полезен. Поклонись от меня своему директору.
У директора встретил он товарищей, которых видел мельком и как бы в
тумане на приеме и экзамене у Разумовского. Сын директора, мальчик его
лет, который также поступал в лицей, играл роль хозяина, встречал,
провожал и знакомил всех.
Просторная комната поразила его наготою: мебель самая необходимая, на
