оскалить зубы. Ничего подобного! Наоборот, ей понравилась эта ласка, и она
тихонько потерлась носом о руку того, кто ее гладил. Нет, лошади - плохие
судьи человеческих характеров, подумал Алексид.
- Недурная коблка... - снисходительно начал Гиппий и умолк, узнав
юношу, державшего ее уздечку.
Алексид отлично понял, что он имел в виду. Самые богатые граждане
отбывали военную службу в коннице, поставляя для этого собственных
лошадей. Во время публичных церемоний они занимали почетные места и
считали себя избранным сословием. Если бы дать волю Гиппию, в скачках с
факелами участвовали бы только сыновья этих богачей.
Солнце уже спряталось за темный кряж Элагея. В небе угасли пурпурные
и золотые краски. Оно медленно становилось бледно-зеленым, и вот уже в
вышине замерцала первая звездочка. Скоро труба подаст сигнал к началу
скачек. Он не должен думать ни о чем другом. Надо забыть Гиппия и его
презрительные насмешки. И надо проехать как можно лучше, чтобы показать
Гиппию, что хорошим наездником человека делают не предки и не богатство.
- Ну, милая, пора!.. Тише, тише, милая! - ласково шепнул он кобыле.
Кто-то подставил ему колено, и вот он уже сидит на квадратной попоне,
заменяющей седло, и легонько постукивает пятками по бокам Звезды, чтобы
она вышла на дорогу.
- Расступитесь! Расступитесь! - кричали распорядители.
Но никто не обращал на них внимания. Вот когда вдали раздастся
трубный сигнал и в сумерках замелькают огненные пятна, тогда и наступит
время очистить дорогу. И десять растерянных юношей, почти еще мальчиков,
сидели на своих лошадях в самой гуще шумной, колышущейся толпы.
Вдруг Алексид совсем рядом опять увидел Гиппия, вернее - его спину.
Он что-то говорил, но не визгливо и напыщенно, как обычно, а вполголоса.
Если всегда он говорил так, словно ему было безразлично, что его слышит
весь мир, или, вернее, так, словно хотел облагодетельствовать своими
речами как можно больше слушателей, то теперь он почти шептал, и Алексиду
удалось уловить только один загадочный обрывок фразы:
- ...черезвычайно опасно!
Сначала Алексид решил было, что Гиппий говорит о скачках. Кое-кто из
отцов высказывал мнение, что неопытным юнцам не следовало бы позволять
мчаться в темноте по полям сломя голову. Но ведь у Гиппия нет сына. Или,
может быть, он одолжил другу ценную лошадь, а теперь боится за нее? Однако
ответ человека, к которому обращался молодой щеголь, показал Алексиду, что
и это его предположение неверно.
- В подобных случаях приходится пренебрегать опасностью. Да в
сумерках она не так уж велика, а с каждым мгновением становится все
темнее.
Как же так - чем темнее, тем безопаснее? Алексид навострил уши, но
больше ему ничего не удалось услышать. Какие странные слова! И еще одна
вещь, не менее странная: на собеседнике Гиппия была широкополая
пастушеская шляпа, надвинутая на самые глаза. Какой благородный афинянин
надел бы такую шляпу? Да и любую шляпу, если день погожий, а он не
отправляется в дольнюю поездку. Однако речь незнакомца выдавала в нем
человека образованного, да и Гиппий никогда не стал бы обходиться так
почтительно с простым пастухом.
Может быть, они задумали каким-то образом помешать честной борьбе на
скачках?
Но Алексид тут же отбросил эту мысль. Гиппий, конечно, не побрезгует
никаким обманом, лишь бы выиграть состязание, и, возможно, он захочет,
чтобы скачку выиграла его фила, хотя этим состязаниям никто не придает
большого значения. Но, когда состязаются все десять фил и бежит восемьдеся
лошадей, каким способом, пусть даже самым подлым, может он обеспечить
победу своим? Тем не менее Алексид решил после начала скачек не спускать
глаз с Гиппия и его собеседника.
Тут над темными полями пронесся далекий звук трубы. Толпа зашумела.
- С дороги! - кричали распорядители, размахивая жезлами.
- Вон, вон они! - раздавались голоса зрителей, примостившихся на
стенах. - Глядите, факелы!
Вскоре даже те, кто стоял у дороги, тоже увидели, как в темной дали
замелькали огненные точки. То и дело, какая-нибудь из них на мгновение
исчезала за гуппой деревьев или в ложбине, порой две-три сливались в одну
пылающую комету, тут же вновь распадавшуюся, когда всадники вырывались
вперед или, наоборот, отставли, а иногда вдруг огненное пятнышко замедляло
движение, и наблюдатели догадывались, что факел переходит из рук в руки на
подставе.
- Отойдите! - упрашивали распорядители. - Дайте же им место, очистите
дорогу!
Передние всадники уже миновали первый поворот и теперь скакали прямо
к Итонским воротам. Факелы становились все больше и ярче, но они сливались
в один пляшущий клубок, и невозможно было различить, кто впереди. Теперь
наконец на дороге остались только участники состязания, а толпа
расположилась за канавой - смутно белеющая масса лиц и одежд.
- Вот они! - выкрикнул кто-то на стене.
Наступила тишина - все затаив дыхание ждали, что прокричит головной
всадник. Уже был слышен нарастающий стук копыт. И тут раздался крик -
торжествующий крик юноши, ведущего скачку:
- Акамантида!
Толпа зашумела - одни досадовали, другие радовались, а следующий
всадник филы Акамантиды выехал вперед, готовясь принять факел. Остальные
юноши застыли, полные нетерпения и беспокойсва. Мучительно было ждать,
какое незвание будет выкрикнуто вторым, и гнать от себя опасение, что шум
толпы заглушит голос товарища.
Вот и первый всадник; летящая галопом дошадь кажется черной тенью, но
голова и плечи юноши озарены золотым светом факела, который он держит в
высоко поднятой левой руке. Последнюю сотню шагов ему пришлось скакать под
самой гордской стеной, где зрители отчаянно вопили и размахивали руками.
На время даже самые почтенные мужи забыли о необходимости соблюдать
достоинство.
- Сюда! - закричал его товарищ. - Акамантида тут!
Когда факел преходил из одной руки в другую, его пляшущее пламя на
мгновение озарило толпу у ворот. Красные отблески легли на шелковистую
шерсть холеных коней, на вскинутые руки, вырвались из тьмы сверкающие
волнением глаза и разинутые рты, издававшие ликующие вопли.
И в этот миг Алексид успел разглядеть незнакомца, стоявшего рядом с
Гиппием. У него было необычное, легко запоминащеся лицо с крючковатым
носом. Даже борода не могла скрыть властный, тяжелый подбородок, высокие
скулы...
Незнакомец быстро наклонил голову, и тень от широких полей
пастушеской шляпы скрыла его лицо, но озаривший все это факел уже плясал,
удаляысь по Фалерской дороге. Вздрогнув, Алексид опомнился; к нему неслись
следующие двое всадников, и он в смтении сообразил, что один из них
выкрикивает название его филы. Он толкнул Звезду коленями и выдвинулся
вперед:
- Леонтида тут!
Однако ближайший всадник, на два корпуса опередивший своего
соперника, был из филы Пандиониды. Он вылетел из мрака на гнедом жеребце,
четко передал факел и, резко повернув, осадил коня. К этому времени
Алексид уже схватил свой факел, и Звезда помчалась вперед по дорге. Сзади
замирал шум толпы.
Не так-то просто лететь в темноте отчаянным галопом, сжимая в
вытянутой руку брызжущий смолой факел, когда вместо седла под тобой -
кусок попоны, а на лошади - никакой сбруи, кроме уздечки. Правда, факел
его соперника, скачущего впереди на серой кобыле, освещает все выбоины и
ямы под ногами Звезды. Но что толку? Надо обогнать соперника, иначе Лукиан
ему никогда не простит.
- Вперед, Звезда, вперед! - шепотом подбадривал он свою лошадь.
Подчиняясь прикосновению его колен, она ускорила бег. Серебристый
хвост струился уже прямо перед ним. Он взял левее и стал понемногу
обходить серую кобылу. Вот уже лошади идут голова в голову. Факелы
рассыпают искры, и из-под копыт вместе с градом мелких камешков тоже летят
искры. Вдруг убегающие назад черные стволы высоких тополей словно
покачнулись - поворот, возникающие из тьмы и вновь пропадающие лица,
крики, обрывающиеся на полуслове...
- Пандионида!
- Леонтида!
Внезапно Алексид понял, что его соперник тоже кричит, отвечая толпе.
Впереди чернеет людская стена - да ведь это же подстава! Он еле-еле успел
выкрикнуть название своей филы, Звезда сделала отчаянный рывок и опередила
серую кобылу. Только тут Алексид заметил, что они почти нагнали первого
всадника - тот только еще передавал факел в тридцати шагах от него.
- Леонтида тут! - Лукиан чуть не визжал от нетерпения.
Алексид поравнялся с ним, почти на два корпуса опередив соперника, но
передал факел так неловко, что это небольшое преимущество было потеряно.
Когда Лукиан поскакал, он уже отставал от Пандиониды на корпус.
- Не повезло! - сказал Леонт, хватая Звезду за уздечку и помогая сыну
остановить лошадь.
- Это я виноват! - воскликнул Алексид. - А мы еще столько
упражнялись! Но я до того волновался...
Из темноты вышел раб. Алексид узнал в нем фессалийского конюха из
усальбы дяди Лукиана. Он спрыгнул со Звезды, ласково похлопал ее по холке
и предал уздечку рабу. Он решил поскорее отыскать Лукиана и извиниться за
то, что так неудачно передал ему факел. Как только десятый всадник
проскакал мимо, Алексид зашагал вслед на ним по темной дороге. Вскоре он
услышал крики - зрители сообщали друг другу результаты состязаний.
Пандионида достигла святилища первой, а Леонтида - почти вслед за ней. В
темноте навстречу Алексиду шли зрители, возвращавшиеся в город. Он услышал
знакомые голоса и спросил, где Лукиан. Кто-то смущенно ответил:
- Кажется, он пошел другой дорогой.
- Ах, вот как! Спасибо, - ответил Алексид.
Он продолжал брести к Фалеру. Теперь это уже не имело смысла, но ему
не хотелось возвращаться сместе с товарищами. Нет, лучше идти одному в
теплом бархатном мраке и слушать, как по обеим сторонам дороги весело
трещат кузнечики. "Впрочем, мне-то сейчас не до веселья", - подумал он
тоскливо.
6. СТАТУЯ В МАСТЕРСКОЙ ВАЯТЕЛЯ
Алексид решил, что сразу же, с утра, повидает Лукиана и извинится за
свою неуклюжесть. Жаль, конечно, что его друг принимает подобные мелочи
близко к сердцу, но, с другой стороны, именно такие люди побеждают на
войне и совершают иные славные деяния. Он подождал на улице, пока тот не
вышел из дому, направляясь на занятия. Лукиан учился математике (никто не
понимал зачем) у старого ученого, недавно приехавшего в Афины из Малой
Азии.
- Послушай, - с запинкой начал Алексид, - мне очень жаль, что вчера
так получилось.
- Пустяки, - холодно ответил Лукиан.
- Я разволновался и...
- Забудь об этом. Перед такими состязаниями нужно много упражняться.
Если в будущем году фила опять выставит меня, я буду упражняться куда
больше. Мой отец правильно говорит: "Если уж берешься за дело, так делай
его хорошо".
- Да, конечно.
Алексид хотел помириться с другом и потому не произнес язвительных
слов, которые уже вертелись у него на языке: раз отец Лукиана так любит
пословицы, почему же он забывает излюбленную афинскую поговорку "Во всем
нужна мера"?
- Я хочу сказать вот что, - продолжал Лукиан. - Каждый имеет право
выбирать, что ему нравится. Либо человек относится к состязаниям серьезно,
либо нет. А тот, кто предпочитает бегать за девчонками...
- Если ты это обо мне, то...
- В отличие от тебя, я не воображаю себя умником, но все-таки я не
совсем дурак.
- Уверяю тебя...
- Лучше не стоит. Можешь не рассказывать мне о своих делах, я этого
