поднимать парус, а когда бросать якорь, и решали бы голосованием, кому
быть кормчим, то нами в конце концов пообедали бы рыбы.
Слушатели опять засмеялись, на этот раз одобрительно.
- Ну, а кто же должен быть кормчим, любезный Гиппий? Судя по тому,
что ты говорил раньше, ты, вероятно, поставил бы у руля человека, везущего
самый дорогой груз?
- Ну-у-у... - Гиппий заколебался, подозревая ловушку. - Во всяком
случае, он больше других будет заботиться о целости корабля.
- Но сделается ли он благодаря этому самым искусным кормчим? -
спросил из-за колонны мягкий голос. - Ты когда-нибудь попадал на море в
бурю, Гиппий?
- Разумеется! И не один раз.
- И я полагаю, ты в таких случаях требовал, чтобы к рулю вместо
бедняка морехода поставили самого богатого из пассажиров, и тогда
преставал опасаться за свою жизнь?
Слушатели разразились таким громким хохотом, что он заглушил ответ
Гиппия. Алексид увидел, как молодой щеголь, совсем сбитый с толку тем, что
его собственный довод обратился против него, побагровел и начал бормотать
что-то невнятное. - Кто с ним говорил? - шепнул Алексид Лукиану. - Я хочу
посмотреть.
Друзья потихоньку обошли колонну и увидели человека, чьи короткие,
почти смиренные вопросы поставили Гиппия в такое глупое положение.
- А! - с неодобрением сказал Лукиан. - Оказывается, это Сократ.
Алексид и раньше видел его - Сократа знал весь город. Он неуклюже,
как пеликан, расхаживал по улицам босиком даже в зимние холода - смешной
курносый старик с круглым брюшком, которое не могли скрыть складки
хламиды. Но Алексид впервые видел его так близко, что мог разглядеть
насмешливые искорки, светившиеся в немного выпученных умных глазах, и
добродушные морщинки в уголках рта. И никогда прежде он не слышал этого
голоса, про который говорили, что он околдовывает.
Гиппий рассвирепел. Он не выносил, когда над ним смеялись.
- Мне, конечно, не надо было спорить с тобой, Сократ, - сказал он
язвительно. - Кто же не знает, что ты самый мудрый человек в Афинах... или
нет - во всем мире!
- Что ты! - с кроткой улыбкой упрекнул его Сократ. - Какой же я
мудрец? Хотя, быть может, в иных отношениях я и умнее... - тут он на
мгновение умолк и тактично закончил: - ...чем некоторые из известных мне
людей.
- Ах, вот как! Так, значит, есть предел и твоей удивительнейшей
скромности?
- Мудр я только в одном отношении, мой уважаемый юный друг: я ничего
не знаю, но при этом я ЗНАЮ, что ничего не знаю. А некоторые люди ничего
не знают, но воорбажают, будто знают очень многое.
Это было сказано так мягко и почтительно, что Гиппию была
предоставлена полная возможность выйти из спора с честью. Но он не умел
быстро справляться с собой, а веселые смешки окружающих не способствовали
улучшению его настроения. Он скрипнул зубами, грубо буркнул, что ему пора
идти, и поспешно удалился. Сократ виновато улыбнулся остальным своим
собеседникам.
- Теперь вы, наверно, поняли, почему меня иногда называют оводом, -
сказал он и засмеялся. - Таков уж мой удел - досаждать даже самым
благородным коням и жалить их. А потом смотреть, как они, брыкаясь, скачут
по лугу.
Алексид вдруг почувствовал, что Лукиан дергает его за плечо.
- Пойдем, - шепнул он. - Нам тут больше незачем оставаться.
- Да, пожалуй... - Но Алексид последовал за своим другом с большой
неохотой. Он услышал голос волшебника Сократа и с радостью остался бы
слушать его.
8. ПОГУБИТЕЛЬ МОЛОДЕЖИ
Свобода... Новая жизнь... Алексид был прав, ожидая, что его жизнь
станет совсем другой, когда он кончит учиться в школе. Но, лежа в темноте
и прислушиваясь к ровному дыханию сладко спящего Теона, он думал о том,
что и понятия не имел, как глубоки будут эти премены.
Он рос в строгой, но любящей семье, и детство его было счастливым -
много игрушек, когда он еще играл в игрушки, песни и сказки, чтобы он
скорее уснул, прогулки и всякие удовольствия в дни праздников. Однако он
всегда должен был подчиняться суровой дисциплине, уважать которую до семи
лет, пока он жил на женской половине, его учила материнская сандалия,
потом - палка школьного учителя, а главное, с самого младенчества -
строгий голос отца.
Его воспитывали так, чтобы он всегда поступал и думал, как положено
юноше из почтенной афинской семьи. Ему пологалось примерно вести себя,
всегда быть учтивым и почитать старших, в установленные дни посещать храмы
и приносить богам должные жертвы, а главное - никогда не забывать, что он
афинянин, что его родной город находится под особым покровительством
богини Афины, которая сделала его самым могущественным и славным среди
всех греческих городов.
Однако в глубине души он позволял себе некоторые сомнения, так как
был прирожденным бунтарем. Почему, если человек торопится, он не может
бежать по улице бегом? Неужели соблюдение достоинства - главное в жизни
взрослых? И почему, когда к отцу приходять гости, мать должна ужинать в
гинекее, хотя обычно вся семья ужинает вместе? Почему считается, что
женщины могут разговаривать только о самых обыденных педметах и не
способны вести умную беседу?
Правда, задавать себе такие вопросы он стал лишь в последнее время. В
школе было не до них. В школе приходилось зазубривать целые свитки Гомера,
Пиндара и других поэтов, узнавать из них историю богов и героев древности
и учиться, как следует себя вести и какие благородные качества в себе
развивать. Если один поэт противоречил другому или даже самому себе, этого
просто не полагалось замечать. Надо было учить все подряд, так же как
музыку и математику. Все это истины (иначе им не стали бы учить), и все
они равно полезны.
Такая система обучения годилась для большинства. Она подходила
Лукиану. Она воспитывала благородных людей, таких, как отец. Но в
последнее время Алексиду все чаще казалось, что для него она не подходит.
Первые серьезные сомнения зародились у него псле знакомства с
Коринной.
Она явилась из мира, лежащего вне пределов Афин, и каждое ее слово,
каждый взгляд ее спокойных серых глаз напоминали ему, что мир этот очень
велик, полон своих собственных чудес и незнакомых обычаев.
А теперь еще Сократ и молодые люди, составлявшие его кружок...
После первой встречи с ним Алексид пользовался каждым удобным
случаем, чтобы еще раз услышать этот мягкий, насмешливо-добродушный голос.
Впрочем, таких случаев представлялось множество, так как Сократ, казалось,
почти все свое время проводил на улицах в беседах с друзьями и бывал рад
кождому новому слушателю, будь он молод или стар. И какие это были беседы!
Никогда еще Алексид не слышал ничего и вполовину столь интересного.
Сократ все подвдергал сомнению. Нет, он ни с кем не спорил, он только
терпеливо и кротко задавал вопросы, чтобы помочь людям точнее объяснить,
что, собственно, они имеют в виду. И очень часто оказывалось, что под
конец они говорили совсем не то, что намеривались сказать сначала. Больше
всего Алексиду нравилось, когда в разговор вмешивался какой-нибудь надутый
тупица и принимался непререкаемым тоном рассуждать о прдмете, в котором
считал себя знатоком. Вскоре Сократ начинал перебивать его речь своими
столь безобидными на первый взгляд вопросами, и каждый из них, словно
острый нож, вспарывал красноречивые аргументы оратора, так что они
оказыввались плоскими, как выпотрошенная рыба. Алексид всегда
интересовался звучанием слов и их смыслом, но только теперь, услышав
Сократа, он понял, какими увлекательными могут быть поиски истины.
Истины? Старик Милон меньше всего заботился о ней, когда обучал их
ораторскому искусству. А в Сократе Алексида особенно привлекала его
честность. Он вовсе не стремился выйти победителем из спора, они искренне
хотел узнать истину. А если верить Милону, то, произнося речь, об истине
как раз и не следует думать.
- Красноречие, - объяснял он своим ученикам, - это искусство
убеждать. Люди легче всего верят тому, чему им хочется поверить. Поэтому,
обдумывая свою речь, вы в первую очередь должны взвесить перед кем вы ее
произносите, а затем спросить себя, чему хотят верить эти люди, и излагать
соответствующие доводы. А потом надо расположить их так, чтобы то, в чем
вы хотите убедить своих слушателей, показалось им логическим результатом
ваших рассуждений.
Алексид спросил тогда, скрывая свое негодование под маской
простодушия:
- А как же поступить в том случае, когда надо убедить их в том, во
что они верить не хотят? Ведь этого же не избежать. Ну, например,
государство окажется в опасности или надо будет повысить налоги.
- Умный вопрос! - У Милона уже был готов ответ. - При обычных
обстоятельствах следует играть на их желаниях, но порой приходится играть
на их страхе. Припугните их хорошенько! - Тут ученики расхохотались. -
Обрисуйте опасность самыми страшными красками, но при этм не забудьте
указать, что она никогда не возникла бы, если бы с самого начала
прислушивались к вашим светам. Нападайте на ораторов, которые отстаивают
другую точке зрения, - это поможет вам отвлечь внимание слушателей от
неприятных истин. Докажите, что именно ваши противники ввергли страну в
беду, а то, что предлагаете вы (что бы вы ни предлагали), - это
единственный путь к спасению.
- Понимаю. - На этот раз Алексиду не удалось полностью скрыть свои
чувства, и в его голосе зазвучала ирония, которой он научился у Сократа. -
Вот, значит, как можно стать хорошим государственным деятелем, чтобы верно
служить отечеству!
- Так можно стать прекрасным оратором, - ядовито возразил Милон. - И
мне платят, чтобы я учил вас именно этому делу. Дело оружейника - ковать
хорошие мечи, не заботясь о том, ради чего их пустят в ход.
"Но он был неправ, - подумал Алексид, беспокойно ворочаясь на постели
и с нетерпением ожидая, когда пение петухов возвестит наступление утра. -
Конечно, он был неправ, только я не нашелся что ему ответить. А вот Сократ
сумел бы это сделать".
Лукиан тем временем следил за Гиппием, но не заметил ничего
подозрительного. Политеческие взгляды Гиппия были известны всем. Как
многие богатые юноши, Гиппий принадлежал к аристократическому кружку,
который требовал, чтобы управление страной было передано в руки "лучших
граждан". В этом не было ничего противозаконного, пока человек не
устраивал заговор или не вступал в тайные преговоры с правительями других
государств, как делал Магнет, которого за этои изгнали.
- Дядя осторожно поговорил кое с кем в Совете Пятисот, - сообщил
Лукиан Алексиду. - Они полагают, что ты ошибся и это был не Магнет.
Известно, что он сейчас в Спарте. Я, правда, не думаю, чтобы это могло
помешать ему тайком пробраться в Афины, особенно в дни праздника.
- Нет, это был он.
- Во всяком случае, они предупреждены и теперь будут настороже, -
беспечно ответил Лукиан. - Им виднее, что делать.
- Наверно, так.
Но в голосе Алексида слышалось сомнение. За последнее время от
утратил слепую веру в мудрость славных мужей, которые управляли его
родиной. Трудно сказать, кто был в этом больше повинен - Сократ или Милон.
Если бы отец знал, что вся наука Милона строится на ловкой лжи, он
никогда не допустил бы, чтобы его сын занимался у этого софиста. Любимый
герой отца Перикл был великим оратором, но он не следовал правилам Милона.
Не старался любой ценой угождать своим слушателям и, если того требовала
