демократии!) для давления на земцев, а об развращении (другого слова не
подыщешь) политической совести этой интеллигенции безоговорочным
следованием за земцами.
Испытание близко, уклониться от него отпиской в "Освобождении" не удастся.
Господам квалифицированным демократам придется признать политическую
мораль: обмануть можно себя, но не историю.
"Искра", N 92,
10 марта 1905 г.
(Напечатано под псевдонимом "Неофит".)
КАК ДЕЛАЛИ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ДУМУ*143.
"Упущение времени смерти невозвратной подобно".
ПЕТР I.
I. Почему ее делали?
Государственная Дума создалась под напором общественных сил. Торжественная
фразеология, с какой был возвещен этот акт (6 августа), вызывала лишь
улыбку скептицизма у обеих сторон: у той, которая делала уступку, и у той,
ради которой уступка совершалась.
Государственная Дума создавалась в канцелярском тайнике, но перед глазами
ее творцов все время проходили различные общественные фигуры, отдельные и
собирательные, группы, классы, партии, - они грозили, домогались, требовали
и исторгали уступки.
Кабинет гофмейстера Булыгина был не алхимической лабораторией, где творятся
по свободному почину "самобытные" формы государственности, - он был
штаб-квартирой, где вожди правительственной реакции обсуждали план
кампании, совещались о порядке частичного отступления с наименьшими
жертвами и сохранением престижа.
Учреждение Государственной Думы должно было, согласно намерениям, как они
выясняются из официального комментария, обнаружить полную несостоятельность
идей, перешедших к нам с запада и чуждых всему укладу нашей жизни, - а
между тем бюрократия-преобразовательница обнаруживает на каждом шагу свою
полную беспомощность пред напором этих западных идей, заигрывает с ними и
так или иначе сообразует с ними каждый свой шаг.
Официальная фразеология связывает Государственную Думу с Земскими Соборами.
Но, помимо всего прочего, Земские Соборы представляли собою редкие
непериодические съезды, а не постоянное государственное учреждение.
Славянофильская реакция и настаивала на том, чтоб организовать общение на
подобных хаотических началах. Совет министров признал, однако, такой план
несвоевременным. Почему? Потому, что "созыв выборных для однократного лишь
выполнения известных обязанностей в течение заранее назначенного краткого
срока не исключает возможности попытки самовольного продления ими своих
полномочий и занятий затем, вне всякого контроля правительства, их
собравшего"*.
/* Материалы по учреждению Государственной Думы: 1) Мемория Совета
министров; 2) Соображения министра внутренних дел; 3) Проект Учреждения
Госуд. Думы, внесенный мин. в. д. Булыгиным. 1905 г./
Этот ясный и выразительный мотив, мотив интереса и силы, а не традиции и
права, в дальнейшем изложении расширяется и кладется в основу всего
бюрократического строительства Государственной Думы.
В осторожной форме, но решительно, по существу, совет министров "считает
долгом прежде всего заметить, что время, переживаемое ныне Россиею, не
может почесться спокойным. Наблюдавшееся ранее, но в размерах ограниченных,
общественное брожение захватило более широкие круги населения. Как
отразится движение это на государственном строе нашем, в зависимости от тех
или иных приемлемых правительством мероприятий, - продолжает совет
министров, - заранее предвидеть невозможно. С одной стороны, высказывается
взгляд, выражаемый в сознании верноподданнического долга с полной
откровенностью о том, что, судя по опыту государственной жизни стран
западно-европейских, указанное общественное движение повлечет за собою
расширение политических прав населения и вызовет образование установлений,
при возникновении коих никем и ничем не может быть гарантировано, чтобы они
не обратились из совещательных в законодательные органы"*. Это - взгляд
бюрократической левой. Существует, однако, и другое мнение, гласящее, что
"история самобытного русского народа слагается в собственных, весьма
своеобразных путях", и потому "едва ли возможны вообще наперед предсказания
о вероятности развития у нас учреждений непременно по западным образцам, с
приобретением ими решающего "голоса в законодательстве и даже в делах
управления". Это - мнение бюрократической правой и, прежде всего, самого
автора Думы, гофмейстера Булыгина.
/* "Материалы", стр. 3./
Но для совета министров в целом, независимо от всяких "неминуемо
гадательных соображений", в настоящий момент совершенно ясно, что
"призвание выборных непосредственным изволением Монарха лучше всего может
послужить к охранению за Верховною Властью руководящего значения в
дальнейшей судьбе выборного учреждения". Таким образом, призвание выборных,
вынужденное у власти "общественным брожением, захватившим более широкие
круги населения", является, по мотивировке самого совета министров, ничем
иным, как предупредительной мерой, которая должна создать гарантию против
необходимости более решительных уступок. Но эту гарантию можно создать лишь
при том условии, если, во-первых, в Думу войдут надлежащие элементы, и,
во-вторых, если это учреждение будет "сразу снабжено возможно широкими
правами, чтобы не делать предметом домогательств его такие полномочия,
которые... могут быть теперь же ему дарованы". Таким образом, вопросы
компентенции Думы и системы выборов получают решающее значение.
Так реалистически, так бухгалтерски-трезво формулирует законодательствующая
бюрократия цели "великой государственной реформы". Все ее дальнейшее
строительство, продиктованное политической борьбой за существование, если и
обличает какой-либо стиль, то никак не московский стиль XVII века, эпохи
Земских Соборов, но беспринципный, декадентский, упадочный стиль
разлагающегося абсолютизма.
II. Историческая философия действительных тайных советников
Разумеется, официальный комментарий к проекту учреждения Государственной
Думы не только не стремится удержаться на почве "трезвых" комбинаций, но,
наоборот, делает все для того, чтобы прикрыть их бескорыстной идеологией; в
результате, он представляет собою крайне любопытное сочетание
казенно-бюрократической словесности, окостеневшей в своих традиционных
формулах, и торгашески-практических соображений, продиктованных инстинктом
самосохранения. Задача, которая все время стояла пред творцами "самобытных
форм правления", заключалась в том, чтоб приблизить к себе более спокойные
"элементы" и с их помощью обуздать "элементы" менее спокойные. Но вместе с
тем бюрократия не хочет поступаться своими вековыми привилегиями и в пользу
имущих классов. Она, как мы только что видели, понимает, что опасно дать
этим последним слишком мало, ибо это может только раздражить, но не
успокоить. Вместе с тем она не хочет дать больше того, что строго
необходимо, ибо легче не дать, чем взять обратно то, что было однажды дано.
В основе учреждения Государственной Думы лежит, таким образом, узкий расчет
кастового интереса, требующий экскурсий в область психологии общественных
классов. Но, с другой стороны, бюрократия нуждается в идеологии, или хотя
бы в ее подобии - в теоретическом или мистическом оправдании собственной
реформаторской скаредности. Эту идеологию она находит готовою в своем
канцелярском арсенале. "Самобытность", "национальный дух", "устои",
"исторические корни" и другие истинно-русские принципы пытаются прикрыть
оголенные притязания архаического режима так же безуспешно, как это делали
в свое время истинно-французские и истинно-прусские принципы
государственного самовластия.
Так узко-реалистический практицизм и напыщенная канцелярская схоластика
совместными усилиями производят на свет официальный комментарий к
самобытному учреждению Государственной Думы.
Казенная словесность рождает заявление, что призыв народных представителей,
еще так недавно объявлявшийся не только беспочвенным, но и бессмысленным
мечтанием, представляет собою продолжение традиций Земских Соборов.
Государственная Дума в этой казенной перспективе представляет собою
заключительное звено долгого ряда попыток установить общение престола с
народом, тогда как в действительности она является бюрократически
обворованной формой перехода от полицейского абсолютизма к народовластию.
Если объявить Национальное Собрание 1789 г. преемником средневековых
Генеральных Штатов*144, а не предшественником Конвента*145, историческая
перспектива будет искажена не в большей мере.
Власть должна остаться в наших руках, так сказал бы обнаженный кастовый
интерес, если бы он смел говорить открыто. Избранные лица "должны являться
не представителями воли и требований населения, а лишь выразителями у
престола нужд и польз народных..." (стр. 74) - так развивает эту тему
казенно-государственная идеология. Кастовый интерес сам себе довлеет; он
убедителен, поскольку опирается на силу. А сопровождающая его официальная
идеология жалка и беспомощна. Есть ли надобность задерживаться на этом
глубокомысленном противопоставлении народных требований - народным нуждам?
"Нужды и пользы" народа, еще не нашедшие удовлетворения, выражаются в
"требованиях"; эти требования кладутся в основу программ и напрягают
политическую "волю" партий. Борьба за "нужды и пользы", принимающая форму
борьбы за определенные политические требования, неизбежно превращается в
борьбу за обладание тем законодательным аппаратом, от которого зависит
удовлетворение нужд и польз, т.-е. в борьбу за государственную власть.
Обороняясь от все усиливающихся атак на власть, кастовый интерес бюрократии
выдвинул, в качестве охранительного сооружения, законосовещательную Думу. А
официальная словесность пытается притти на помощь прямолинейному интересу и
торжественно обосновывает стремление касты удержать власть за собой.
"Все прошлое коренной России удостоверяет, - так говорит реформаторская
бюрократия, - что идея властного участия народа в делах верховного
управления не имеет исторических корней в условиях нашей народной жизни...
Олицетворяя в образе Самодержавного Царя всю свою мощь, народ наш всегда
видел в лице своих Государей источник и выражение высших нравственных начал
- милости, справедливости и правосудия, и этот взгляд на Царя, как на
защитника народных интересов и носителя всей полноты государственной
власти, всегда был присущ подавляющей массе русского народа". "Нет
оснований думать, - отважно прибавляет официальный комментарий, - чтобы эти
исторические отношения народа к власти в чем либо существенном изменились в
широких слоях населения..." (там же, стр. 78).
"Идея властного участия народа в делах верховного управления не имеет
исторических корней в условиях нашей народной жизни" и враждебна духу
"подавляющей массы русского народа", - так уверяет стоящая у
государственного шлагбаума бюрократия, которая, с одной стороны, устраняет
от участия в выборах "подавляющую массу русского народа", а с другой - по
собственному признанию, прилагает все усилия, чтобы "поставить
законосовещательное учреждение в условия, устраняющие поводы к стремлениям
обратиться в учреждение совсем иного характера" (стр. 24).
И тут же торгашеский практицизм подсказывает законодательствующей
бюрократии, что нужно даровать Думе с самого начала право запроса министров
по поводу закононарушений. Правда, казенная идеология даже не пытается
найти для этой меры какие-либо прецеденты или соответственные свойства
всевыносящего национального духа, но зато кастовый интерес выдвигает
несокрушимый аргумент: "для правительства предпочтительнее самому даровать
Думе это право, чем ждать, чтобы она стала добиваться приобретения его
косвенными путями" (стр. 24).
Бюрократические отцы Думы характеризуют ее как орган, осведомляющий монарха
о пользах и нуждах страны. Власть монарха остается неограниченной. Но в то
же время совет министров приходит к заключению, что "утруждать внимание
может показаться на первый взгляд. Тот самый солдат, который вчера стрелял
законосовещательными учреждениями, едва ли есть основание" (стр. 21).
