Джефри ТРИЗ
ФИАЛКОВЫЙ ВЕНЕЦ
1. СБОРЫ В ТЕАТР
- Сегодня мы не учимся! Сегодня мы не учимся!
Алексид вздрогнул и проснулся. Какой тут сон, когда младший братишка
выкрикивает тебе в самое ухо радостную новость!
Он сел на кровати, и ее кожанные ремни громко скрипнули. Щурясь
спросонья и от этого становясь особенно похожим на лесного бога Пана [Пан
- древнегреческий бог стад и лесов; его обычно изображали в виде косматого
человека со свирелью, с козлиными ногами и с рожками на лбу; по поверью,
встречасшиеся с ним люди впадали в священное безумие], он заметил, что на
дворе еще не совсем рассвело. Но и в сером сумраке было видно, что Теон
как сумасшедший носится по комнате. Зевнув, Алексид нащупал у себя за
спиной подушку.
- Сегодня мы не учимся! - восторженно распевал Теон. - Не учимся! Не
учим...
Но тут на него обрушилась подушка, и, не докончив последнего слова,
он растянулся на полу. Ничуть не обидевшись, он вскочил на ноги, и его
круглая физиономия просияла.
- Может, теперь ты замолчишь? - спросил Алексид, снова натягивая на
плечи лиловое одеяло. - А если ты посмеешь швырнуть в меня подушкой, -
добавил он, разгадав намерения Теона, - то я угощу тебя сандалией.
- Да ведь я на нее только смотрю! - возмутился Теон. - Она же
лопнула. Я весь в перьях.
- Сам виноват: незачем было кукарекать среди ночи.
- А сейчас вовсе и не ночь - небо заметно посветлело, - важно заявил
Теон, который любил уснащать свою речь выражениями, заимствованными у
взрослых. - Неужели ты забыл, какой сегодня день?
Алексид снова сел на постели, живо сбросил одеяло и спустил ноги на
пол.
- Клянусь звездами, сегодня же начинаются Великие Дионисии!
[празднества в Древней Греции в честь Диониса - бога виноделия]
Сон с него как рукой сняло, чуть раскосые карие глаза весело
заблестели.
- Да, Великие Дионисии, - подтвердил Теон. - И мы три дня не будем
учиться!
- А ты ни о чем другом и думать не можешь, лентяй ты эдакий! - сказал
Алексид, потягиваясь. - Ну, я-то с учением покончил.
Теон ехидно улыбнулся:
- Это ты так думаешь, а не отец. И придется тебе продолжать свое
образование...
- Если ты не уймешься, твое образование я продолжу сейчас! - и
Алексид сделал вид, будто собирается дать брату хорошего пинка; впрочем,
он не думал приводить свою угрозу в исполнение, так как еще не обулся.
Теон испустил вопль притворного ужаса и бросился бежать, перепрыгнув
через свою кровать и через пустую кровать у двери. На ней прежде спал их
старший брат Филипп, но ему было уже девятнадцать лет, он второй гоод нес
военную службу на границе, и его не отпустили домой не праздники. На
пороге Теон остановился и, чувствуя себя в полой безопасности, вступил в
переговоры.
- Захвати мое полотенце, - сказал он. - А я достану воды из колодца.
- Ну ладно, - ворчливо отозвался Алексид.
Он любил попугать младшего брата, но редко переходил от слов к делу.
Взяв оба полотенца, он вышел за братом во внутренний дворик.
По всем Афинам кричали петухи. Квадрат неба над головой из
темно-синего стал перламутрово-серым, хотя среди ветвей смоковницы еще
блестел узкий серп молодого месяца.
Теон прегибался через край колодца. Аргус - его назвали так в честь
верного пса из "Одиссеи" - ласково тыкался носом ему в бок.
- Уйди, Аргус! - упрашивал мальчик. - Не щекочись! У тебя нос
холодный...
- Сюда, Аргус!
Аргус тотчас бросился к Алексиду, но тот добродушно его оттолкнул:
- Лежать, Аргус! А уж если хочешь прыгать на человека, то прежде
обуйся в сандалии. Ты меня всего исцарапал!
Теон вытащил из колодца полное ведро и перелил воду в большой
глиняный кувшин. Оставшуюся воду он выплеснул на пса, и тот убежал за
смоковницу - на его морде было обиженное выражение, словно он хотел
сказать: "Ну ладно, царапать других нельзя, но самому-то почесаться
можно?"
Алексид поднял кувшин и налил воды в сложенные ладони брата. Теон
нагнулся, растер лицо, отфыркнулся и ощупью нашел полотенце. Он не любил
затягивать умывание.
- Давай теперь я тебе полью, - сказал он.
Даже не заре воздух в маленьком дворике не был прохладным. Стены
дома, окружавшие его со всех четырех сторон, сохранили тепло вчерашнего
дня. От ледяной колодезной воды у Алексида прехватило дыхание. Но, промыв
глаза, он решил показать брату пример и сказал, стуча зубами:
- Остальное, если хочешь, вылей мне на голову, - и от души пожелал,
чтобы воды в кувшине оказалось поменьше.
- Нагнись ниже, - весело потребовал Теон. - Я ведь не такой высокий,
как ты... пока.
Алексид нагнулся, словно собираясь метнуть диск. Их кувшина вырвалась
зеленовато-белая водяная дуга, пахнущая замлей. Она разбилась о его
кудрявые каштановые волосы, обдала плечи и сбежала по спине, так что
заблестели все бугорки позвонков.
- У-ух! - вырвалось у него. - А-ах!
Вода, журча, стекла в канавку и по ней, под еще запертой дверью, - на
улицу.
- Давай я зачерпну еще ведро, - предложил Теон.
Но Алексид уже убежал, размахивая полотенцем и отряхиваять, словно
мокрая собака.
Когда Алексид надел новенький белый хитон, украшенный зубчатой
голубой каймой, он услышал, что наверху мать будит служанок. Во дворе
Теон, присмирев, лил воду на руки отца, а Седой Парменон почтительно стоял
рядом с хозяином, держа наготове чистый плащ, который тот наденет поверх
хитона, перед тем как выйти из дому. Мать и старшая сестра Ника (ей было
семнадцать лет) будут, конечно, умываться в гинекее. Вон Сира уже наливает
воду в их кувшины.
Сиру Алексид недолюбливал, хотя смотрель на нее было приятно. "В
доме, где подрастают мальчики, такие хорошенькие рабыни ни к чему", - не
раз загадочно повторяла его мать. Сира важничала и называла себя
приближенной госпожи, потому что носила за ней покупки. Фратта, вторая
служанка, работала гораздо усерднее, но разве можно было показаться на
улице в сопровождении этой косоглазой, неуклюжей, громогласной фракинянки?
Да к тому же она говорила с таким варварским акцентом! Но Алексид любил
ее, как и вся семья.
Теперь он отправился к ней:
- А когда завтрак, Фратта, милая?
- Да некогда мне с завтраками возиться! - Не повернув головы, она
продолжала укладывать припасы в большую корзину. - Вон хлеб. А размочить
его ты и сам сумеешь, а?
- Попробую. - С этими словами Алексид налил в чашу немного вина и
обмакул в него хлебную корку.
В кухню вошел Теон.
- Что в корзинке? - сразу спросил он.
- Увидишь, родненький, когда ее откроют.
Фратта огляделась, схватила несколько яиц и бросила их в корзину.
Теон испуганно вскрикнул.
- Да они же крутые, дурачок, - успокоил его Алексид.
- Я вижу в корзине яблоки и смоквы, - бормотал себе под нос Теон. -
Полагаю, что в ней есть медовые лепешки, потому что вчера их пекли.
Надеюсь, там лежит и колбаса. И уж наверное - сыр. А орехи, Фратта?
- Может, прочка и найдется.
- Вот и хорошо! - Теон одобрительно кивнул. - В театре без орехов
никак нельзя.
- По-твоему, - насмешливо сказал Алексид, - без них нельзя постичь
высокое театральное искусство?
Теон недоуменно замигал, а потом радостно улыбнулся: такие красивые
слова необходимо было запомнить для дальнейшего употребления.
- Ну да, - сказал он. - А как же?
- Что ж, - заметила Фратта, созерцая набитую доверху корзину. - Этого
вам, пожалуй, хватит. Но хоть убейте, никогда не пойму, как вам кусок в
горло лезет, когда вы насмотритесь этих ужасов.
Фратта ни разу в жизни не видела театральных представлений и имела о
них самое превратное понятие. Ей доводилось слышать пересказы отдельных
отрывков из разных трагедий, - конечно, самых жутких. Так, она знала, что
жена Агамемнона убила его в ванной, что Медея прислала царевне отравленный
наряд, чтобы погубить соперницу в день сводьбы, и что Прометей был
прикован к скале, а коршун терзал его печень. Наверно, она была бы горько
разочарована, если бы попала в театр и убедилась, что все эти страшные
события происходят за сценой. Впрочем, это не помешало Теону задать ей
обычный вопрос:
- А тебе хотелось бы пойти с нами, Фратта, милая?
- Нет, родненький, театры не для рабынь. Ну ничего, когда вы все
уберетесь, нам и тут будет неплохо. А теперь уходите-ка из кухни. Вон
госпожа и Ника ждут вас во дворе.
- Все готовы? - спросил отец.
- Все, отец, - ответил Алексид.
Когда они вот так всей семьей отправлялись куда-нибудь, отец всегда
придирчиво оглядывал их, словно на военном смотру. Сам он был очень
представительным человеком: курчавая борода с проседью, сухощавое крепкое
тело. И держался он все так же прямо, как в те дни, когда был гоплитом
[гоплит - тяделовооруженный пеший воин]. На его щеке и на правой руке
виднелись бледные рубцы станых ран. На улицах прохожие указывали на него
друг другу. "Это Леонт, - объясняли они приезжим. - Он состязался в беге
на Олимпийских играх". И Алексид гордился, когда слышал этот шепот и
видел, как незнакомые люди с интересом смотрят вслед его отцу.
Мать казалась спокойной, но ее пальцы нервно разглаживали складки
темно-красного пеплоса [пеплос - верхняя женская одежда], а Ника в
бело-голубой одежде совсем притихла под отцовским взглядом. Головы обеих
окутывали покрывала. На этом настаивал отец. Он был человеком старого
склада и любил повторять, что "место женщины у домашнего очага" и что
добрая слава девушки заключается в том, чтобы о ее существовании не знал
никто, кроме родных. Было просто удивительно, как он еще позволял жене и
дочери посещать театр.
Однако в это утро он особенно внимательно осматривал сыновей. Сначала
их венки из дикого винограда - такие венки в этот день носили все в чеесть
бога Диониса, потому что это был его праздник, - а потом и всю их одежду.
- Поправь застежку на плече, Теон, у тебя перекосился плащ. Его надо
сдвинуть на два пальца левее. Помни: благородного мужа всегда можно узнать
по тому, как ниспадают складки его одежды.
- Понимаю, отец.
- А ты, Алексид, раз уж ты надел одежду мужа, то и носи ее как
подобает. Или, по-твоему, достаточно просунуть в хитон голову и руки и
перетянуть его поясом? Расправь его. А когда мы будем в театре, не
заставляй меня то и дело толкать тебя локтем, чтобы ты не закладывал ногу
за ногу, - это неуклюже, так сидят только варвары.
- Хорошо, отец.
Наконец они отправились в путь. Леонт, держа в руке трость, шел
впереди вместе с сыновьями, мать и Ника следовали за ним, а Парменон с
корзиной и охапкой подушек замыкал шествие. Парменон был единственным
рабом, которого брали в театр, но ведь он был педагогом [педагог - в
Древней Греции раб, обязанностью которого было водить детей в школу и
следить за их учением]. Его обязанностью было провожать мальчиков в школу
и в гимнасий [общественное здание, в котором занимались атлетическими
упражнениями], ожидать там, пока не кончатся занятия, и сопровождать их
домой. Он хорошо читал и писал и вообще был образованным человеком. "Еще
бы ему не быть образованным, - не раз думал Алексид, - когда он чуть ли не
полжизни провел в школе не задней скамье, из года в год выслушивая одни и
теже уроки: арифметика, музыка, "Илиада", "Одиссея". И если уж он всего
этого не помнит, так чего они хотят от нас, мальчиков, которые посещают
школу только с семи до пятнадцати лет?"
Ну, для него самого это теперь осталось позади.
