нас, представителей пролетариата, обязательным во всей нашей политической
деятельности говорить правду. Но мы считаем вполне уместным сослаться здесь
на речь г. прокурора. Профессиональный обвинитель, чиновник враждебного нам
правительства, признал, что мы своими заявлениями и речами дали ему "без
боя" материал обвинения - обвинения, а не защиты - и назвал перед лицом
суда наши показания правдивыми и искренними.
Правдивость и искренность - это качества, которых не только политические
враги, но и профессиональные хвалители никогда не приписывали графу Витте.
В чем же собственно состояли неточные и вымышленные сведения, данные на
суде? В опровержение их граф Витте считает себя "вынужденным", прежде
всего, заявить: "Организация Совета Рабочих Депутатов и всех других союзов,
имевших революционные цели, равно как устройство ими всех забастовок и
доведения (?) рабочих масс до высшей революционной экзальтации -
совершилось (?) до 18 октября, когда я не стоял непосредственно у власти и,
главным образом, - когда я находился в Америке".
Мы не знаем, какие наши показания должны быть опровергнуты этими строками.
Мы установили на суде, что Совет организовался 13 октября. Мы считаем
достаточно известным, что граф Витте стал у власти 18 октября. Мы,
совместно со свидетелями, выяснили, - и это признал г. прокурор в своей
речи, - что то настроение, которое граф Витте называет революционной
экзальтацией, пропитывало массы задолго до возникновения Совета. Ведь это
именно то, что, повидимому, нужно графу Витте. Наконец, в наших объяснениях
мы не ставили ни в какую связь революционное развитие многомиллионного
класса с такими - смеем сказать - исторически ничтожными обстоятельствами,
как пребывание господина Витте в Америке, его передвижение в Бьерке и,
наконец, его вступление на пост премьера. В частности, мы не ставили ни в
какую зависимость от планов и намерений графа Витте развитие октябрьской
железнодорожной забастовки, сыгравшей решающую роль, хотя граф в своей
борьбе за власть явно и открыто спекулировал на развитии "смуты" и,
принимая 11 октября руководителей железнодорожной стачки, называл их
"лучшими силами страны". Это, разумеется, не помешало ему в декабре
расстреливать их без суда.
Далее граф Витте говорит: "Носаря-Хрусталева я в жизни не знал, никогда его
не видал и не имел никакого желания его видеть". Никто из подсудимых или
свидетелей и не говорил, - ни "в видах защиты", ни в других видах, - что
граф Витте знал когда-либо в жизни Хрусталева, находился с ним в сношениях
или хотя бы только видел его. Правда, один свидетель из среды либерального
общества упомянул с чужих слов о выраженном будто бы графом Витте желании
познакомиться с тогдашним председателем Совета Рабочих Депутатов. Но никто
из нас, подсудимых, не придал этому сообщению никакого значения и не
упомянул о нем в ходе процесса ни одним словом. Что же опровергает граф
Витте?
"Совет Рабочих, - пишет граф в четвертом пункте своего опровержения, - был
арестован и предан в руки правосудия, когда я был председателем совета
министров, и тогда, когда правительством по совокупности обстоятельств,
которые в то время переживал город Петербург, это было признано
своевременным". Что Совет Рабочих Депутатов был "предан в руки правосудия",
как выражается граф Витте, в то время, когда автор "письма" был
председателем совета министров, этого факта мы не имели ни причины, ни
возможности опровергать. День ареста - 3 декабря 1905 года - был достаточно
хорошо известен суду. Равным образом, мы не только не отрицали, что
правительство арестовало нас лишь тогда, когда признало это
"своевременным", но, наоборот, настойчиво доказывали на суде, что власть,
знавшая о Совете с самого его возникновения и считавшая в течение почти
двух месяцев несвоевременным предавать его в так называемые руки
правосудия, сделала это лишь по исследовании "совокупности обстоятельств",
имевших для ее борьбы за существование крайне важное политическое значение,
но не имевших никакого отношения к вопросам уголовного права. Это значит,
что власть не судила нас, - она боролась с нами на равных правах.
"Что касается вопроса, - говорит далее "письмо", - правильно ли тогда
действовало правительство или нет, то этот вопрос может быть обсужден
беспристрастно впоследствии, когда улягутся страсти и выяснятся все
обстоятельства". Но ведь это опять-таки не опровержение, а подтверждение
нашей основной точки зрения. В двух словах она сводится к тому, что борьба
между Советом и официальной властью не есть вопрос права, что тут нет места
суду, если не считать суда истории, что тот суд, который судил нас, был
органом одной из заинтересованных сторон. Граф Витте говорит, что самый
вопрос о том, правильно или неправильно поступило правительство, арестовав
и предав нас "в руки правосудия", может быть беспристрастно решен лишь
впоследствии, когда улягутся страсти. Таким образом, граф Витте отказывает
тому суду, который над нами состоялся, в праве считаться судом
беспристрастным. Большего мы, разумеется, не можем требовать от главы
правительства, предавшего нас в руки этого суда.
Теперь приведем пропущенный нами третий пункт "письма", наиболее важный с
фактической стороны и единственный, из четырех, опровергающий, а не
подтверждающий наши объяснения на суде.
Граф Витте категорически заявляет, что "с Советом Рабочих никогда ни в
каких сношениях, ни официальных, ни частных, не находился". На суде мы,
действительно, говорили, что граф Витте дважды принимал официальную
депутацию Совета, что он, по ее настоянию, распорядился о немедленном
освобождении трех арестованных членов Совета, что он дал второй депутации
письмо к градоначальнику. Граф Витте кратко и определенно говорит: "я не
имел ни официальных, ни частных сношений с Советом". Что мы можем сказать
по этому поводу? Немногое.
Мы, бывшие члены Совета Рабочих Депутатов, ныне приговоренные
правительственным судом к лишению всех прав состояния, торжественно
заявляем перед лицом страны: граф Витте говорит неправду.
Мы не знаем, говорит ли он это "в видах защиты", - но он отрицает то, что
было, и говорит неправду.
Собрание в несколько сот человек постановляет отправить депутацию к графу
Витте, чтобы настоять на освобождении арестованных членов Совета. Депутация
эта из трех лиц возвращается в то же заседание и делает подробный доклад.
Вскоре возвращаются и члены Совета, освобожденные по распоряжению графа
Витте. Все время ведется протокол. Черновые записи этого протокола, в
качестве вещественного доказательства, оглашаются на суде. Во второй раз
депутация отправляется к графу по поводу устройства траурного шествия с
заявлением: "Совет Рабочих Депутатов устраивает похороны убитых товарищей,
за порядком наблюдает сам Совет, войска и полиция должны быть убраны с
пути". Граф Витте в присутствии депутации ведет переговоры по телефону с
генералом Треповым, затем дает депутатам на руки письмо к градоначальнику.
Исполнительный Комитет постановляет не вступать в переговоры с
градоначальником и, не распечатывая письма, возвращает его гр. Витте*. Все
это видно из черновых протоколов Совета. Все это оповещалось своевременно в
газетах. Члены депутации находятся сейчас среди нас, подписавшихся под этим
письмом. Мы не знаем, как еще можно доказать факты, которые граф Витте
имеет смелость отрицать.
/* Подробное изложение всех этих эпизодов имеется в истории Совета, а также
в стенографическом отчете о процессе. Книги эти в ближайшем будущем выйдут
в свет./
В бытность свою премьером граф Витте очень часто опровергал "неточные"
сообщения на свой счет, но он ни разу не выступил с опровержением газетных
сообщений об его сношениях с Советом. Наконец, об этих сношениях
определенно говорит обвинительный акт по нашему делу. Граф Витте должен
был, в интересах правосудия, выступить с опровержением прежде, чем процесс
начался. Но граф Витте предпочел выждать, когда процесс закончился. Это его
дело. Мы же, со своей стороны, выражаем свою глубокую уверенность в том,
что, если бы описанные выше факты и не могли быть установлены с такой
несомненностью, с какой они были установлены на суде, нам было бы
достаточно теперь противопоставить наше утверждение утверждению графа
Витте, - и нам поверили бы не только те массы, которые знают нас и
сочувствуют нам, но и те единицы, которые стоят за графом Витте и которые
знают его...
Каковы бы ни были цели и мотивы опровержения графа Витте, каким бы
неосторожным оно ни казалось, оно появилось очень своевременно, как
последний удар кисти, чтобы вполне дорисовать облик правительственной
власти, лицом к лицу с которой стоял Совет в те дни. Мы позволим себе
остановиться на этом облике в нескольких словах.
Граф Витте подчеркивает тот факт, что именно он передал нас в руки
правосудия. Дата этой исторической заслуги, как мы уже сказали выше, 3
декабря 1905 г. После того мы прошли через руки охранного отделения, затем
через руки жандармского управления и далее предстали пред лицом суда.
На суде фигурировали, в качестве свидетелей, два чиновника охранного
отделения. На вопрос, не готовился ли в Петербурге погром осенью прошлого
года, они самым решительным образом ответили: нет, и заявили, что не видали
ни одного листка, призывавшего к погромам. А, между тем, бывший директор
департамента полиции, действительный статский советник Лопухин*348,
свидетельствует, что погромные прокламации печатались в то время именно в
охранном отделении. Таков первый этап правосудия, которому передал нас граф
Витте.
Далее, на суде фигурировали жандармские офицеры, ведшие дознание по делу
Совета. По их собственным словам, первоисточником их расследования по
вопросу о расхищении депутатами денежных сумм, послужили анонимные
черносотенные листки. Г. прокурор назвал эти листки лживыми и
клеветническими. И что же? Действительный статский советник Лопухин
свидетельствует, что эти лживые и клеветнические листки печатались в том
самом жандармском управлении, которое вело дознание по делу Совета.
Таков второй этап на пути правосудия.
Когда мы, через 10 месяцев, оказались перед лицом суда, этот последний
позволил нам выяснить все то, что в основных чертах было известно и до
суда; но как только мы сделали попытку доказать, что пред нами в то время
не было никакой правительственной власти, что наиболее активные органы ее
превратились в контр-революционные сообщества, попиравшие не только
писанные законы, но и все законы человеческой морали, что наиболее
доверенные элементы правительственного персонала составляли
централизованную организацию всероссийских погромов, что Совет Рабочих
Депутатов по существу выполнял задачи национальной обороны, - когда с этой
целью мы потребовали приобщения к делу ставшего, благодаря нашему процессу,
известным письма Лопухина и, главное, допроса самого Лопухина, в качестве
свидетеля, суд, не стесняясь соображениями права, властной рукой закрыл нам
уста. Таков третий этап правосудия.
И, наконец, когда дело доведено до конца, когда приговор произнесен,
выступает граф Витте и делает попытку очернить своих политических врагов,
которых он, повидимому, считает окончательно поверженными. С такой же
решительностью, с какою чиновники охранного отделения уверяли, что не
видали ни одного погромного листка, граф Витте утверждает, что не имел
никаких сношений с Советом Рабочих Депутатов. С такой же решительностью и с
такой же правдивостью!
Мы спокойно оглядываемся на эти четыре ступени официального суда над нами.
Представители власти лишили нас "всех прав" и отправляют нас в ссылку. Но
они не могут, они бессильны лишить нас права на доверие пролетариата и всех
честных сограждан. По нашему делу, как и по всем другим вопросам нашего
национального бытия, последнее слово скажет народ. С полным доверием мы
аппелируем к его совести.
Петр Злыднев, Михаил Киселевич*349, Николай Немцев*350 (члены депутации,
