прошлому, который совершенно и абсолютно невозможен за силою
конституционных пергаментов. Речь шла при этом, разумеется, о моральной или
юридической "невозможности". Но абсолютизм смеялся в бороду, справедливо
полагая, что для него довольно одной материальной возможности. И он был
прав.
Кроткие старцы "Вестника Европы", выступившие против тактики бойкота,
привели в пример - о, глубокомыслие, это ты! - прусский конституционный
конфликт конца 50-х и начала 60-х годов прошлого столетия*168, когда
либеральная партия не покидала своего бесславного поста в октроированной
короной палате. Прусская либеральная партия, заседая в своей Думе,
постановляла резолюции, многословно протестовала, демонстрировала свое
бессилие, компрометируя идею представительства и усыпляя массы фикцией
парламентарного режима. Абсолютизм взял все, что ему нужно было, и оставил
на долю народного представительства то, что считал выгодным оставить. А
либеральная партия, стоявшая на своем парламентском посту, лишь облегчала
ему эту работу, прикрывая ее ширмой якобы конституционного порядка.
В 1862 году раздался голос мужественного протеста против конституционного
кретинизма либеральной партии. Это был голос Фердинанда Лассаля*169. Чего
он требовал? Бойкота палаты. Он сказал либералам: вы с вашими
лже-конституционными бирюльками становитесь между народом и его врагами. Вы
маскируете действительные отношения. Вы мешаете накоплению в массах
революционного гнева. Вы тормозите решительную ликвидацию абсолютизма. Но
либеральная буржуазия "мужественно" не внимала голосу слева (на это у нее
всегда хватало мужества!) - она оставалась на своем посту, на посту
предателя интересов свободы - и ей, либеральной буржуазии, Пруссия и
пруссифицированная Германия обязаны своими полуабсолютистскими порядками.
"Всякое политическое дело, - сказал тогда Лассаль, - состоит в высказывании
того, что есть, и с этого начинается. Всякое политическое малодушие состоит
в замалчивании и затушевывании того, что есть".
Теперь попробуйте, г. профессор, стать лицом к народу и во всеуслышание
сказать, что есть.
Государственная Дума есть предумышленное издевательство над народным
представительством. Это народное представительство - без народа.
Государственная Дума вводит представителей имущих классов в переднюю
Государственного Совета. Государственная Дума есть организованная сделка
реакции с имущей оппозицией с целью задушить народную революцию. Дарованное
верхушке избирательное право есть право политического предательства народа.
Вот краткое и точное выражение того, что есть.
Вы этого, конечно, не скажете народу. Но мы скажем. Если же вы попытаетесь
спорить с нами - не на либеральных банкетах, а пред лицом массы - мы вам
покажем, что мы на нашем грубом, резком революционном языке умеем быть
неотразимо убедительны и красноречивы. Мы это покажем, г. профессор!
После того, как будет ясно высказано, что есть, вы можете сделать, что
найдете для себя более выгодным. Вы можете принять сделку или отвергнуть
ее, вступить в переднюю или оставаться с народом на улице. Партия
пролетариата, партия революции, не ответственна пред массами за поведение
либералов. Вы боитесь порвать с Думой, потому что для вас этот
конституционный мираж кажется реальностью в той сухой бесплодной пустыне,
по которой русский либерализм бродит вот уже не первый десяток лет. Если
Дума не будет созвана, где же путь к конституции? - спрашиваете вы себя в
тоске. Для вас вся великая тяжба народа с абсолютизмом сводится к земским
съездам, верноподданническим депутациям, конституционным адресам,
рескриптам, совещаниям и манифестам. Вы ни словом не касаетесь в вашей
статье того глубокого процесса роста сплоченности и революционной
сознательности масс, без которого немыслимы были бы ни последние шаги
либерализма, ни последние шаги монархии. Вам кажется, что раз у царизма
исторгнут манифест, этим самым вам дана возможность стать на почву этого
канцелярского документа, истолковывать его, делать из него выводы и
отстаивать их собственными средствами. Вы призываете защитников свободы
быть "на своем посту" - и вы думаете, что отныне единственным постом для
защитников свободы является Государственная Дума. Я не знаю, существовало
ли для вас революционное движение до 6 августа, но после этого дня оно для
вас раз навсегда перестает существовать.
Революционное движение масс, - вот та мелочь, которую вы упустили в вашем
политическом счете, г. профессор. А между тем и после 6 августа, как и до
этого дня, революционная масса была и остается единственной силой
демократического переворота. Другой силы нет, г. профессор. Как бы вы,
будущие депутаты Государственной Думы, ни были искусны в конституционной
казуистике, стоит только стихнуть революции, и - реакция прогонит вас,
четыреста двадцать "представителей народа", как она это в свое время
сделала в Берлине, Вене и Франкфурте*170, - потому что она призвала вас не
ради ваших прекрасных глаз. Если же революция не стихнет, бюрократия будет
цепляться за вас, как за опору, и если вы действительно попробуете
представить из себя такую опору, - а ваше положение вынудит вас к этому, -
победоносная революция вышвырнет вас на улицу, как она это сделала в 48 г.
с палатой Людовика-Филиппа*171.
Вы предлагаете не смущаться ни голосами справа, ни голосами слева. К
счастью, г. профессор, вам и вашим единомышленникам грозит опасность и
справа и слева.
Революционная масса - единственная сила демократического переворота. Какую
же роль может сыграть в росте революции Государственная Дума, избранная от
верхов при молчаливом попустительстве низов? Она немедленно же станет
тормозом революции, - или попытается стать им. Цензовая партия буржуазного
"порядка" постарается использовать эту организационную базу для того, чтобы
раздавить рабочую революцию и подготовить почву для царистской
контр-революции. Мы не думаем, чтобы вы, г. Милюков, способны были играть
какую-нибудь руководящую роль в деле кровавого подавления
царистско-буржуазным блоком рабочей революции; для этого найдутся другие
люди. Вы и вам сродные подготовляете лишь необходимые для этого условия.
Вы хотите добиться безмятежных выборов, рисуя Государственную Думу, как
переходный этап, тогда как те социальные силы, из представителей которых
она составится, станут ее отстаивать вооруженной рукой, как конечный идеал.
Вы рисуете дальнейшую задачу, как логическое углубление и укрепление
октроированной конституции на данных ею законных основах, тогда как задача
в том, чтобы вырвать из рук абсолютизма материальные условия власти
революционной победой. Вы игнорируете массу, тогда как задача в том, чтобы
дать ей боевой лозунг. Вы игнорируете революцию, тогда как задача в том,
чтобы двинуть ее вперед. Как несчастна была бы русская свобода, если бы она
зависела от вас! Но, к счастью, свобода есть дело революции, революция есть
дело масс, а с массами вас связывает только чувство неопределенного, но
томительного страха. Вы пытаетесь отвернуться от голосов слева. Но масса
внимает этим голосам. Это - наши голоса. Мы формируем здесь чувства и
мысли, мы создаем здесь революционные кадры, мы учим массу не верить вам и
не итти за вами. Если для вас не убедительна сила нашей логики, то мы
заставим вас преклониться пред логикой нашей силы. Наша опора - в
революционной связи событий. Кроме ваших дат: 6 ноября*, 6 июня** и 6
августа***, существуют наши даты: 9 января и 14 июня****. Революция еще не
сказал своего последнего слова. Могучими широкими размахами заносит она над
абсолютизмом свой нож - все ниже и ниже. Пусть остерегутся мудрецы
либерализма подставлять свои руки под сверкающее стальное лезвие. Пусть
остерегутся: иначе они будут застигнуты последним освободительным ударом -
"на своем посту"!
/* Земский съезд./
/** Земская депутация у царя./
/*** Опубликование булыгинской Думы./
/**** Восстание "Потемкина Таврического"./
POST-SCRIPTUM
Мы писали год тому назад, что не считаем г. Милюкова вождем. Теперь
приходится поправиться: если в рядах конституционных демократов на
кого-нибудь можно указать, как на "вождя", так это на г. Милюкова. Это
признается молчаливо его партией. Соперников у него нет.
Князь Е. Трубецкой попытался было противопоставить свой авторитет
авторитету г. Милюкова и потерпел поражение. Князь слишком рано обнаружил
свои реакционные симпатии, слишком грубо проявил суверенное презрение
философа-идеалиста ко всяким демократическим обязательствам, - и оказался
вынужденным уйти из партии.
Г-н И. Петрункевич, с расчетом или поневоле, все время держится в тени и
выступает из нее на свет вовсе не с таким успехом, который давал бы ему
право на роль лидера. В ноябре прошлого года, на земском съезде в Москве,
г. Петрункевич объявил себя революционером и протягивал руку крайним
партиям. И неожиданным образом оказалось, что именно в это время гр. Витте,
игнорируя съезд, приватно сносился с г. Петрункевичем по телеграфу. Земский
съезд не шел достаточно торопливо навстречу министерству, - и в московской
печати неожиданно появилась приватная телеграмма гр. Витте к тверскому
революционеру. Не для того ли, чтобы подтолкнуть съезд направо? Так, по
крайней мере, предполагали. Но г. Петрункевич отстранил всякие подозрения:
в появлении телеграммы оказалась виновата нескромность одного из его
политических друзей. Известно, что у глубоких дипломатов всегда бывают
нескромные друзья и что их нескромность оказывает подчас совершенно
неоценимые услуги. В Государственной Думе г. Петрункевич дебютировал
предложением высказаться за амнистию, и закончил свою роль тем, что за
несколько дней до роспуска Думы внес от имени к.-д. партии против
умеренного проекта трудовой группы и умереннейшего проекта аграрной
комиссии, третий, неумеренный по трусливости, проект обращения к
крестьянству. При этом тверской "революционер" неожиданно обрушился на
трудовиков и дал повод своим политическим противникам утверждать, что весь
этот неблагодарный выход был предпринят г. Петрункевичем исключительно для
того, чтоб зарекомендовать себя в Петергофе с лучшей стороны. Видеть ли во
всех этих действиях старого тверского лидера мелкую хитрость или крупную
простоту, он в обоих случаях оказывается обреченным на второстепенные роли.
Г. Родичев? Но он, конечно, и сам не считает себя вождем. Это неутомисый
оратор партии. В его речах нередки счастливые обороты, даже пафос. Чего в
них, однако, нет, совершенно нет, так это ясной политической мысли, ибо она
достается в удел лишь тому, кто твердо знает, чего хочет. Конечно, г.
Родичев - не вождь, и он, наверно, легко утешается в этом тем соображением,
что он - трибун.
Меньше всех на роль вождя своей партии может претендовать г. Струве. За
последнее полугодие он энергично, но безуспешно боролся с равнодушием
читателей. Есть, очевидно, предел, за которым политическая бесхарактерность
и нравственная беспринципность уже не находят сочувственного отклика, - г.
Струве переступил этот предел. В его политической психологии не осталось ни
одного живого места: нет принципа, который был бы ему дорог, нет
обязательства, которое имело бы над ним власть. Вот почему и сам он никому
не может быть "дорог" и ни над кем не может иметь "власти".
Уже один метод исключения приводит нас, таким образом, к выводу, что
действительный вождь - это г. Милюков. Он редактор центрального органа
партии, вдохновитель центрального комитета, закулисный инструктор думской
фракции, словом - вождь...
Что же делает г. Милюкова вождем той разношерстной коалиции, которая
считала себя одно время, а может быть, считает себя и сегодня сильнейшей
политической партией России? Что делает г. Милюкова вождем? У него нет ни
ясного представления о путях революционного развития, ни ясного плана
действий. В чем же его сила? Исключительно в том, что он учит свою партию
брать революцию измором, отписываться от ее запросов и отсиживаться от ее
