на ту, якобы конституционную почву, которой в действительности не было,
которая существовала только в воображении кадетов. Но, оставаясь на своей
революционной позиции, социал-демократия не могла в этот период не сделать
Думу центром агитации. Кадеты надеялись, что они так долго будут повторять,
будто Дума имеет власть, что им, кадетам, наконец, поверят в этом и
передадут частицу власти. Социал-демократия не могла не обличать эту
наивнейшую тактику, мнимая практичность которой состоит в том, что она
считается (да и то очень плохо) с логикой Трепова и совершенно игнорирует
логику революции.
Социал-демократия не могла не видеть, что вопросы революции будут решены не
в Думе и не Думой, - и она, вопреки требованиям кадетов, не могла это
скрывать от народа. Забота об единстве думских решений никоим образом не
могла связывать социал-демократию. Ее задача - единство классовой борьбы,
единство революционного движения, но не единство думских голосований. Более
того, именно во имя единства революционной борьбы социал-демократия должна
была вносить раскол между правым и левым крылом Думы. Для того, чтобы
объединить все пробужденные Думой слои вокруг лозунгов революции, т.-е.
фактически вокруг пролетариата, социал-демократия не могла не вести в Думе,
и главное вокруг Думы, совершенно самостоятельной политики,
противопоставляя ограниченным лозунгам кадетов те радикальные требования,
за которые пролетариат боролся в октябре, ноябре и декабре.
Социал-демократия должна была координировать свою деятельность с
деятельностью Думы, но она не могла подчинить свои лозунги лозунгам Думы.
Социал-демократия должна поддерживать Думу, требовали кадеты. Бесспорно,
отвечаем мы, но как? Единственная поддержка, которую она могла оказать,
состоит в том, чтоб собирать вокруг Думы внимание народных масс,
договаривать то, чего не договорила Дума, подхватывать половинчатые
требования Думы, придавать им революционно-демократический характер - и,
таким образом, давать Думе возможность не только в своей полемике с
министрами, но и в своей борьбе со старым политическим строем - опереться
на народные массы. В какой мере и какие элементы Думы захотят и сумеют
воспользоваться этой возможностью, - это никогда не зависит от нас. Если
для того, чтоб объединить всю Думу вокруг демократических лозунгов,
достаточно выказать хороший тон и такт, мы должны, конечно, постараться
проявить хороший тон и такт. Но опыт говорит, что этих качеств совершенно
недостаточно.
Дума в лице своего большинства естественно выдвинула требование кадетского
министерства, - требование несомненно прогрессивное, и, если бы оно
осуществилось, это пошло бы нам только на пользу. Должна ли была
социал-демократия поддержать это требование? Конечно: социал-демократия
поддерживает все прогрессивные требования. Но как? Разумеется, не голым
повторением либеральных лозунгов; наша поддержка имеет всегда более сложный
и более обязывающий характер.
Трудность осуществления кадетского министерства была не в лицах, а в
программе. Ни Милюков, ни Муромцев*324, ни Петрункевич, ни Ковалевский не
могут быть приняты за вандалов даже в Петергофе. Мог бы еще возбудить
сомнение штуттгартский изгнанник, бывший революционер Петр Струве, - но он
играет теперь в политике столь незаметную роль, что вряд ли даже возникал
вопрос о вручении ему портфеля. В крайнем случае, его можно было бы
назначить директором публичной библиотеки или хранителем национальных
музеев без обязательства являться ко двору.
Трудность, повторяем, была не в лицах, а в программе. Обновление Думы на
основе всеобщих выборов, отчуждение всех помещичьих земель, свобода прессы
и собраний, суд присяжных по всем политическим делам, - вот требования, с
которыми Петергоф не хотел мириться. Мы должны были развить вокруг этих
именно требований, в отчетливой демократической форме, самую широкую
агитацию в массах, - и, таким образом, с одной стороны, затруднить кадетам
сделку на каких-нибудь мизерных основаниях, а с другой стороны, дать им
возможность опереться на народные требования в своих переговорах с
Петергофом.
Но сделать нашим прямым лозунгом призвание к власти думского, т.-е.
кадетского, министерства, мы не могли, ибо это значило бы взять на себя
перед рабочими массами ответственность за политику будущего министерства.
Если сегодня мы требуем кадетского министерства только потому, что оно
лучше горемыкинского, то не приведет ли нас политическая логика к тому, что
завтра мы будем поддерживать все шаги этого министерства - только для того,
чтобы оно не уступило своего места министерству Столыпина?
Так или иначе, Петергоф оборвал переговоры, Столыпин разогнал Думу и
объявил Петербург на положении чрезвычайной охраны. Абсолютизм хочет
отвоевать у истории свои "сто дней"*325.
Думский период революции закончен.
III
2 декабря министерство Витте закрыло в Петербурге 8 газет, а 3 декабря
арестовало Совет Рабочих Депутатов. Либералы обвиняли нас в том, что мы
своим агитационным неистовством вызвали реакцию и подкопали то, что сами
создали. Мы обвиняли их в близорукости, доказывая им, что атака реакции
была объективно неизбежна, а наше агитационное "неистовство" диктовалось
необходимостью подготовить массы к этой неизбежной атаке. Либералы отвечали
нам, что мы хотим наши тактические ошибки навязать истории.
Но вот либеральная Дума сменила рабочий Совет. В тактике Думы не было и
тени неистовства. Дума имела во главе своей безупречного цензора
конституционных нравов, г. Муромцева, который с непримиримостью, достойной
более серьезного дела, поддерживал в ней атмосферу парламентского гипноза.
Статьи официальных кадетских газет писались не иначе, как в белых
перчатках.
9 июля министерство Столыпина*326 закрыло 7 газет, разогнало Думу и ввело
чрезвычайную охрану. Либеральные политики уклоняются от ответа на вопрос:
нужно ли искать причину этой новой атаки реакции в тактических ошибках
кадетов или в объективном развитии политических отношений? Но если кадеты и
сошлются на объективное развитие, мы им скажем: вы все же виноваты, ибо в
то время, как мы это объективное развитие отношений предвидели и на этом
предвидении приглашали вас строить вашу тактику, вы оставались слепы или
добровольно закрывали глаза.
Кадеты утверждали, что революционная тактика исчерпала себя, что
политическая борьба должна быть отныне локализирована в стенах Думы. И вот,
логика думской борьбы привела к упразднению Думы и поставила кадетов лицом
к лицу с вопросами революционной тактики. Кадеты обвиняли нас в том, что
вместо реальной поддержки реально существующей Думы, мы готовим массы к
какому-то фантастическому "выступлению". И вот, накануне роспуска Думы
кадетский официоз не нашел другого ответа пред лицом напиравшей реакции,
как пригрозить ей "трубными звуками" народного восстания.
Кадеты обвиняют нас в якобинской попытке подорвать государственные финансы.
И вот, логикой политической борьбы они были вынуждены в июле выпустить
воззвание, которое есть ничто иное, как бледная копия "якобинского"
манифеста, выпущенного нами в декабре.
Кадеты порицали наш метод захвата прав. Революционной силе пролетариата они
противопоставляли нравственный авторитет нации, Рабочему Совету -
Государственную Думу. И вот, в то время, как наш "финансовый" манифест, под
моральным давлением Совета, напечатала вся либеральная пресса, - выборгское
воззвание, несмотря на весь авторитет Думы, появляется исключительно
подпольным путем. Это воззвание печатаем мы, партия революции, и применяем
для этой цели тот самый метод захвата, который кадеты так жестоко осудили.
В октябре и ноябре мы, опираясь на силу пролетариата, пользовались свободой
прессы, собраний и союзов. В мае и июне Дума оказалась не в силах
обеспечить за нами эти права.
И, наконец, скажем мы, если декабрьская реакция в своей бешеной попытке
восстановить все утерянные позиции не снесла либеральной партии с ее
собраниями и с ее прессой, то это потому, что она встретила революционный
пролетариат на своем пути. Не думают ли либералы, что реакция нашла бы в
самой себе сдерживающие начала, если бы рабочие не оказали ей мужественного
сопротивления? Не думают ли кадеты, что правительство, еще в октябре
разочаровавшееся в выгодах либеральной политики, утруждало бы себя созывом
Государственной Думы, если б в декабре пролетариат снова не восстал против
самодержавного режима?
Если правительство стояло в нерешительности пред Думой 2 1/2 месяца, то не
потому, что его заворожила корректность г. Муромцева, а потому, что оно
страшилось повторения декабрьских событий.
Мы утверждаем: Государственной Думы не было бы, если б не было рабочего
Совета. Наоборот, Дума оказалась не в силах создать условия существования
не только для Совета, но и для самой себя.
IV
Дума упразднена. Но не упразднена ни одна из тех огромных задач, которые
собиралась разрешить Дума. Разгон Думы поставил вопрос о путях и методах
дальнейшей борьбы. Если из предшествующего сопоставления нашей тактики и
тактики кадетов следует какой-нибудь вывод, так это, надеемся, тот, что их
тактику приходится менять на нашу. Мы попрежнему опираемся на развитие
революции и считаем, что независимая политика пролетариата является самым
могучим двигателем этого развития.
В манифесте своего декабрьского выступления пролетариат поставил своей
целью - вырвать власть из рук бюрократической монархии. Героическая попытка
пролетариата разбилась о сопротивление армии. Благодаря опыту Думы, задача
декабрьского пролетарского восстания стала теперь, в той или иной степени,
задачей народных масс. Как и в декабре, армия является непосредственным
препятствием к переходу власти в руки народа; как и в декабре, вопрос о
настроении армии должен быть поставлен в практической форме народного
выступления.
Такое выступление естественнее всего приурочить к моменту роспуска Думы.
Удалив народных представителей из Таврического дворца, абсолютизм
беспощадно раздавил иллюзию насчет мирного перехода власти к народу путем
конституционного соглашения. Он снова предстал пред народом во всей своей
отвратительной самодержавной наготе, - и то отношение, которое он вызвал к
себе, лучше всего покрывается лассалевскими словами: "Рукой за горло его и
коленом на грудь!".
Крестьянские массы верили в Думу, или, по крайней мере, в добрые намерения
трудовой группы*327. Разгон Думы является достаточным поводом, чтоб
попытаться их поднять. Буржуазные элементы города оскорблены в лице
конституционных демократов. Пролетариат не нуждается в доверии к Думе, ибо
его достаточно толкает вперед ненависть к абсолютизму. Армия, сдерживаемая
еще отчасти механизмом дисциплины, оказывается неизбежно в замешательстве
пред властью, которая разделилась на ся. Общественное возбуждение достигло
кульминации. Все это заставляет думать, что разгон Думы является наиболее
благоприятным моментом для того, чтоб снова поставить вопрос: на чьей
стороне армия?
...На чьей стороне армия? - написали мы, и последние буквы этого вопроса
нам пришлось дописывать под отдаленные раскаты свеаборгской
канонады...*328.
Можно жалеть, что Петербург, на который устремлены взоры всей страны, не
взял на себя энергичной инициативы, - и во всяком случае нельзя допустить,
чтоб свеаборгское восстание осталось без отклика в столицах, а затем и в
провинции.
Но разыграется ли борьба сейчас или же свеаборгское восстание будет
подавлено и революция выберет другой пункт отправления, - несомненно, во
всяком случае, что мы снова стоим накануне великих событий.
Под каким же лозунгом вступит наша партия в бой?
Несомненно, что центральным лозунгом останется созыв Учредительного
Собрания - лозунг, который мы написали на знамени революции, когда не
существовало еще ни одной из нынешних партий. Но в сущности только теперь
лозунг Учредительного Собрания получает в сознании народных масс свой
