внутренней связью и представляют обветшалые учреждения, совершенное
упразднение которых есть вопрос, давно уже поставленный на очередь.
Упразднение ремесленного сословия предуказано Высочайшей Властью еще в 1870
г., и сословные ремесленные общества за постепенным их закрытием
сохранились ныне не более, как в 30 или 35 городах; купеческие сословные
общества тоже существуют в очень немногих лишь крупных центрах и состоят из
лиц, приобретающих это звание путем выборки торговых и сословных документов
и утрачивающих его с прекращением уплаты торговых пошлин. Таким образом, на
деле сословный строй в городах не имеет почти никакого* значения, и все
отношения - и экономические, и бытовые - городского населения покоятся на
иных совершенно началах... Таким образом, - заключает автор, - в случае
производства выборов на сословном начале, интересы населения получили бы
крайне неодинаковое по разным местностям и весьма неравномерное выражение и
притом в искусственных, установленных законом соотношениях, а не в том
виде, в каком соотношение этих интересов имеет место в действительной
жизни"**.
/* Совет министров смягчает: "сколько-нибудь крепкого значения" (стр. 32)./
/** "Материалы", стр. 128 и сл./
Эта реалистическая, мы сказали бы, историко-материалистическая аргументация
звучит чрезвычайно необычно в документе столь высокого официального
значения, и мы вполне сочувствуем совету министров, который нашел нужным
смягчить ее наиболее колющие казенный глаз очертания. Но и за всем тем
совет министров, "согласно с мнением гофмейстера Булыгина, признает
предположение о производстве выборов по сословиям, при современных условиях
общественного строя России, более нежели неудобным и несправедливым" (там
же, стр. 33).
V. Основы представительства. - Имущественный ценз
Но если не сословия, то что же?
"Не остается иного выхода, - выразительно говорит "Мемория" совета, - как
обратиться к производству выборов на основаниях всесословных". Всеобщее
избирательное право отвергается, однако, самым категорическим образом. Его
несоответствие "самобытному" стилю Государственной Думы настолько очевидно,
что ни "Соображения", ни "Мемория" почти не утруждают себя аргументацией.
Нельзя же, в самом деле, счесть доводами ссылку на протяженность России или
на то, что всеобщие выборы создают благоприятную почву для преследования
"партийных целей, чуждых истинным (полицейско-абсолютистским?) интересам
государства", или, еще лучше, на то, что всеобщее голосование дает в
результате "собирательную посредственность". Собирательная
посредственность! - Этот высокомерный аргумент звучит особенно великолепно
в устах представителя той даровитой, проницательной, испытанной и
доблестной корпорации, которая поставила на дыбы Финляндию, привела в
состояние кипения Польшу, зажгла революционные вышки на Кавказе, ввергла в
состояние анархии всю страну и, наконец, подарила нас позором Порт-Артура,
Мукдена и Цусимы!..
Итак, сословные выборы "более чем неудобны".
Всеобщее избирательное право грозит поставить на место нашей талантливой
бюрократии "собирательную посредственность". Остаются выборы на основе
ценза. Какого именно? Образовательный ценз заключает в себе привлекательные
стороны, ибо "не подлежит сомнению, что человек, получивший образование,
сознательнее, чем необразованный, относится к окружающим его общественным
явлениям"... Но автор проекта и с ним совет министров отдают предпочтение
имущественному цензу, т.-е. "известной материальной обеспеченности, как
условию независимости и устойчивости личных взглядов".
Было бы, разумеется, слишком поверхностно на основании того факта, что в
основу выборов положен высокий имущественный ценз, заключать, что Дума
организована, как рычаг господства имущих, буржуазных классов. Дума
замышлена бюрократией, прежде всего, как рычаг господства бюрократии.
Имущественный ценз тут играет роль своего рода свидетельства об
относительной политической благонадежности. Но роль этого свидетельства
играет все же имущественный ценз, а не что-либо иное.
Самодержавно-полицейское правительство не передает своей власти буржуазии,
но оно допускает к участию в своем хозяйстве искаженное представительство
наиболее богатых классов, как наименее опасных для его существования.
Проникнутая насквозь консервативно-реалистической мудростью аргументация
"Соображений" в пользу имущественного ценза как не надо быть лучше поясняет
нашу мысль.
"Ничто не придает общественной среде такой прочности и способности
противостоять случайным увлечениям, - рассуждает автор записки, гофмейстер
Булыгин, - как наличность в ней более или менее значительного числа
собственников, интересы которых более задеваются всяким нарушением
спокойного течения общественной и государственной жизни. То уже
обстоятельство, что собственник наглядно ощущает повышение или понижение
упадающих на его недвижимость или предприятие прямых налогов, побуждает его
сознательнее и осторожнее относиться к развитию государственного хозяйства
и степени требований, к государству предъявляемых. При этом положении
собственника в нем складывается тот правильный консерватизм, который
обеспечивает спокойное и планомерное развитие государства и составляет
истинную его силу. Понятно, - заключает автор, - что в этой именно среде
собственников, государства и правительства ищут, прежде всего, прочных
оснований для народных выборов" (там же, стр. 141 и сл.).
Итак, критерием гражданской зрелости поставлен "размер владеемого
капитала". За основу гофмейстер Булыгин предложил принять ту цензовую
систему, которая служила для земских выборов по положению о земских
учреждениях 1864 г. и которая была отменена сословной системой 1890 г.*150.
С своей стороны, совет министров, выбирая между этими двумя системами,
высказывается за первую, отмечая, что "сверх прочих достоинств, она имеет и
то несомненное преимущество, что вокруг нее... сложились симпатии весьма
широких слоев местных деятелей, и возвращение к избирательной системе 1864
г. составляет едва ли не общее место во всех ходатайствах земских
учреждений, относившихся (надо понимать: ходатайствах) к вопросу о
преобразовании земского представительства... Обстоятельство же это, -
рассуждает совет, - не может быть оставляемо без внимания при таком
преобразовании, которое рассчитано, между прочим (!), и на успокоение
общественного мнения"... (стр. 46).
Это последнее соображение официального оптимизма не оправдалось в числе
многих других соображений. Совет министров опоздал: даже
либерально-оппозиционная мысль, которую он имеет в виду, перейдя от
Земского Собора к Учредительному Собранию, поставила на место ходатайств о
восстановлении ценза 1864 года требование всеобщего избирательного права.
Впрочем, сам автор проекта не питал, повидимому, этих официальных иллюзий.
Напротив, он предвидит многочисленные возражения, которые будут сделаны
против положения 64 г. и притом не только радикалами, стремящимися насадить
"собирательную посредственность", но и более умеренными течениями, которые
в интересах интеллигенции, не владеющей недвижимой собственностью, будут
предлагать другие виды ценза: образовательный или подоходный. Но гофмейстер
Булыгин решительно полагает, что всякие такого рода проекты должны быть
отвергнуты, по крайней мере, на первое время. Нужно принять за основу
систему, уже испытанную и не давшую разрушительных результатов. "Делать в
этом отношении какие-либо опыты, применяя избирательные системы, не
испытанные еще в условиях нашей общественности, едва ли благоразумно по тем
совершенно непредвиденным последствиям, которые могут оказаться с этою
мерою связанными" (стр. 144).
VI. Представительство крестьян
Отношение бюрократии, создательницы Государственной Думы, к крестьянству
определялось очень сложными мотивами.
Широкая основная мысль была - опереться на крестьянство. Ведь крестьянство
это и есть тот "народ", который хранит все священные начала и именем
которого творятся хищничество и произвол. Вызвать теперь это крестьянство
сразу из гражданского и политического небытия, раздавить тяжестью его
"консерватизма" крикливую и назойливую оппозицию было бы верхом
государственной мудрости. Но для этого нужна уверенность в том, что мужик
не выдаст, т.-е. не впадет в соблазн и не "уклонится" от упадающих на него
задач. Но где взять эту уверенность?
Правда, г. Трепов, предъявлявший свою парламентскую программу сотруднику
"Биржевых Ведомостей", уверенно заявил, что "сытое крестьянство - важнейшая
опора государственности", - но ведь вся суть в том и состоит, что наше
крестьянство - не сытое.
Гофмейстер Булыгин также свидетельствует в своих "Соображениях" о полной
"надежности этого сословия в политическом отношении", не оговаривая, имеет
ли он в виду крестьянство, как оно есть, или же крестьянство в сытом
состоянии. Да и вообще он бросает свое замечание вскользь, не делая из него
никаких выводов. А совет министров и вовсе опускает в своей "Мемории" эту
аттестацию, которая, повидимому, не кажется ему заслуживающей полного
доверия. И этой недоверчивости не приходится удивляться. Не говоря уже об
инородческом крестьянстве, например, о грузинском, которое выдвинуло смелую
демократическую программу, целый ряд крестьянских обществ внутренних
губерний тревожил за последний год бюрократию политически-оппозиционными
заявлениями. Наконец, аграрные беспорядки! Правда, аграрные беспорядки
далеко не всегда были окрашены политически, и это обстоятельство как бы
само толкало правительство на заманчивый путь: овладеть крестьянским
движением путем земельной реформы и направить его против конституционного
движения "образованных" классов. Это был бы путь цезаристской
анти-дворянской демагогии - путь слишком рискованный, требующий слишком
большой отваги и полной свободы от исторических традиций. Дворянская по
происхождению и тесно связанная с землевладением бюрократия на этот путь не
смеет стать, хотя отдельные реакционные хулиганы и тащут ее в этом
направлении изо всех сил.
В результате сомнений и колебаний правительство остановилось на
компромиссе: Дума должна быть построена так, чтоб чисто-крестьянское
представительство и имущая оппозиция в острых вопросах нейтрализовали друг
друга. "Неумеренные" земельные притязания крестьянской оппозиции
правительство надеется подавлять соединенными голосами
реакционно-дворянского и буржуазно-либерального крыла. Наоборот, в вопросах
конституционных прав и гарантий оно надеется противопоставлять либеральной
оппозиции соединенные голоса реакционеров и крестьянских представителей.
Бюрократия же, опираясь на "без лести преданное" ей крыло Государственной
Думы, будет выступать в роли примирителя, ходить по канату, глотать шпаги,
- словом, проявлять те свои способности, которые помогли ей справиться с
задачей начертания самодержавной конституции.
А для того, чтобы обеспечить за собой такую систему "противовесов",
законодательствующая бюрократия помещает между крестьянством и
Государственной Думой хитрейшей конструкции аппарат искусственного отбора.
Выбирают не члены сельских обществ, а выбранные ими члены волостных сходов.
Волостные сходы выбирают уполномоченных. Уполномоченные выбирают выборщиков
в губернские собрания. Губернские собрания выбирают, наконец, депутатов в
Государственную Думу. Если теперь допустить, что на каждом из этих четырех
этапов, охраняющий "законность" выборов представитель бюрократии положит на
чашу весов только один свой палец, то станет понятным, что этот перст,
возведенный в четвертую степень, может заранее дать солидную уверенность,
что представители крестьян не уклонятся от упадающих на них, по программе
бюрократии, задач. Если бы оказалось, что крестьянство отнюдь не стоит на
высоте "полной надежности в политическом отношении", правительство, прежде
чем позволить крестьянской оппозиции концентрироваться в Государственной
Думе для генеральной кампании, открыло бы против нее дробную борьбу на
